Работа мозга у школьника: что надо знать родителям? Вячеслав Дубынин

Гены или воспитание — что сильнее влияет на развитие ребенка?

— Мозг и обучение ребенка: что важно понимать родителям? Правда ли, что есть люди с ведущим левым или правым полушарием? И одним лучше дается математика, другим — музыка?

— Правда. Все, конечно, зависит от того, в какой среде ребенок растет, какой он копит опыт. Но есть, конечно, и генетические факторы. 

Вообще подобного рода вопросы начали решать еще в конце XIX века, когда поняли, что есть разнояйцовые и однояйцовые (монозиготные) близнецы. Во втором случае два ребенка похожи генетически на 100%. И тем не менее, в поведении и реакциях они отличаются. 

В случае монозиготных близнецов вся разница — это влияние внешней среды: воспитание, болезни, питание и так далее. Особенно это впечатляет, когда анализируешь случаи разлученных близнецов, которые выросли в разных семьях («Правмир» писал о такой истории. — Примеч. ред.). В мировом масштабе такая статистика есть, и довольно большая. И она позволяет оценить вклад генов и среды в развитие ребенка. 

Контролем к монозиготным близнецам служат, как известно, дизиготные — единоутробные, но в их зачатии участвовали два сперматозоида и две яйцеклетки. И дизиготные близнецы похожи друг на друга как обычные сибсы — братья и сестры, они могут быть разного пола. Сходство дизиготных близнецов в среднем достигает 50%. При этом дизиготные близнецы могут быть не похожи на 99% генов. 

Когда рождаются брат и сестра или два брата совершенно разного склада характера — это та самая тасовка генетической колоды. Помните, в «Мастере и Маргарите»: «Как тасуется колода!» 

Но именно дизиготные близнецы служат контролем к монозиготным. Потому что уходит фактор совместной беременности, когда двух детей вынашивают вместе. С конца XIX века появилось великое и могучее уравнение Хольцингера (формула для вычисления коэффициента наследуемости на основе коэффициентов конкордантности близнецов. — Примеч. ред.), которое позволяет оценить вклад наследственности. 

Когда оценивают IQ, вербальное и образное мышление, разные виды памяти, способность формировать моторные навыки, то 40-50 процентов дают гены, а остальное — дальнейшие события, которые с ребенком происходят. 

Если рассматривать дисфункции, даже не очень большие, например, синдром дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ), дислексию, то вклад генов больше — 50–60 процентов или даже 70. Когда речь идет об эпилепсии, каких-то шизофреноподобных синдромах — там порой и 70, и 80, и 90 процентов. 

Есть и доминантные гены — сбой одного гена со 100% вероятностью ведет к развитию заболевания, скажем, хорея Гентингтона (прогрессирующее нейродегенеративное генетическое заболевание, при котором гибнут нейроны головного мозга, у пациентов нарушается координация движений, развивается деменция. — Примеч. ред.).

При оценке нормальных показателей, в том числе связанных с полушарной асимметрией, вклад генов достигает 40–50 процентов. А что это за гены? 

В конце XX — начале XXI века, когда появились возможности полногеномного анализа, гены стали сравнивать. Например, гены людей с явным образным мышлением и тех, у кого сильнее развито абстрактное логическое мышление. Или, например, гены математика и пианиста. Можно полностью сравнить их генетические карты. Таких исследований сейчас сотни.

За основные показатели, которые мы сравниваем, отвечает от 300 до 500 генов. Когда начинаем анализировать, что это за гены, обнаруживается, что половина из них — про общий обмен веществ. Про гормональный фон, про то, как формируется скелет. Про то, как кровь переносит железо, цинк. Еще 25% — это гены, связанные с развитием эмбриона, в том числе эмбриогенеза мозга. Насколько велика миндалина или правая височная кора, какие связи устанавливаются между базальными ганглиями и таламусом. И оставшиеся 25% — это некое функционирование мозга. А там, как правило, различные химические медиаторные факторы: как выражена система дофамина, норадреналина, факторов роста нервов. 

И это сложнейшая история, которую, конечно, можно упрощать, говоря о правополушарных и левополушарных детях, с образным мышлением и с абстрактно-логическим. 

Энцефалограммы, томограммы, генетические оценки тоже важны. В случае заболевания нам стоит осмысленно искать способы коррекции. 

Когда речь идет о здоровом ребенке, то главное за ним наблюдать. Вовлекать его в какую-то деятельность и смотреть, как его мозг откликается. И если видна положительная эмоция, глаза загорелись, если: «О, сегодня было классно!» — то это его нервная система нам подсказывает. Мы попали в некую врожденную настройку, которая дает положительные эмоции. И мозг предрасположен к шахматам, математике, танцам, фехтованию, собиранию роботов… Поэтому наша задача, как родителей, больше показать и внимательно смотреть, где будет отклик.

Способности, таланты и 10 тысяч часов труда 

— Что мы понимаем сейчас про способности, таланты и условные 10 тысяч часов работы в определенном направлении? Что будет определяющим? Сможет ли человек без таланта догнать тех, у кого он есть, если будет много трудиться?

— Чтобы человек добился значимых достижений в той или иной сфере, должны сойтись три фактора. 

Во-первых, ему именно этот вид деятельности должен нравиться. Так сконфигурированы его центры потребностей и эмоций, что танцевать — это классно. Или решать математические задачи — классно. 

Во-вторых, у него это должно получаться. Потому что эмоции — это подкорка, дофамины. Вам может ужасно нравиться танцевать, а выворотность и растяжка при этом никакая, да? Или вам интересны математические задачи, но сложные интегралы в вашу голову не входят. И вы говорите: «Лучше буду головоломки какие-нибудь делать». То есть дело должно получаться, и это прежде всего сборка коры больших полушарий.

Потребностная сфера больше зависит от генов. Это во многом врожденные настройки нашего мозга. Нейроны коры больших полушарий в момент рождения уже стоят на местах, а установление контактов во всей этой нейросети определяется первыми 2–3 годами жизни. Эмоции, связанные с каким-то видом деятельности, и способность к его качественной реализации — разные истории. 

Третий фактор — это пахать. Работать, работать и работать. 

— «У меня получается» — это про то, правильно ли человеку изначально что-то дали. И в спорте такое бывает, и в танцах, и в учебе. Одно дело, если тебе с самого начала правильно ввели математику или язык, показали, как удобно держать ракетку — у тебя будет получаться лучше, чем если этого не произошло.

— Конечно, роль педагога колоссальна. И опять же никакой генетический анализ с этим не может помочь. Поэтому нужны и учителя, и тренеры, чтобы у детей были наставники, которые дадут обратную связь. 

Для нашего мозга это очень понятно, потому что системы зеркальных нейронов нас подталкивают кому-то подражать. И если есть достойный объект для подражания, то мозг за это цепляется и получает кучу положительных эмоций. Особенно если это ранний возраст, когда нейросети только формируются: два года, три, четыре, пять лет. Когда говорят, что после трех уже поздно — это, конечно, преувеличение. 

Но разумное зерно в этом есть. По данным нейрофизиологии, самая густая нейросеть образуется у ребенка в возрасте трех лет. Это именно кора больших полушарий, то есть та зона, которая приспособлена к накоплению личного опыта. 

Сеть становится густой, когда нейроны установили много контактов. Плотность этих контактов всерьез зависит от обогащенности сенсорной среды — игрушки, много общения со взрослыми, с родителями. И именно в эту еще слабенькую по интенсивности контактов сеть попадают какие-то конкретные знания. И сеть откликается. 

И ежели ребенку вовремя показали, как держать ракетку, как геометрические фигурки тасовать или как сажать помидоры — это серьезно действует на настройки мозга. Это называется импрессинг (ранние и сверхранние впечатления детства, которые определяют мотивы и направление деятельности личности на всю жизнь, формируют интересы, шкалу ценностей. — Примеч. ред.). Термин перекликается с импринтингом в поведении животных. 

И дальше что получается? Нейросети, которые активно функционируют, укрепляют контакт между нейронами. Возникают некие стандартные навыки, на которые дальше можно опираться. И если ты что-то делаешь, и получается, и тебя хвалят, то возникает поток положительных эмоций, которые укрепляют в тебе именно эту поведенческую сферу.

Мы в этом смысле ужасно пластичны. Кора больших полушарий почти пуста на момент рождения. Поэтому мы можем адаптироваться к жизни в джунглях, в пустыне Сахара, на берегу моря Лаптевых. Ребенок к этому готов. Это сила нашего биологического вида — ужасная пластичность. 

Дальше кто-то будет предрасположен к тому, чтобы выйти на охоту. А другой — к земледелию, третий — к воспитанию детей. Когда мы доходим до опоры на биологические потребности, кора прогибается под них. Именно удовлетворение некоей врожденной потребности дает поток положительных эмоций. И без него не будет нужного уровня удовлетворенности, счастья. 

Мы же тысячу раз видели, как взрослый человек меняет профессию. Например, он рос в среде, где все занимаются музыкой. Или его папа владел заводом по производству медицинских препаратов. И сын с детства знал, что это его завод. Или его рояль. И вроде у него все получается. Потом, годам к сорока, обнаруживается, что положительных эмоций меньше, чем ожидалось. А какие-то другие виды деятельности эти положительные эмоции приносят. И люди меняют профессию. И это правильно, потому что иначе можно уйти в депрессивное расстройство. 

На биофаке мы наблюдаем каждую приемную кампанию одну и ту же сцену. Стоит папа из богатого региона: «У меня две шахты по добыче драгоценных камней, а сын хочет заниматься жуками. Что мне с этим делать?» — «Папа! Дайте ему позаниматься жуками, может, еще выправится? Вы в любом случае насильно милы не будете». Молодец сын-то! Он сумел продавить папу, привезти его в Москву, сдать ЕГЭ по биологии.

— «Папа, богомолы!»

— Это все не просто. И момент импрессинга — он очень не прост. 

Порой кажется, что какое-то маленькое событие сдвигает выбор профессии в сторону медицины, филологии, математики. Здесь нет простоты. И эти тонкости уже не связаны с генетическими факторами. Потому что когда речь идет о детальном выборе — это наш опыт и кора больших полушарий. 

Потому что мы всю жизнь должны слушать себя, спрашивать, что нам нравится, а что нет. 

И выражение: «Мы живем не для радости, а для совести» — это порой ненадежное утешение. Если мы все время заставляем себя что-то делать, то откуда позитив? Скатишься в тревогу и депрессию. Поэтому люди меняют профессию…

— Не убился — не стал профессионалом.

— Да, про десять тысяч часов. Я с этим согласен. Потому что речь идет о серьезных навыках. 

У нас совсем недавно была дискуссия о том, что считать искусством. Если вы зарядили коровьи какашки в ружье и выстрелили в картину, то, что получилось — это искусство? Но если вы сделали десять тысяч выстрелов — и из десяти тысяч картин отобрали пять самых потрясающих — то это уже приближается к искусству. 

— Перформанс.

— Если вы сделали это первый раз — какое это искусство? Это развлечение, это забавно, это дает дофамин, удивление. 

Ну, анекдот — он же не произведение высокой литературы. Хотя, конечно, нас радует. Но если вы поместили много анекдотов в хороший контекст — то, глядишь, уже появится Тиль Уленшпигель, «Золотой теленок» или «Бравый солдат Швейк».

Как мозг учит иностранные языки

— Я постоянно отвечаю на вопросы родителей про способности к языкам. Насколько я понимаю, нет четкого ответа, что способность — это некая комбинация слуха, памяти, быстроты реакции и чего-то еще. Мне кажется, что это в первую очередь комбинация того, что учили правильно, мотивации и интереса. Это не так, что по коре мозга видно: этот человек способный, а другой — нет.

— Нет, по коре точно не видно. Я полгода назад выступал на большой логопедической конференции. В очередной раз апгрейдил свои знания о зонах Брока, Вернике и так далее.

Современные методы — МРТ, энцефалограмма со сложной статистической обработкой — много новой информации дают. 

В чем логика? Во-первых, мы должны слово услышать, различить в звуковом потоке. Это — высшие слуховые зоны, и в том числе зона Вернике. Она должна все эти фонемы усвоить. И получается, что какие-то сложные фонемы тональных языков — их чем раньше усваиваешь, тем лучше.

— До девяти месяцев они должны быть усвоены, после девяти мы их не распознаем.

— Потом не будешь отличать китайские или вьетнамские слова. Я как-то задался вопросом: «А не пора ли выучить что-то по-китайски?» На что мне сказали: «Что бы ты сейчас ни выучил, все равно китайцы смеяться будут».

Когда частотно-амплитудный анализ звукового потока начали моделировать на компьютере, схватились за голову — настолько больших вычислительных ресурсов это требует. И мы только можем догадываться, как это делает наша задняя височная зона. 

Чем раньше произойдет жесткое программирование нейросетей мозга, выделяющих отдельные элементы фонемы, тем надежнее система будет работать. Но с другой стороны, нет какого-то окна, которое может закрыться через пять или десять лет. Ты можешь все равно что-то выучить. Но тебе может понадобиться не 10 тысяч часов, а 50 тысяч.

— Но это же компенсируется аналитическими данными…

— Мы различили слово, а дальше те самые аналитические истории. У нас, собственно, как мозги-то устроены? Затылок — зрение, висок — слух, передняя часть теменной доли — кожная чувствительность. Теменно-височно-затылочная область обладает мультисенсорными нейронами. Они способны сопрягать сигналы от разных анализаторов. 

Мы сейчас понимаем, что нейросети, различающие слова, выучиваются. «Апельсин» — мы знаем, как он выглядит, какой он на ощупь, вкус, запах, мы знаем слово «апельсин». Слово на нескольких языках услышать — это зона Вернике, а наполнить содержанием — теменно-височно-затылочная область. 

Узнавая слово, мы тут же запоминаем ассоциации. Например, «морковь» — растет в огороде, у нее есть ботва, в ней много витамина А, который полезен для зрения… Каждое слово вставлено в некий контекст.

Когда зона Вернике вбрасывает туда информацию — не важно даже, на каком языке, все равно же апельсин, хоть по-китайски, хоть по-английски, хоть по-русски. И вся сеть начинает активироваться и вибрировать, подбрасывая ассоциации — это помогает запоминать. 

Недаром мы при изучении каких-то слов всегда ищем, чему они созвучны. Или, например, вспоминаем, где мы их видели раньше — например, на вывеске. 

А дальше — локализация произнесения. А это уже зона Брока. То есть это переброс в заднюю часть лобной доли, где у нас находится центр управления голосовыми связками, дыханием, нижней челюстью. И само по себе произнесение — это сложное моторное действие, в котором участвует мозжечок, базальные ганглии (комплекс подкорковых нейронных узлов, расположенных в центральном белом веществе полушарий большого мозга. — Примеч. ред.).

Отдельные слова — это скорее мозжечок, а построение предложения, правила, порядок слов, падежи — это сцеплено с базальными ганглиями, со структурами, которые находятся в глубине больших полушарий. 

Гены, которые управляют развитием вокализационных центров, работают и у человека, и у певчих птиц. Самец канарейки учится петь на примере своего отца. Запоминает эталонную песню, держит ее в памяти, неделя за неделей повторяет. Какая у него мотивация? Размножение, потому что в мире канареек, если вы плохо поете, на вас ни одна девушка не посмотрит. 

А есть базальные ганглии, то есть структуры, которые в глубине больших полушарий отвечают за моторные комплексы. И мы про это мало что понимаем. 

Когда балетным людям об этом рассказываю, говорю: «Вот мозжечок — это отдельное красивое движение. А когда вы научились две минуты танцевать, переходя из фигуры в фигуру, и не сбиваетесь — это базальные ганглии». Это более сложная программа, которая соединяет целостные моторные элементы. 

С речью же то же самое! Одно дело — фонема, даже слово. А другое дело — кладка, предложения, которая льется из вас. И тут уже без базальных ганглиев никак. А сложные базальные ганглии только у человека. Даже у обезьяны они гораздо проще.

От биологических знаний до практических выводов большая дистанция. И дальше приходит к нам конкретный логопед и говорит…

— И спрашивает: «Что делать?»

— Нет, не так! «Я, — скажет, — десять или двадцать лет вот таким-то способом помогаю детям. Ученые, скажите, я не шарлатан?» Случай из жизни, да? 

«У нас есть такие сложные объекты, — говорит мне нейропсихолог, — типа полусфер. И дети с нарушениями речи влезают на вершину этих полусфер и учатся держать равновесие. И это волшебным образом улучшает работу с речью…

— Да!

— …Я это вижу. Но я не понимаю, как это происходит. Ученые, скажите мне, что я не шарлатан. Скажите мне, что это работает». 

И ты говоришь ему: «Да, двигательный центр вот именно так устроен. И смотрите — дофамин». И они уходят успокоенные, окрыленные. 

Это удивительным образом востребовано. Точно так же к нам порой приходят медики, психологи, которые говорят про разные виды психотерапии. «Я же вижу, что это работает! Не для каждого человека, но это работает».

— Почему оно так работает?

— Почему оно так работает — да. От нас, от нейробиологов, часто ждут не указаний, а объяснения того, что уже есть. Есть звезды — почему они светят, да? Объясните! Объяснили, — и стало как-то спокойнее.  

— Родители часто спрашивают: «А не будет ли у ребенка перегруза из-за того, что он слышит какой-то другой язык помимо родного?»

— Если перегрузится, то ребенок вам совершенно четко покажет это негативными эмоциями, плачем, плохим настроением. Следить за эмоциями ребенка — это колоссально важно для любого вида деятельности. 

Но один из моих учителей, академик Павел Васильевич Симонов, говорил, что эмоции имеют подкрепляющую функцию, благодаря которой мы учимся. 

Коммуникативную — общение, мимика. И оценочную. И эмоция подводит итог нашему поведению. 

Когда вот засыпаешь, ты же вспоминаешь не весь день, не детали, как правило, а некую остаточную эмоцию. Как день прошел? А неплохо. Или наоборот: где-то меня сегодня обошли. Наш мозг показывает результат некоего временного интервала не длинным списком побед и поражений, а эмоцией. Это очень удобно — концентрированный вариант. 

Когда ребенок выражает эмоцию, вы же видите — он устал, значит, хватит, да? Вы замечаете, что он постоянно в раздраженном состоянии — явно перегружаете. А может, дело вообще не в билингвальном воспитании, а в том, что у него животик болит. Разбирайтесь. 

Наши нейросети жутко пластичны. Что важно? Чтобы обучение шло на позитивном эмоциональном фоне. Потому что ежели все из-под палки, то где тут счастье-то? А детство все-таки период счастья, базового доверия к миру. 

Глядя на собственных дочерей, я в какой-то момент пришел к выводу, что положительные эмоции зачастую важнее, чем те знания, которые мы запихиваем в детские головы. Ну, научится квадратным уравнениям на полгода позже. Или даже на год. Ну, зачем в 6–7–8-летнего ребенка запихивать то, что он через год легко поймет и так. Просто еще нейросети не дозрели, не доросли до этой степени абстрагирования, нагрузки ментальной. 

Система образования — это что? Сидит класс. Есть некие средние требования. Это, конечно, тоже фатально. Потому что учить детей надо вместе, если будут индивидуальные занятия — а где тогда социализация, коммуникация? В какой-то момент в школу ребенок идет не столько ради уроков, сколько ради общения со сверстниками, эмпатии, дружбы. Здесь нет простых ответов. Но силком запихивать знания — это прямо плохо. 

— Абсолютно!

— …Начнется отторжение, негатив. Мы же видим, что творится с тем же самым ЕГЭ, когда под страхом несдачи дети погружаются в хронический стресс. 

Когда я читаю первокурсникам факультета психологии МГУ физиологию мозга и мы доходим до темы стресса, говорю: «Сейчас я вызову у вас стресс». И произношу три раза: «ЕГЭ, ЕГЭ, ЕГЭ». Они уже почти год назад сдали, а видно, как их крутит. Это реально психотравма. 

Стресс мешает учиться?

— Развитие происходит из точки покоя. Когда ребенок находится в состоянии стресса, то его мозгу труднее усваивать новую информацию, запоминать?   

— Само понятие «стресса» нужно пояснить. Когда оно появилось в физиологии, речь шла просто о нагрузке. «Стресс» переводится как «нагрузка», «напряжение». И автор этого термина, Ганс Селье — канадский патолог и эндокринолог — он, в общем, никакого негатива в понятие стресса не вкладывал. 

Селье писал: «Жизнь — это стресс». Если ты хочешь что-то сделать, тебе надо напрягаться! А любое напряжение — это стресс. И короткий стресс, который завершается победой, преодолением — это прекрасно. Это положительные эмоции, ты учишься, значит, действительно перескакиваешь через какие-то барьеры.

— То, что называется challenging — сложное, но вместе с тем интересное занятие.

— Да, Селье это называл стрессом, который позволяет нам поверить в себя, ускоренно приобрести навыки. 

К сожалению, для детского мозга на больших интервалах — в месяцы, а тем более в годы — мы ловим именно эту ситуацию. Это касается ЕГЭ, олимпиад, спорта, потому что: «А ну-ка, каждый день тренировки по нескольку часов!» И опять же, если ребенку это очень нравится — здорово. Но посмотрите, сколько видов спорта связано с болью, с той же самой растяжкой. Нет тут простых ответов. У взрослых те же самые проблемы. Идти на работу или нет? 

— Работа приносит стресс?

— Или она приносит стресс. Или сам выход из дома. И такое бывает. Люди охотно уходят на удаленку. А потом говорят: «Ой, что-то мне и на удаленке плохо, я же ни с кем не общаюсь вживую». Нам очень много всего нужно.

Здесь как с едой. Идеальная еда — это когда понемногу разного. И с нашей жизнью так же. И с профессией, и с общением. И со стрессом, и наоборот, с неким расслабленно-отдыхающим состоянием. Потому что ты все время в напряжении и стрессе, организм в какой-то момент скажет: «Ты что, с ума сошел? Сейчас я тебе гипертонию устрою!»

— Есть такое.

— Но это тоже приходит со временем. Потому что когда тебе 30–40 лет, ты искренне веришь, что свернешь горы. А когда тебе под 60, то говоришь себе: «Отдыхать-то все-таки надо!»

Почему мы прокрастинируем

— Откуда берется прокрастинация?

— Прокрастинация — это откладывание, когда вы вместо того, чтобы заниматься каким-то серьезным, сложным, долгим, важным делом, делаете какие-то другие дела, порой не менее важные, но короткие, дающие быстрый положительный результат.

— Надо было написать отчет — перемыла всю посуду…

— Да. С физиологической точки зрения это хорошо изучено. 

Две зоны мозга отвечают за принятие решения — что нам делать. Первая — теменно-височно-затылочная. Там не просто речевые центры, а «информационно-речевая модель мира», как говорил Стивен Хокинг (английский физик-теоретик, космолог и астрофизик, писатель, директор по научной работе Центра теоретической космологии Кембриджского университета. — Примеч. ред.).

Зачем нам слова? Чтобы описать мир. А зачем нам описывать мир? Для прогнозов: «А что будет, если…?» Это прогностическая модель, с помощью которой мы заглядываем в будущее. Там наши представления о мире, о других людях, о самих себе, о моральных принципах, о том, что мы можем и должны. Этой зоной мы мечтаем и строим серьезные дальние планы. 

Когда перед нами стоит задача написать диссертацию — это теменная кора: «Пора бы написать диссертацию!» 

Но выбирает и запускает поведенческие программы префронтальная кора, передняя часть лобной доли. Там расположены моторные центры. Лобная кора взаимодействует с центрами потребностей: безопасность, любопытство, голод, любовь. В общем, это история с биологическими потребностями, бессознательная сфера. И лобная кора откликается на эти посылы. И готова немедленно запускать короткие поведенческие реакции. 

Например, вы сели на диету. «После шести я не ем», — думаете вы, подключая теменную кору. И чем интенсивнее думаете, тем больше шанс, что вы сдержитесь. Но тем не менее, пока вы теменной корой это крутите, лобная кора, сговорившись с центром голода, запросто может повести вас к холодильнику.

— Ужин давай…

— Намазывать бутерброд, пихать его в рот. И теменная кора говорит: «Ребят, вы чего делаете? Мы же на диете!» А лобная: «Ой, да от одного бутербродика ничего не будет».

— «Мы завтра начнем…»

— Да, и теменная тогда: «Ну, ладно. Завтра начнем». 

Но если вы раз за разом, день за днем будете думать, то есть шанс, что таки да, однажды случится результат. 

— Во всем лобная кора виновата.

— Когда мы говорим о прокрастинации — это лобная кора подбрасывает более простые программы с быстрым получением положительного результата, а значит, положительных эмоций. Что я буду писать диссертацию, лучше я протру пыль на полочках. Все равно же надо на письма ответить? Давай-ка я отвечу…

Само-то большое дело никуда не девается. И сжимается пружина стресса — потому что теменная кора так считает: «Еще на один день меньше, еще на один день меньше…»

— Дедлайн маячит!

— Дедлайн приближается. Происходит нарастание возбуждения теменной коры. Она все-таки побеждает лобную, и вы сели, согнулись и стали пахать — и за двое суток сделали то, что должны были делать в течение всей недели, а то и месяца. 

И если ваш конечный результат не хуже, чем если бы вы всю неделю пахали, то психологи скажут: «То, что ты совершил, называется «активная прокрастинация». И это твой стиль жизни, но учти, если ты все время так будешь делать, ты будешь в состоянии хронического стресса, и рано или поздно это тебе аукнется». 

Но часто итоговый результат хуже, чем мог бы быть. И тогда прокрастинация — это плохо. 

В этой ситуации нашу лобную кору сравнивают с собакой. Это наше любимое домашнее животное, которое не против сожрать лишнее, во время прогулки сбежать, сгрызть тапки. То есть получить простое удовольствие. А теменная кора — это хозяин, который эту самую лобную кору должен все время контролировать. 

Осознанность, воля, сознание — это сложные понятия, которые тяжело входят в физиологию, потому что их трудно изучать. Это значит, вы сказали: «Лобная кора, то, что ты сейчас предлагаешь — это фигня. Мы так делать не будем. Какие еще есть предложения?» Если ничего не подходит, теменная кора может вообще сказать лобной: «Так, а сегодня ничего не делаем. Подождем до завтра. Потому что мы еще не успели подумать». 

Простая задача будет быстро считана теменной корой, та позволит что-то делать лобной. А сложная задача — там порой нужно дополнительно данные собрать. Или хотя бы из памяти вытащить что-то — а это тоже не мгновенно. И вот это «утро вечера мудренее» — про сложные задачи. 

— У вас есть личные лайфхаки по борьбе с прокрастинацией?

— Я активно прокрастинирую. Я с этим смирился.

— О, принятие.

— Потому что дел всегда очень много. Поэтому мой главный лайфхак — когда мне что-то предлагают, например, выступить где-нибудь, я сразу говорю: «Все буду делать накануне». — «Пожалуйста, за три дня пришлите нам презентацию». — «Даже близко не надейтесь. Я все буду делать накануне ночью. И утром вам пришлю. Если вы на это не согласны — извините».

Как правило, люди соглашаются. Вздыхают — и соглашаются. Ежели вы осознаете проблему, — это уже почти половина успеха. Тут важно процесс не запустить. 

А в некоторых случаях вроде простая задача, а моя бессознательная сфера начинает вибрировать и говорить: «Нет, мы не будем откладывать до четверга, давай сразу во вторник сядем, потому что в пятницу такая тема, что тебе так просто ее не поднять». Я стал с доверием относиться к этому.

Понятие интуиции тоже про эмоции, которые связаны с работой прогностической модели. Интуитивное понимание, что тебе нужно, что тебе понравится, приходит быстро, но без вербализации. Если ты хочешь понять, почему ты сделал такой выбор, надо или написать, или проговорить через ту же самую зону Брока. Но это долго. Не всегда на это есть время. И если доверять своей интуитивной сфере, то это получается эффективнее. «Мне кажется, что так». — «Почему?» — «Слушай, давай я тебе не буду объяснять, почему».

— Просто кажется.

— Да, мне кажется — я доверяю своей интуиции. Мой жизненный опыт, который я накопил на протяжении десятилетий существования, мне говорит: «Давай мы сейчас не будем вдаваться в тонкие детали, а просто доверимся?» Поэтому главный лайфхак — доверять интуиции. Естественно, не в каких-то совсем сложных ситуациях.

Мозгу нужен сахар?

— Детский писатель Маша Рупасова решила себя уговорить отказаться от сладкого. И поскольку для нее это была сложная задача, она решила подвергнуть себя пропаганде. И в течение нескольких недель слушала лекции разных биологов про вред сахара. И в конце так прониклась — видимо, как раз кора дозрела, — что легко от сахара отказалась.

— Молодец какая! Я три дня назад слышал историю про человека, который за две недели избавился от многолетней привычки к курению. Он эти две недели буквально постоянно бубнил себе: «Курить — это зло, курить — это вред». И эта непрерывная концентрация на процессе действительно прорезает некую колею в теменной коре. И ваше волевое усилие, намерение превращается в реальное действие.

— В нашем детстве всегда существовала эта идея: для работы мозга нужен сахар.

— Да.

— Так нужен или не нужен? Что с сахаром делать — отказываемся или нет? 

— Будьте более-менее разумными.

Во-первых, дело не в сахаре, а в глюкозе, если уж на то пошло. Именно молекула глюкозы нужна всем клеткам нашего организма, особенно тем, у которых энергозатраты максимальны. У нас есть три органа, которые едят энергию со страшной силой. Третье место занимает сердце, второе место по энергозатратам занимают почки, первое — мозг. И важно, чтобы в кровотоке была правильная концентрация глюкозы. 

Именно мозг может брать глюкозу всегда. Вот остальные органы — только по инсулиновому разрешению. Система инсулина, глюкагона, поджелудочной железы специально занимается тем, чтобы в крови была приличная концентрация глюкозы. Будет низкая — мы упадем в голодный обморок. Будет слишком высокая — это перевозбуждение и те проблемы, с которыми сталкиваются диабетики. 

Если нет глюкозы в еде совсем, например, вы сели на какую-то адскую кетодиету, — то организму плохо. Но он способен перестроиться, и глюкозоподобные соединения получать, например, из жиров. 

Наша исходная биология явно всеядная. То есть мы кто? Те самые человекообразные обезьяны из Центральной Африки. И ясно, что мы ели все, что находили. И в нашей эволюции еды вечно не хватало. Идет племя по саванне — что встретил, то и съел. Корешок выкопал, банан сорвал, у ящерицы хвост оторвал, яйцо птичье из гнезда стащил. Поэтому наше исходное питание — всеядное и непрерывное. Непрерывно по чуть-чуть. Понятно, если бы мы оленя завалили, то все наелись до отвала и сутки спали.

Любые системы, связанные с питанием и диетами, создаются конкретным человеком. И тот, кому именно эта система помогла, будет с горящими глазами рассказывать о пользе интервального голодания или кетодиеты. Ему это реально помогло, потому что у него такие гены и гормональный фон. Поможет ли это вам? Надо попробовать. Не поможет — пробуйте что-то другое. Сейчас этих систем так много, что-нибудь да найдете. Не найдете подходящее — соберите из нескольких свое, будете коучем.

— Эффективное похудение, ага.

— У меня много лекций про мозг и еду. Все говорят: «Надо меньше есть и больше двигаться». Но как меньше есть, если еда дает положительные эмоции? И как больше двигаться, если мозг ленится? То есть двигаться лень, а есть хочется больше. Так и существуем. 

Лобная кора в каждый момент времени должна выбрать самую актуальную программу, подобрать под нее конкретные действия. И еще спросить теменную: «Можно?» Или, если теменная отвлеклась, быстро запустить это поведение, получить положительную эмоцию. А теменная должна быть все время на страже. Осознанность — она же про это. 

«Куда пошел к холодильнику?! Что это ты лег на диван? А приседать? Какая пыль на полках — ну-ка, пишем главу диссертации». И это непросто. 

Наш мозг — это конкуренция разных информационных сущностей, о чем прекрасно знают писатели. Что такое сюжет пьесы или романа? Персонаж преодолевает одни проблемы, сталкивается с другими. Его система ценностей меняется. Да вплоть до «быть или не быть». Весь сюжет — это столкновение разных потребностей. И ценится, когда персонаж меняет эту систему, развивается. Смотрите, как писатель это показал! И нам нравятся такие сюжеты.

Почему люди так любят комиксы? Там все четко: вот злодей, а вот хороший. А чеховская сложность напрягает. Что надо-то этой девушке? Уже пусть скажет. В Москву, не в Москву…

— Плохой — хороший, да?

— Да, плохой — хороший. Поэтому так востребованы упрощенные варианты. 

Я недавно то же самое рассказывал, когда мы обсуждали мимику и смайлики.

Потому что мимика реального человека гораздо сложнее. А тут: раз — обижалочка, раз — слезы, раз — улыбка.

Маски в театре — это те же самые смайлики. Зафиксируйте эмоцию — и залу понятнее. Вышел злодей — ясно, как на него реагируют. Вышел клоун, говорит фразу — и зал смеется. Хотя если эту фразу скажет обычный персонаж — никакого смеха не будет. 

«Учил, но ничего не запомнил» — почему так происходит? 

— Каждый родитель школьника пережил эти мучения. Неправильные глаголы зубрим три месяца — ничего не знает. Вроде столько повторяли, только что пересказали — собака уже выучила, соседи ответили — никак не работает! Выучил — ответил — забыл. Сдал экзамен, через три дня ничего уже не помнит. Как с памятью быть? Можно ли ее натренировать? И почему так сложно в нее все укладывается?

— Потому что это сложная функция нашего мозга. Психологи еще в XIX веке выделили кратковременную и долговременную память. Сейчас мы знаем, что это разные зоны мозга, каждая со своими нейрофизиологическими процессами. 

Как в компьютере, у нас сначала информация пишется в кратковременную память, а потом, если она достойна, то перезаписывается в долговременную. И там стоит такая антиспам-программа, которая говорит: «Не буду! Не буду я перезаписывать».

— Нечего перегружать.

— «Моя модель мира и так достаточно хороша». Эти программы называют «лень», «экономия сил», которые много где проявляются.

Скажем, мы любим ходить привычными путями. Выбирать стереотипы вместо того, чтобы искать новые варианты поведения. Та же прокрастинация — это же тоже проявление программы лени и экономии сил. Зачем я буду тащить большой груз, если я несколько раз могу принести маленький.

Мы знаем, что кратковременная память — это гиппокампальные структуры в глубине височных долей. А долговременная — это вся новая кора, и особенно речевые центры, если вы начинаете что-то учить. А если это иностранный язык, а там сложные фонемы — это какая нагрузка! Конечно, лень! Будем экономить энергию. 

На чем базируются программы лени? На древнем принципе: зачем тратить энергию, если можно ее не тратить? Еды всегда не хватало. Зачем расходовать некую калорию, если можно обойтись? Эту калорию еще надо добыть! Так лучше я буду лежать и ничего не делать. Это конкурирует с программой любопытства, тревоги, любви. Потому что встать с дивана, пойти и что-то сделать — это проблема. 

Еще Иван Петрович Павлов сформулировал четыре условия перевода кратковременной памяти в долговременную. 

Первое условие: то, что вы делаете, должно быть для вас значимо. По-любому вытягивайте эмоцию, решение какой-то потребности. И тут развилка — метод пряника или кнута? То, что вы делаете, должно быть для вас интересно, помогать решать какие-то проблемы, классно, вызывать положительные эмоции. А если не сделаешь, будут проблемы — избегаем негативных эмоций. Когда студентам рассказываю о мозге, говорю: «Смотрите, как интересно! А если будете плохо учиться — то не получите зачет». Так вот и живем.

Мы добиваемся неких положительных эмоций, и хотя бы избегаем отрицательных. И второе тоже дает позитивные переживания. Есть молекула норадреналина, которая все это подкрепляет. Мы учимся на основе достижения и на основе избегания. И избегать получается лучше. Биологически это оправдано. 

Если ваша стая бежит по саванне и вы не заметили банан, то это — полбеды. Если вы не заметили ядовитую змею, то это плохо. Можно сразу помереть. Поэтому наши мозги так устроены, что навыки избегания легче формируются, дольше сохраняются. Их помним четче, длительнее. Поэтому с возрастом у нас растет тревожность.

«Я уже столько прожил на свете? Знаю — всюду засада. Вообще ничего не буду делать, лучше тихо сидеть!» Премудрый пескарь, да? («Премудрый пескарь» — сатирическая сказка из цикла «Сказки для детей изрядного возраста» Михаила Салтыкова-Щедрина, вышедшая в 1883 году. — Примеч. ред.).

— Да!

— Персонаж Салтыкова-Щедрина показывает избыточную манифестацию программ. И мы на осознанном уровне должны контролировать нарастание возрастной тревожности, говорить себе: «Нет, я все равно не боюсь, я открыт новому». 

Когда психологи предлагают улучшить память, там идет некая манипуляция с эмоцией. Например, изучаем что-то в форме театрального представления — уже возникает эмоция.

— То есть мы немного отвлекаем мозг от процесса запоминания. Мы не запоминаем сейчас, а играем, песенку поем, переключаемся как-то?

— Нет, это не переключение. Это создание эмоционального фона, который необходим для того, чтобы антиспам-системы с большей вероятностью пропустили сигнал из кратковременной памяти.

— Это хорошее, классное — пропускаем.

— Да, это значимо. Но это не всегда хорошо! Это может быть избегание опасности. Понимаете, Иван Павлов писал, что память формируется фатально. То есть мы хотим запомнить, а не получается. Значит, мы не выполняем какое-то из условий. Мы не хотим запомнить, а оно запоминается. Значит, условия были выполнены — и наплевать на нашу осознанность. 

Так возникают психотравмы. Мы бы и рады это не помнить, а оно сидит в голове. Причем, если это сильная негативная эмоция, она тоже способствует запоминанию. Тогда возникает не полезный навык, а то, что в свое время было названо «вызванной беспомощностью». Мощная негативная эмоция, и все, что было с ней связано, тоже становится источником этой негативной эмоции: «Ой, я вообще буду тихо сидеть». Но термин «вызванная беспомощность» сейчас тоже сильно критикуют.

Дело не в термине, а в том, что есть еще и такой вид обучения, который ассоциирует серьезный негатив с какими-то условиями, обстоятельствами. И у человека психотравма может вызывать фоновую депрессивность, тревожность. Либо проявляться в остром варианте — например, как паническая атака. И с этим отдельно приходится работать. 

Психологи проговаривают с человеком психотравмирующие ситуации. Когда мы извлекаем что-то из памяти — оно перезаписывается. Наша память так устроена. И всегда есть шанс что-то изменить. Например, снизить уровень негативных эмоций. Не всегда получается, но иногда это возможно. Точно так же мы редактируем свои воспоминания. 

Представьте, вы два года назад совершили ошибку, вы явно виноваты. Но вы вспоминаете это месяц за месяцем, а через год оказывается: «А что-то уже и не я виноват, а все». А еще через годик: «Я вообще не виноват! Они замыслили плохое. А я совершенно адекватно отреагировал!» Хотя изначально все было наоборот. Это называется психозащита. И наша информационно-речевая модель так установлена, чтобы трансформироваться, уходить от негативных эмоций. Об этом еще Зигмунд Фрейд писал.

Потому что исходное объяснение, даже если оно 100% справедливо, не нравилось, вызывало негативные эмоции. А кривое объяснение делает мир более комфортным, а значит, больше подходит.

И это было только первое условие. Второе условие — повторы.

— Повторы?

— Психология памяти совершенно однозначно говорит: «У вас есть три часа на то, чтобы выучить материал. Как — сегодня три или три дня по часу?» Второй вариант однозначно лучше. По этому поводу написано много работ, в том числе об изучении иностранных языков.

Какая там логика? Сначала информация загоняется в центр кратковременной памяти, в гиппокамп. Дальше основная перезапись в долговременную память идет во сне. Поэтому спать очень важно. Сон — он не только отдых. Где-то 80% сна — медленноволновой сон, он действительно про отдых, про восстановление гомеостаза, про здоровье. Там тоже все не просто, но это скорее про то, чтоб не болеть. А остальные 20% — это работа с информацией. 

Два важных процесса: перезапись из кратковременной памяти в долговременную и продолжение процессов мышления. Вот это «утро вечера мудренее» — там же. Может присниться решение задачи. Периодическая таблица приснилась Менделееву, стихи приснились Маяковскому. Помните эту историю?

— Да.

— Про единственную ногу. Это же просто прелесть. 

Что получается? На ночь глядя хорошо учить иностранные слова. Мне, по крайней мере. Ложишься спать — из гиппокампа что-то перезаписалось. А на следующий день еще раз, и еще. 

Формирование долговременной памяти — это серьезная модификация контактов между нейронами. Сам механизм такой, что нужно дотянуться до генов, раскачать ядерную ДНК. Это быстро не происходит. 

Кратковременная память формируется практически мгновенно. Там такие синапсы, контакты, которые раз — и заработали. Буквально как рубильник — включил, и возникла ассоциация. А долговременная — там все гораздо сложнее. Поэтому нужны повторы, повторы, повторы. Несколько дней, регулярно. 

В наработке профессиональных навыков важна работа не только на вход, но и на выход. Вы должны их использовать. И ту же информацию вы должны кому-то рассказать. Да еще повторно. Да еще хорошо публично выступить. 

Я сегодня только читал лекцию про память. Студенты как учатся? Сутки перед экзаменом вы загоняете все в свой несчастный гиппокамп, дальше вываливаете на экзаменатора, идете спать, все стирается. На следующий день уже почти ничего не помните, а еще через день — вообще ничего. Так вот в этот момент, на следующий день после экзамена, расскажите товарищам, которые еще не сдали предмет, эту теорему, этот закон. Тогда произойдет настоящее обучение. Потому что думаем-то мы тем, что попало в долговременную память. А если этого не будет, то да — знал и забыл. 

Более того, надо периодически активировать знания, потому что даже то, что попало в долговременную память, если лежит мертвым грузом, то затирается. Забывание — это такой же значимый процесс для мозга, как и запоминание. 

Потому невозможно на рабочем столе нашего компьютера держать слишком много иконок. Ненужные должны уходить. Если вы помните вчерашний разговор с начальником и завтрак, который был год назад, с одинаковой яркостью, то как вы будете отличать главное от второстепенного? 

Иногда мы начинаем ныть, что память работает плохо, забываешь… Но это очень важные свойства нашей памяти, которые позволяют сосредоточиться на главном. А что ваш мозг считает главным — это отдельный вопрос. То, что вы не можете запомнить, он главным точно не считает. 

А как сделать, чтобы стало главным — поработайте с мотивацией, с повторами. 

Еще два условия Иван Петрович Павлов выделял. 

И последнее — оптимальное состояние самого мозга. То есть не слишком сытый, не слишком голодный, не заболевший, выспавшийся, не в стрессе. И вроде просто, а попробуй соблюсти.

— Много факторов. Очень много, да.

— Лично для меня публичные выступления — отличный способ что-то по-настоящему понять. Но это любой лектор знает. Как в этом анекдоте, да? Рассказываю студентам теорему — сам понял! Сам понял, а они все не понимают.

— У женщин часто бывает такая штука — перегруз оперативной памяти. То есть тех моментов, которые должны одновременно находиться в фокусе внимания.

— Гиппокамп маленький, да!

— Нет! Жена одновременно должна помнить, что порошок надо купить, ребенку заплатить за обеды, а еще нужен костюм в школу, 15 тетрадей…

— В чем проблема? Взял бумажку — записал. Я именно так поступаю.

Лайфхак — записывайте мелкие дела! Потому что такое состояние: «Так, я это забыл, то забыл» — очень угнетает. Берешь листик и пишешь, получается, например, 14 дел.

— Мужчины часто этого вообще не помнят! «А что, надо было за кружок заплатить?»

— Ну, это вы нас балуете просто. Когда не нужно писать список, а можно спросить жену.

Когда этого нет, то мужчина прекрасно и сам составит список. Только позволь — тут же сядут на шею, свесят ножки. То же самое с детьми, да? Конечно, он же еще маленький, не может вымыть за собой посуду или убрать в своей комнате. Так он так и никогда и не научится!

Какой отдых полезен для мозга

— Отдых для мозга. Как должны отдыхать дети? Есть ли понимание, можно ли заниматься в каникулы? Как защититься от перегрузки и не уйти в такой подход: «Ты только отдыхай, миленький!»  

— Здесь нет универсальных рецептов. Физиологи наблюдают за эмоциями или гормональным фоном. Что там с кортизолом, адреналином.

— За сном.

— Сон тоже важный показатель. И в случае сна самое важное — это режим. То есть стабильность времени ухода в состояние сна. Здесь не так важно, ложиться в 22 часа, в полночь или в два часа ночи, если говорить про взрослых. 

— То есть это миф, что каждый час до двенадцати часов ночи равен двум часам…

— Нет. Это придумали жаворонки. Вообще жаворонки и совы, — эта гуманитарная сказка в какой-то момент стала вполне себе генетически и физиологически обоснованной.

— Правда?

— Да, потому что в 2017 году за исследование циркадных ритмов вручили Нобелевскую премию.

Сначала у мухи дрозофилы, а потом у млекопитающих нашли все те гены, которые сидят в переднем гипоталамусе и отвечают за наши биологические часы. И дальше оказалось, что, в зависимости от состояния этих генов, кому-то проще вставать с рассветом, а кто-то медленнее просыпается. Кто-то легче переносит недосып, кто-то сложнее. Сбой режима дня с разной легкостью переносится.

У вас есть хронотип — насколько вы жаворонок, сова или промежуточное под названием голубь. Вот. Получается, если вы жаворонок, то хорошо бы спать от заката до рассвета. И ложиться пораньше, и вставать пораньше. А если вы сова, то не нужно. Пожалуйста.

— Зато вы в десять вечера можете нормально работать.

— Я, например, вполне себе классический сова. Я сплю с двух до восьми утра. И с полуночи до двух у меня вполне активный период, когда я планирую следующий день. В этот момент домашние уже в основном спят. 

— Никто не мешает. Тихо.

— Ну, все равно приходят пообщаться. И тогда я начинаю ворчать: «Ты знаешь, что вот мне сейчас нужно поработать». — «Все, все. Я чайку попить».

— С этой точки зрения идеальное время, когда никто не мешает — время с трех часов утра. Я себя в какой-то момент, когда у меня была маленькая дочка, которая тяжело вечером засыпала, переучила из совы в жаворонки. Мне надоело ее укачивать. Я стала ложиться с ней в десять вечера. И вставать примерно от трех до четырех. И обнаружила, что это прекрасное время, когда ты можешь ответить на всю почту — и тебе никто не отвечает в ответ. 

— Это для меня недоступно. Но я знаю людей, которые практикуют двухфазный сон. Они спят три часа, а сон у нас, как известно, полуторачасовыми циклами идет. То есть они спят два цикла, потом просыпаются на три часа, работают интенсивно, и опять засыпают еще на три часа. Если это делать стабильно, организм привыкает. 

Наши биологические часы манипулируют не только с центром сна и бодрствования, но и с гормональным фоном — тироксином, мелатонином, кортизолом. И по гормональным сигналам наши внутренние органы тоже настраиваются на этот ритм. Поэтому важно держать режим. 

— Вы сказали, что вы спите с двух до восьми. Это мало — шесть часов.

— Для моего возраста нормально. Это четыре цикла. Сомнологи дают средние оценки, по которым, когда вам уже пятьдесят и больше, то шесть часов нормально. Хотя иногда можно и пять циклов — то есть семь с половиной часов. Я пару раз в неделю могу себе такую роскошь позволить. Хватает. Более того, пересып тоже не полезен для мозга.

— Да.

— Лишний цикл — ничего страшного. А два лишних цикла — начинаются проблемы и с лимфотоком, и с кровотоком, и с пищеварением. Воспаления обостряются.

— Ого!

— Так что аккуратнее. Недаром даже просто много лежать — это тяжелая нагрузка на организм.

— Правильно ли я понимаю, что взрослые могут ориентироваться на свое самочувствие по количеству часов сна? Кому-то девять часов надо спать, кому-то шесть нормально?

— Всю жизнь и взрослые, и дети должны ориентироваться на свое самочувствие. 

— Я тоже сплю обычно шесть часов. И меня всегда все спрашивают: «Как вы вообще функционируете?» — «Мне нормально».

— Я читал лекцию про биохакинг — он начинался с того, что люди себе разные чипы вставляли. А сейчас это все почти ЗОЖ. Но отличие биохакинга от ЗОЖ в том, что это более персонализировано. Человеческим языком это означает слушать свой организм. 

Он будет более эффективным, осознанным. И чем больше ты знаешь про все эти системы, тем четче можешь их слушать. И понимать: «Ага, я это сделал, у меня голова заболела, скакануло давление. Или коленка заскрипела». И подгоняешь возможности своего организма, порой уже не очень молодого, к той нагрузке — и физической, и эмоциональной, и ментальной — которую ты можешь себе позволить. 

Ты согнулся и сутки пашешь — во что тебе это обойдется? Может, ты потом три дня будешь приходить в себя. А оно того стоило?

Здоровый образ жизни включает в себя сон, питание, движение, новизну, ментальную нагрузку. 

Иностранный язык — это один из прекрасных способов прогонять активацию через нейросети. 

Важно, чтобы это было не зубрение слов, неправильных глаголов, а общение. Чтобы была социальная среда, чтобы окситоцин выделялся. Поэтому групповые варианты изучения иностранных языков так популярны. В игровой форме, в форме коммуникации. Это создает эмоцию, хотя бы за счет того, что вы с другими людьми общаетесь. Ведь мы же социальны. С компьютером изучать иностранный язык — это все равно лучше, чем ничего. Но если вы хотите эффективности, то нырните в это как следует.

— Ну да, танцевать можно и со стулом, но в этом удовольствия не много.

— Да! Совершенно верная аналогия. Танцевать — так уже в танцевальной студии. 

— В каком режиме лучше проводить каникулы? В первый день мы все книжки закрыли и до конца каникул не открываем, чтобы мозг отдохнул. Или все-таки полезно чего-то делать? Что-то читать, решать…

— Вообще полезно.

— Полезно?

— Да. Ежели вы некие навыки не тренируете, так они могут и подзабыться. Не то что даже каникулы — собственный отпуск меня однажды поставил в тупик. Потому что вместо обычных 10–12 дней я отдыхал целых три недели. И дальше мне почти месяц пришлось собирать мозги. Потому что они сказали: «Что? Работать?! А мы уже за три недели отвыкли». 

Например, дефектологи в ужасе ждут очередных каникул. Особенно летних. Потому что ты формируешь навыки у ребенка, отпускаешь его на каникулы, а 1 сентября он приходит как чистый лист. И руки опускаются, а опускать их нельзя. Принялись за работу и радуемся, что теперь мы этот навык сформировали не за три месяца, а, например, за полтора. Значит, какие-то следы обнаружились. Поэтому заниматься нужно.

— Тонус поддерживать.

Поэтому мы, родители, должны на каникулах что-то делать с детьми интересное, проводить их в месте, где они будут с увлечением заниматься тем же самым языком, химией. Может быть, в игровой форме. 

— Что-то классное такое придумывать.

— Для этого и придумывают детские лагеря. Биология та же самая — пожалуйста. Вы в школе изучали каких-то рептилий, бабочек. А теперь идем в лес.

Понимаете, нужна новизна. Наш мозг очень любопытен. Давайте, пока он молодой и открыт новому, вовсю его любознательность эксплуатировать. Но это не получится без затрат. Нельзя ребенку сунуть планшет и быть спокойным, что все случится.

— «Сам разберется».

— Родители подростков говорят: «Сыну 12 лет, сидит в смартфоне, — ему ничего не нужно. Что делать?» Я говорю: «Так, вы, наверное, опоздали. Теперь придется ждать, пока пубертатный период кончится». Когда ребенку было четыре или пять лет, вам надо было садиться рядом, лепить из пластилина, оригами складывать, 3D-ручки — классная штука из нового. А вы сами в смартфоне сидели! К сожалению, что-то можно и упустить. И надеяться, что ребенок через подростковый период сам все-таки вырулит.

— Надо включаться.

— Если упустил этот возраст, то он уже не повторится. Уже будет следующий возраст, другие задачи. Если с 4 до 5 лет ты сына или дочку почти не видел, потому что работал и зарабатывал деньги, — это не вернется. Это постепенно приходит. Недаром есть фраза, что мы работой прокрастинируем наши семейные обязанности. И говорим: «Я же деньги зарабатываю!» И все логично. 

— Уходим, когда ребенок еще спит, возвращаемся, когда уже спит. 

— Да, и считаем, что так и надо. Потом, когда они вырастают и появляются внуки — это хорошо начинает чувствоваться.

Искусственный интеллект, смертельные вирусы и другие опасности

— Илон Маск и группа исследователей попросили приостановить все дальнейшие эксперименты в области искусственного интеллекта, поскольку он несет угрозу для человечества. Что думаете?

— Конечно, запросто может возникнуть и разумный компьютер. Модель мира информационная. Разве она не может возникнуть внутри искусственной нейросети? Запросто. Если вы дадите этой нейросети возможность управлять чем-то, то она это будет делать. 

— Управлять?

— Включать рубильники, запускать ракеты… Идея скайнета вполне очевидна. 

Уже давно, около 10 лет, мы учим компьютеры и создаем самообучающиеся имитации нейросетей. Но делаем так, чтобы каждая такая нейросеть решала узкую задачу. Например, только распознавание речи. Или распознавание карт, снятых из космоса, томограмм с какой-нибудь патологией. 

И не дай Бог создать универсальный искусственный интеллект, который будет уметь все. Тогда человечество просто отойдет в сторону. Мол, все, что мог, я уже совершил. 

С конца 90-х, когда компьютер обыграл действующего чемпиона мира по шахматам, стало понятно, что в каждой конкретной сфере мы компьютерам проигрываем. И наша сила все-таки в некоей универсальности. Давайте не будем создавать универсальный компьютер! Потому что на этом история человечества может закончиться. 

Тем более, что с точки зрения вариантов скайнета — все подготовлено. Остается нажать на несколько кнопочек. 

Я с большой симпатией отношусь к заявлению экспертов в области искусственного интеллекта. Это логично. Это продолжение той истории, про которую я только что сказал — не создаем универсальный искусственный интеллект. А кому-то все равно хочется создать. Хочется быть первым. 

— Потому что это область, которой еще нет. 

— Да! Вечная история с наукой. Когда мы доходим до серьезных областей, то оказываемся в ситуации «палка о двух концах». Генная инженерия. Вы можете создать суперлекарство. А можете создать вирус, который уничтожит все человечество. 

И технологии сейчас все более доступны.

И тут уже — в какие руки технология попадет. И нет тут позитивных решений. А есть реальные риски, опасности. Сложный и интересный мир. 

В чем сила человека как биологического вида, да? У нас огромная кора, способная записать кучу информации, создать модели мира, что-то изобрести, приспособиться к чему угодно. И мы первые на этой планете такой мозг приобрели. Эволюция создала несколько больших мозгов. Но именно люди стали первыми среди них.

Почему отстали дельфины, головоногие моллюски или попугаи — отдельная история. Про это рассуждает сравнительная физиология мозга. Но мы стали первыми, на нас огромная ответственность, потому что мы настолько быстры, что не успеваем оценивать последствия того, что делаем. Если мы не разнесем планету на части, то будет классно.

— Хотелось бы не разнести.

— А мы видим, что возможностей разнести все больше и больше. И, скажем, в середине века речь шла только о ядерном оружии. А сейчас добавились генетические манипуляции, манипуляции с вирусами.

Что там этот вирус — десяток генов! Это крошечный кусочек ДНК. Современные технологии позволяют поставить нуклеотид за нуклеотидом и создать такой вирус, который вы хотите.

Почему была такая паника в начале пандемии коронавируса? Потому что обнаружили, что он сбивает обоняние. Обонятельные клетки — это настоящие нейроны у нас в носовой полости. Возникло подозрение, что коронавирус нейротропный, то есть поселяется внутри нейронов. Если бы это было так, то мы бы сейчас тут не сидели, а прятались бы в бункерах, в костюмах противохимической защиты. 

Но обошлось. Коронавирус затрагивает только эпителий. Обоняние ломается, потому что ломаются окружающие эпителиальные клетки. И тут надо постучать по дереву. Потому что ежели произойдет какая-нибудь дополнительная мутация, то коронавирус может стать нейротропным. 

А нейротропные вирусы известны! У меня есть лекция «Самые опасные вирусы», и я начинаю с бешенства. Вирус бешенства живет в нейронах. И если он влез в нервную клетку, то не спеша поднимается в спинной мозг, размножается, человек сходит с ума, начинает кусаться. К этому времени вирус уже в слюнных железах. 

Культура зомби — это же про бешенство. Потому что до вакцинации Пастера, если человека кусала бешеная собака, то он через полгода умирал, причем в ужасных мучениях. Это было фатально! Отсюда эти представления о зомби-апокалипсисах.  

Истории с вирусами подводят к тому, что это возможно. Кроме ядерного оружия есть еще одна реальная опасность. Плюс у нас еще климатические катастрофы… Да ладно, давайте про хорошее!

— Так! Что-то жить стало страшно совсем! 

— Жить… Психологи называют это экзистенциальным страхом.  

— Вам не страшно от такого?

— Стараемся сдержать панические атаки.

Как Вячеслав Дубынин воспитывает детей и внуков

— Скажите, у вас трое детей, и сколько внуков?

— Тоже трое на данный момент. Две внучки и внук.

— На что вы обращали особое внимание, воспитывая детей и внуков? Какие-то секреты, которые для вас были важны?

— На мой взгляд, ключевое в общении с нашими детьми, внуками — это именно эмоциональная вовлеченность. Ребенок много читает — тебе самому-то интересно с ним этим заниматься или нет? Потому что коммуникативная функция эмоций на врожденном уровне в нас вставлена. 

Вы сели вместе что-то лепить из пластилина или вырезать из бумаги — ребенок же видит, вы долг свой исполняете или вам реально интересно? Вот мне, тьфу-тьфу-тьфу, удается в себе этот интерес поддерживать.

— То есть делать с удовольствием!

— Да. И стараться почувствовать себя опять ребенком. Убрать какие-то такие взрослые барьеры, чтобы что-то придумывать, креативить, играть.

— С внуками что больше всего любите делать?

— Я думаю, что именно играть. Когда ты начинаешь вместе с ними придумывать какой-то мир. А это случается где угодно. Можно сделать это во время прогулки, пофантазировать. А можно порисовать вместе. Или из кубиков построить замок, населить его принцессами, драконами. 

В какой-то момент это чтение книг. Оно же тоже про фантазии. И опять же, ты можешь так читать и обсуждать, чтобы ребенок чувствовал, что тебе самому это интересно. И ты тоже живешь в этом мире. Прочитали какого-нибудь Муми-тролля, а на следующий день картинки нарисовали. 

Вы знаете, я только что на похожий вопрос отвечал по отношению к студентам. «Как вообще вы со студентами-то работаете?» Их любить нужно. И видеть, что ты, когда их учишь, не зачеты и экзамены принимаешь, не впихиваешь в них конкретные знания. Ты формируешь глобальную систему мира, ценностей. Ту систему, которую нам наши учителя преподали, да? Начиная от академика Павлова, академика Симонова, академика Воронина и академика Ашмарина, моих учителей. Про это настоящее высшее образование! 

Как пользоваться ПЦР-ом, электродами для энцефалограммы — этому легко научиться. А вот как работать с научным материалом? Понимать, что за ним не только наше любопытство, но и какие-то глобальные задачи, касающиеся и здоровья человека, и познания, и передачи информации из поколения в поколение. Про это стараешься говорить. 

Поэтому в курс лекций все-таки хочется вставлять некий исторический экскурс. Откуда эта идея возникла? Потому что сейчас знания часто преподносятся короткими кусочками: «Вот теория». Откуда это выросло? Как люди до этого додумались?

— До полной картины.

— Потому что все вырастает порой из крошечного бобового зернышка. 

Когда я учился на кафедре физиологии высшей нервной деятельности, мы изучали работы Ивана Павлова. Были летние каникулы. Я валялся на крыше родительского дома, читал 20-летние опыты изучения высшей нервной деятельности. Это толстая книга с избранными работами Павлова. У меня было буквально две недели на то, чтобы не спеша это читать. И я увидел логику научных исследований. 100 лет назад было гораздо меньше фактов, приходилось гораздо больше думать. На основе небольшого количества фактов строилась гипотеза, которая дальше проверялась. Методология собственно научного знания. 

Это же 20-летний опыт! К некоторым темам, скажем, «Типы высшей нервной деятельности», Иван Петрович несколько раз возвращался. «За последние три года мы собрали такие-то факты. И та концепция, которая у нас была, не подтвердилась». Через пять лет — еще раз. А потом еще и еще. История про типы высшей нервной деятельности долго и достаточно мучительно развивалась. Но в конце концов все встало на свои места. И это очень интересно. 

И я думаю, что в каждой сфере есть такая история. В бизнесе, в педагогике. Откуда это пошло, кто первый догадался, с чего он это взял, куда все дальше идет. Мы же в некоем континууме, а не просто здесь и сейчас. Было так, сейчас иначе, а будет вообще по-другому! Еще все изменится. И те проблемы, которые сейчас существуют — уйдут. И мир, дай Бог, никуда не денется.

Фото: freepik.com