Клей, ножницы и Ленинская библиотека
Все получилось совершенно случайно. После того как на организованном райкомом комсомола мероприятии состоялось самое первое публичное выступление протоиерея Александра Меня, мои приятели, организовавшие этот вечер, решили ковать железо, пока горячо. Востребованность всего, связанного с православием, была для них очевидной. И мне предложили организовать при райкоме еще что-нибудь на церковную тему. Тогда-то у Александры Плетневой возникла идея учить народ языку православного богослужения.
Сейчас уже очень трудно представить, до какой степени малодоступной была литература, связанная с церковной тематикой. А про церковнославянский язык книг и вовсе не было. Были вузовские учебники, но они, во-первых, описывали язык древнейших текстов, старославянский, который заметно отличается от языка современного богослужения.
А во-вторых, эти учебники не столько учили понимать тексты, сколько служили введением в историю славянских языков.
Выпускник филфака, имеющий пятерку по старославу, разбирался в грамматических формах, а иногда мог даже отличить болгаризм от моравизма. Но вот переводить тексты на русский язык его практически не учили.
О том, что существует немало дореволюционных учебников, помогающих именно пониманию богослужебного текста, мы тогда не знали.
Мы решили попробовать в популярной форме рассказать о церковнославянской грамматике, а заодно и про то, когда появился этот язык, как он менялся, кто и когда переводил и исправлял богослужебные книги и т.д. Мы были аспирантами филфака, занимались какими-то сюжетами, связанными с древнерусской и церковнославянской письменностью, пытались воцерковиться, читая все без разбора.
Конечно же, мы знали про церковнославянский язык больше наших слушателей, но для того чтобы преподавать, наших знаний было слишком мало. В первый год мы опережали своих учеников на материал одного занятия, в течение недели разбираясь в предмете и читая о том, что нам предстояло рассказывать. Начиная преподавать, мы свято верили, что где-то в недрах духовных академий существуют правильные учебники и специалисты, способные ответить на все мыслимые и немыслимые вопросы. Но найти какие-нибудь выходы на этих людей нам не удалось. Более продуктивным было общение с нашими университетскими учителями. У Б.А.Успенского была даже изданная в США церковнославянская грамматика иеромонаха Алипия (Гамановича), книга, в тот момент абсолютно недоступная.
Большую проблему представляло и ксерокопирование. Ксерокопии можно было заказать, например, в Ленинской библиотеке. Для этого требовалось приехать к дверям Ленинки к 7 часам утра, записать свое имя на прикрепленной к дверям бумажке, дождаться открытия библиотеки и получить талончик, дающий право заказать 20 страниц копий. На основе грамматики Алипия, нескольких случайных книг церковной печати и каких-то копированных в библиотеке дореволюционных пособий при помощи ножниц и канцелярского клея была составлена самодельная хрестоматия с грамматическими таблицами.
А поскольку нашей «крышей» был райком комсомола, появился доступ к недоступной простым смертным множительной технике. С нашего, напоминающего детскую аппликацию, оригинал-макета напечатали небольшой тираж.
«Досуг в Москве»
Где взять учеников, мы совершенно не представляли. До появления интернета и социальных сетей было еще далеко. Вешать объявления во дворах московских храмов мы додумались далеко не сразу. Реклама нашего первого набора ограничивалась объявлением в газете «Досуг в Москве». В газете был указан номер нашего домашнего телефона. Запись на курсы началась.
Могу себе представить, какое экзотическое зрелище представляли собой мы – два аспиранта-неофита, в ходе своих университетских занятий что-то узнавшие про церковную письменность и теперь решившие просвещать человечество. Но и наши слушатели были не менее экзотичны. Общедоступных, открыто действовавших курсов такого рода в Москве практически не было, поэтому к нам шли не только те, кто хотел что-то узнать про язык богослужения, но и просто любопытствующие, случайно прочитавшие объявление и желающие узнать про что-то, относящееся к церковной жизни.
Здесь были и инженеры, мечтающие учить древние языки, и церковные чтецы, желающие понимать то, что они читают, и люди, еще боящиеся идти в церковь, но готовые послушать что-то в таком вот светском формате.
Самым поразительным персонажем была молоденькая девушка, кажется, ткачиха, которая о православии вообще никогда не слышала. Но ей стал сниться один и тот же сон: страница книги и голос, читающий что-то непонятное. Она решила, что это церковнославянский язык, увидела в газете наше объявление и решила разобраться, что же ей читают каждую ночь. Услышав этот рассказ, я долго удивлялся чувству юмора ее ангела-хранителя, придумавшего такой нетривиальный ход, чтобы довести эту девушку до храма.
В те годы всеобщей страшилкой было общество «Память». Агрессивные организации, эксплуатирующие православно-патриотическую тематику, тогда еще были в новинку. Не думаю, что эта организация обладала каким-то реальным влиянием, но ее существование бросало тень и на наши занятия. Дело в том, что в общественном мнении эта организация ассоциировалась не только с антисемитизмом, но и с занятиями Древней Русью и христианской культурой. Нам такие ассоциации были неприятны.
Когда мы договаривались с директором московской школы, в помещении которой собирались преподавать, мне очень долго пришлось объяснять, что мы собираемся заниматься языком, а не готовить боевиков.
Хотя, по правде сказать, мы сильно опасались, что к нам на курсы запишутся какие-нибудь малоадекватные почитатели древностей российских, адепты «Велесовой книги» или еще что-то в этом роде. Но эти страхи оказались напрасными. Люди, пришедшие заниматься, оказались вполне адекватными, и с некоторыми из них мы поддерживаем отношения и по прошествии почти что 30 лет.
Смена эпохи
Конец 80-х годов был переходной эпохой, когда границы допустимого, а вместе с ними и правила игры стремительно менялись. Если в начале нашей деятельности райкомовская «крыша» была удобна, поскольку превращала нашу «поповскую пропаганду» в занятие, не вызывающее вопросов у правоохранительных органов, то уже через год нам это стало казаться нелепым. Организацией, которая приняла нас под свое крыло, стала Библиотека иностранной литературы, которую, в результате маленькой внутренней революции, возглавил Вячеслав Иванов.
Уже не помню, кто рассказал ему про наши райкомовские курсы, но Вячеслав Всеволодович предложил нам перенести занятия в библиотеку. Признаюсь, то, что мы делали, сильно отличалось от того, что ему хотелось видеть, когда он звал нас к себе. Его интересовал скорее компаративистский аспект, чтения славянского (в первую очередь – библейского) текста параллельно с его древними и современными версиями. Но он принял наш вариант и следующий учебный год проходил уже в стенах Иностранки.
Эти курсы просуществовали всего два года. Мы прекратили преподавание в тот момент, когда, казалось, нужно было продолжать деятельность и расширяться. Кроме церковнославянского у нас появился курс новозаветного греческого, были анонсированы лекции по патристике. Но мы чувствовали, что время таких вот мелких просветительских проектов стремительно уходит. Если в 1988 году мы были единственными, то теперь при приходах и братствах стали возникать различные православные учебные заведения, в программу которых среди прочего входил и церковнославянский язык. Да и административная деятельность как-то не особенно меня радовала. От нее хотелось избавиться.
Однако выяснилось, что наш роман с церковнославянским языком только начинается. За два года преподавания мы осознали, что у нас нет ни современных учебников церковнославянского языка, ни словарей, ни научных грамматик, ни очерка истории богослужебных книг. И мы с наглостью первооткрывателей решили все это написать. Вскоре на страницах академического журнала «Советское славяноведение» (в какой-то момент прилагательное «советское» из названия исчезло) возникла рубрика «Материалы к учебнику церковнославянского языка».
Это был своеобразный журнал в журнале. Эта рубрика была посвящена позднему церковнославянскому языку, книжной справе, дискуссиям о богослужебном языке и т.д. Там же был напечатан первый вариант составленного Ольгой Седаковой словаря церковнославянско-русских паронимов, впоследствии превратившийся в известную книгу.
Технической возможности набирать и верстать церковнославянские тексты у журнала не было, поэтому макет мы готовили сами. Дело в том, что в связи с работой над другим проектом у меня дома какое-то время находился компьютер «Атари», казавшийся каким-то чудом техники. К нему прилагался набор экзотических шрифтов. Там был не только церковнославянский, но и греческий, еврейский и даже глаголица. Появление этого компьютера иначе как чудом не назовешь. Ведь в те годы ученые, готовящие к изданию памятники древней письменности, пользовались пишущей машинкой, где вместо знаков § и % были впаяны ѣ и i. А надстрочные знаки дорисовывались от руки.
Задним числом я прекрасно понимаю, что курсы, журнальная рубрика, а чуть позже – и учебник церковнославянского языка были задачами невыполнимыми. Но нас спасало наше невежество.
Мы понятия не имели о тех нерешаемых проблемах, с которыми предстояло столкнуться, и проблемы как-то решались. Чудесным образом возникал компьютер со шрифтами, заинтересованные издательства и консультанты.