Источник: блог священника Александра Дьяченко
Начало 1980-х – это то время, когда я только-только, отслужив в армии, приехал жить сюда на новое место. Всё вокруг пока ещё было незнакомо и интересно. Воскресным днём иду по широкой лесной дороге, накануне шёл снег, но дорогу уже успели расчистить. Снега в ту зиму выпало много, от того и вдоль неё по обеим сторонам выросли высоченные сугробы.
Утро, совершенно чистое солнечное небо. Я люблю солнце, люблю, когда тяжёлая прибивающая к земле серая мгла, наконец, исчезает и появляется оно. Душа ликует, я иду прямо на солнце, а вокруг меня редкий лес и сверкающий снег.
Отвлекшись буквально на секунду, я даже не понял, откуда они появились, ведь только что их не было, а теперь навстречу мне неслась целая кавалькада всадников на удивительно красивых лошадях. Я не силён в породах лошадей, но в том, что передо мной были изящные верховые чистокровные и ахалтекинцы, не было никакого сомнения — даже я легко узнаю эти узкие лошадиные морды, грациозные шеи и слегка выгнутые у основания конские хвосты.
Всадников было много, никак не меньше десятка, лошади рысью мчались навстречу, а уйти и укрыться у меня не было никакой возможности – чуть ли не отвесные сугробы по обеим сторонам дороги делали меня заложником их благородства. Я так и остался стоять посередине и смотреть на них. Помните, как у Андерсена, гадкий утёнок, увидев лебедей, вышел из своего укрытия с мыслью: пускай лучше эти прекрасные птицы заклюют меня, чем оставаться таким уродливым. Так же и я стоял и смотрел на эту стремительно приближающуюся ко мне лавину. Если и придётся умереть, так уж лучше под копытами этих удивительно красивых созданий.
Вот всадники почти приблизились, я стал различать их лица и понял, что все они дети не старше десяти–двенадцати лет. Они смеялись над моей растерянностью и махали мне руками, а умные лошади, выстроившись в две колонны, подобно волнам обтекали меня с обеих сторон. Из-под копыт летел снег, и было загадкой, откуда он взялся, казалось, что кони летели, не касаясь земли. Я застыл словно очарованный, и вдруг мне тоже захотелось радоваться как ребёнку и тоже махать им в ответ руками. Наверно, я бы так и поступил, если бы не резкий окрик и удар хлыстом по плечу.
Чуть было не упав от неожиданности, но в последний миг, удержавшись на ногах, я увидел, как замыкающий всадник – а это был взрослый мужчина – предостерегающе погрозил мне зажатым в руку хлыстом и что-то крикнул. И всё равно, даже этот удар, а он был совсем и несильный, не испортил мне настроения, и я, ликуя, продолжил путь навстречу солнцу.
Когда на следующий день на работе я рассказал о своей встрече в лесу, мой собеседник в ответ улыбнулся: «Это Марк Флегинских, тренер детской конноспортивной школы, это он тебя хлестнул. И правильно сделал, не разевай варежку, лошади – это опасно. Хорошо, что ты не засуетился, а то ещё неизвестно, как бы они себя повели, и что бы могло случиться с детьми».
Потом ещё не раз во время прогулок по округе мне встречались дети верхом на лошадях. А каждый год у нас весной проводились соревнования среди конников. Ребята демонстрировали выездку и мастерство в преодолении препятствий. Но мне почему-то всегда было жалко лошадей. Смотреть, как бьются они ногами о жерди, как от напряжения у них на губах появляется пена и набухают вены на животе. С Флегинских мне не пришлось больше пересекаться, хотя я и видел его пару раз тогда же на соревнованиях. Рассказывали, что он безумно любил лошадей и относился к ним словно к детям, хотя по натуре был человеком достаточно жёстким. Слышал, что конники как правило все люди жёсткие, но достоверно не знаю — у меня не было среди них знакомых.
В начале 1990-х лошадей, как говорят в нашей местности, «порушили». Наступило такое время, что человеку стало не до красоты. Кого-то продали, кого-то отдавали просто за бесценок, чтобы не отправлять на мясокомбинат. Бывшие воспитанники секции спасали животных как могли, но могли они немного. После разгрома секции Флегинских умер. Он был ещё сравнительно молод, но, видимо, не перенёс того, что люди сделали с лошадьми.
Я тогда уже ходил в церковь, вовсю причащался и даже читал Апостол. И однажды во сне увидел всадников. Тех самых всадников на тех же самых лошадях солнечным январским утром 8… го года. Они так же скакали рысью, дети свысока улыбались мне и в знак приветствия поднимали руки, и точно так же Флегинских ударил меня по плечу хлыстом. Ударил и закричал, вот только кричал он явно дольше, чем тогда, когда наша встреча произошла наяву. Но что он кричал, я не расслышал. Может, он просил молитв? Кто знает, молится ли о нём кто-нибудь? Фамилия для наших мест редкая, похоже, польская, где его родные? Но, говорят, раз человек пришёл во сне, значит, просит молитв, и я стал его поминать.
1990-е годы — эпоха нестабильная, но и захватывающая, в нее вместилось множество событий, и во всех этих событиях ты вольно или невольно становился их участником. На наших глазах творилась история, и мы творили её вместе со всеми. Свободного времени постоянно не хватало. Я тогда одновременно работал и учился, а ещё мы постоянно пропадали в церкви. Вспоминаются те годы хорошо, после них осталось послевкусие надежды.
Тогда многие стали заниматься предпринимательством: у кого-то получалось, кто-то прогорал, а кого и вообще находили мёртвым с пулей в голове. В это время начала заниматься бизнесом и Марина. Она приехала в Москву откуда-то из провинции и, несмотря на то, что девушка была абсолютно одинока (у неё не было ни семьи, ни даже родственников), смогла заработать первичный капитал. Прочно став на ноги, она выгодно вложилась в какое-то дело и стала зарабатывать уже неплохие деньги. Купила в Москве квартиру и обстановку.
Однажды Марина где-то, то ли в гостях, то ли в кафе, я не стал выяснять, познакомилась с коренной москвичкой, своей ровесницей. А эта москвичка в летние месяцы, выезжая на дачу, становилась нашей прихожанкой. Человек она сама по себе интересный и, как это бывает среди женщин, разговорчивый. Нам, верующим, только дай поговорить — правда, скажем в наше оправдание, мы и разговариваем чаще всего на важные для нас темы спасения. Так что будем считать, что и тот раз разговор между двумя женщинами состоялся во спасение души. Познакомившись с нашей прихожанкой и записав её телефон, Марина обещала позвонить и продолжить знакомство. Правда, в следующий раз она позвонила только через два года и сразу же попросила о встрече.
Когда женщины встретились, то Марина выглядела осунувшейся и заметно постаревшей. «Я захотела с тобой встретиться, – начала она, – потому что ты единственный верующий человек из числа всех моих знакомых. Я одинока, у меня нет родных, но у меня есть небольшое состояние. Дело в том, что я неизлечимо больна. Мои дни практически сочтены, а меня и похоронить некому. Ты, пожалуйста, не отказывайся — я тебе доверяю и делаю тебя своим душеприказчиком. Вот здесь – и она стала выкладывать из сумки пачки долларов – вся моя наличность. Я уже продала квартиру, покупатель любезно обещал подождать, – она улыбнулась, – пока я умру, потом въедет. Здесь и золото, украшения, ты тоже преврати их в деньги». Потом Марина достала список с указанием, какие суммы и в какие храмы должны быть пожертвованы в упокоении её души. «А вот этими деньгами, – она взяла в руки увесистую пачку, – ты на своё усмотрение должна будешь помочь нуждающимся семьям с детьми».
«Сначала мне пришлось отпевать и хоронить Марину, – рассказывала наша прихожанка, – потом ездить по Москве, исполняя её завещание, а теперь осталось самое для меня трудное, решить в какие семьи я должна отдать оставшиеся деньги. Батюшка, помогай, давай вместе думать. У вас есть на примете, кому необходима помощь?»
В то время я уже несколько лет как служил у себя в деревне. Молодых семей среди верующих у нас не было и таких, кто бы очень нуждался, тоже, и мы стали справляться по другим приходам.
Я тогда ездил по верующим, много видел людей нуждающихся, но неунывающих. И нередко замечал в их глазах радость и надежду на Господа и когда привозил деньги, то никто этому не удивлялся, а принимал как должное, словно кто-то им заранее сделал почтовый перевод и предупредил, что почтальон зайдёт со дня на день. Люди смирились и привыкли жить в совершеннейшей нужде, а я, уже столько лет сталкиваясь с человеческой бедой, никак не могу к ней привыкнуть.
Тогда же в одну из ночей, быть может, мне в утешение, я вновь увидел во сне всадников. Всё тоже чудесное солнечное зимнее утро, радостные смеющиеся лица детей и, словно в замедленной съёмке, парящие над землёй совершенные в движении ахалтекинцы. Господи, как было хорошо! я вновь реально ощутил уже позабывшееся чувство ликующего счастья, из которого меня вывел стремительно приближающийся Флегинских.
В отличие от прошлого раза, он стал что-то кричать ещё до того момента, как поравняться со мною. Но я его не понимал, слышать слышал, но разобрать не мог. И он, в отчаянии от моего непонимания, изо всех сил вновь ударил меня хлыстом. Было так больно, что я немедленно проснулся и сел в кровати. Плечо болело, словно по нему действительно ударили. «Что же это такое, этак в следующий раз он мне вообще голову снесёт!» Наверно, я вскрикнул, потому что матушка тоже проснулась и с тревогой спросила: «Что с тобой? Почему ты кричишь?» И мне словно маме в детстве пришлось сказать, что видел страшный сон. Я пересказал ей сон, что в первый раз видел чуть ли не десять лет назад, и который почему-то приснился вновь. «Какой же ты выдумщик. Судорогой свело тебе руку, а в твоём подсознании боль в плече уже связалась с тем давним ударом хлыста. Слишком уж ты впечатлительный, батюшка, спи».
К этому времени мы распределили уже почти все деньги, и оставались средства на то, чтобы помочь ещё одной семье. Но у меня уже не было вариантов. И, как всегда, на помощь пришла моя матушка. Она как раз вернулась от парикмахера, где стала невольным свидетелем разговора двух женщин. Они говорили об одной молодой семье, из которой ушёл муж «Представляешь, – рассказывает мне моя половина, – у них сперва родились мальчики-близнецы, а потом через три года ещё и девочка. И только спустя год педиатр установил, что у ребёнка вывихнуты обе ножки в тазобедренных суставах. Мать кинулись к врачам, ездила к специалисту в Москву, тот взялся было лечить. Но оказалось, что всё это время лечил неправильно, и теперь, если не сделать срочную операцию в петербургской клинике, дитя на всю жизнь останется инвалидом. А пока мать занималась ребёнком, муж встретил другую женщину. Трое маленьких детей, один из которых инвалид, а отец их бросает, потому что наконец-то его посетила настоящая любовь». «Это ты о ком рассказываешь, кто эти люди?» «Их фамилия Сорокины, и они живут…», – она назвала мне адрес. В храме я их не видел, потому и не смог их себе представить.
Мы навели справки, и матушкин рассказ подтвердился. Сорокины в то время держали маленький магазинчик. Когда семья жила вместе, то дело потихоньку шло и давало пускай небольшой, но стабильный доход. Глава семьи работал ещё где-то на стороне, и им хватало. А сейчас, когда он их бросил, и нужно было спасать ребёнка, то если бы не самоотверженная помощь бабушки, практически взвалившей магазинчик на свои плечи, они бы просто не выжили.
Взяв оставшиеся Маринины деньги, я отправился по известному мне адресу. И, набрав на домофоне нужный номер двери, услышал:
— Кто там?
— Это батюшка, открывайте.
— Кто-кто? – удивлённо переспросил женский голос. – Батюшка?
Но дверь уже открылась, и я вошёл внутрь. Не переставая удивляться, бабушка, ещё нестарая женщина, впустила меня в квартиру. Усадив гостя на кухне за стол, она молча смотрела на меня и ждала.
— Анна, вы простите за внезапный визит, но я по делу. Вот, – достаю из подрясника достаточно внушительную по тем временам сумму денег и кладу их перед женщиной, – это просили вам передать.
— Кто просил? – недоумевает она.
— Матушка, какая вам разница, кто, вы всё равно её не знаете.
— Это ваши деньги, батюшка.
Нет, – улыбаясь, отвечаю ей, – не мои. У меня таких денег нет, а если бы и были, то я бы не дал. Вы же знаете, мы, попы, народ жадный, об этом во всех газетах пишут.
— Это действительно нам? – всё еще не может поверить бабушка.
Я киваю головой, она смотрит на доллары:
— А говорят, Бога нет. Мы не знали, как наскрести средств на операцию в петербургской клинике. Там замечательные врачи, но везде нужны деньги, хотя бы для того, чтобы бы туда к ним доехать. А этого нам хватит на всё. Батюшка, что я должна для вас сделать?
— Мне ничего не нужно, я повторяю, это не мои деньги. Вот имя, – я написал на бумажке «Марина», – пожалуйста, молитесь об упокоении её души.
— Но мы не умеем молиться и никогда этого раньше не делали.
— Ничего страшного, все когда-то начинали, настал и ваш черёд.
Я уходил от Сорокиных, а внутри меня всё ликовало, кто бы только знал, как это здорово, делать людей счастливыми. Не получать, к чему ты уже привык, а именно отдавать. Давно мне не было так хорошо, я словно вновь вернулся на много лет назад в свою молодость, в тот самый день встречи со счастливыми детьми, скачущими на лошадях небесной красоты. И отчего-то подумалось, что если бы я не стал священником, то быть Дедом Морозом – это, пожалуй, единственное, чем бы я хотел заниматься.
Месяца через два бабушка специально пришла в храм, чтобы рассказать о поездке в Петербург и о том, что Настеньку удачно прооперировали. Лечащий врач сказал: «Ваше счастье, что вы успели. Ещё бы немного, и мы не смогли бы вам помочь. Теперь девочка будет у нас под наблюдением, а к школе у ребёнка всё должно окончательно прийти в норму».
С тех пор мы познакомились со всей семьёй Сорокиных: и с мамой девочки, и с самой девочкой, которую иногда, пока ещё на машине, привозили в храм на Причастие.
И что вы думаете, Флегинских после этого оставил меня в покое? Ничего подобного. Он приходил ещё один раз. Раньше у меня эти смеющиеся во сне лица детей, скачущих на лошадях, всегда вызывали чувство радости, но потом неизменный удар хлыстом превращал сон в головную боль. А здесь я увидел их, они вновь огибали меня с двух сторон, вновь смеялись и приветствовали своими ладошками, а потом уже я, давая волю чувствам, долго-долго махал им в ответ, провожая их, исчезающих вместе с лошадьми в облаке снежной пыли. Утром, проснувшись, вспомнил сон. На душе было покойно и уютно, и в то же время грустно. Так бывает. Увидишь во сне свою первую любовь, говоришь с ней и даже заходишь в гости, а сам понимаешь, что это сон. Утром проснёшься, и точно такое же чувство, вроде и радость от случившейся встречи, а с другой стороны – грусть от того, что это только сон. И это при том, что в своей жизни тебе совершенно ничего не хочется менять и ты дорожишь единственно близким тебе дорогим человеком, но всё-таки… отчего-то грустно.
Вспоминаю сон, ставший для меня уже частью моего «я», и с изумлением обнаруживаю, а ведь Флегинских меня не ударил. И, по-моему, проскакав мимо, даже улыбнулся. И ещё, он молчал. Точно-точно, улыбался и молчал. Нет, всё-таки правильно матушка говорит: «Утром встал, сон забыл».
Прошло ещё несколько лет, и как-то Настенька вместе с мамой зашли в наш храм. «Ну что, радость моя, – спрашиваю девочку, – ты в школу-то собираешься? Что, уже этой осенью? А писать научилась? Очень хорошо, тогда вот тебе ручка и две бумажки. На одной ты напишешь тех, кто живёт вместе с тобой, и кому ты хочешь пожелать здоровья, а на этой тех, кто уже умер, но кого мы всё равно продолжаем любить, а они нас».
Пока ребёнок старательно писал имена, мы беседовали с её мамой. «Муж как-то, было, вернулся, но потом я поняла, что он продолжает меня обманывать и рассталась с ним окончательно. Нет отца и это не отец, я вернула девичью фамилию себе и детям. Не хочу даже имени его слышать». В этот момент Настенька приносит и показывает мне свою работу. «Так, что у нас получилось?» Заздравно: «мама», «бабушка», «братики». А здесь – «дедушка» и «Марина». Мы рассмеялись: «Нет, дитя, нужно писать имена полностью. Возьми другую бумажечку и попробуй написать своё имя». «Как меня в детском саду называют?» «Да-да, именно так и напиши.»
Через минуту Настенька торжественно вручает мне листок бумаги с рядом весело пляшущих разнокалиберных букв: «Настя Флегинских». И мне всё стало понятно.
Дитя смотрит на меня, а я словно в первый раз с интересом вглядываюсь в ребёнка. Так вот о ком он всякий раз пытался мне докричаться. Но ведь Марк ушёл из жизни ещё до рождения внучки, выходит, любовь действительно не умирает. Она улыбается, и мы молчим. «Значит, всадники больше не вернутся?» – тихо спрашиваю девочку. «Не-а», – словно понимая, о чём идёт речь, так же заговорщицки шёпотом отвечает она.