Журнал «Фома»
Верующему человеку приходится часто сталкиваться с недоумением окружающих людей, особенно интеллигентных: «Ну допустим — ты веришь в Бога, это вполне можно понять. Некоторые из нас тоже верят. Но причем здесь церковники?! Причем здесь эта иерархия, которая…»
Владимир Гурболиков
И тут на православного обрушивается поток информации обо всяких пакостях, якобы совершаемых или действительно совершенных кем-то из «церковного начальства».
Затем — о «неправильных» святых, которых либо не надо было раньше, либо не надо сейчас
канонизировать.
Вслед за этим — рассказы о «теневых» страницах церковной истории. Далее — о «злой старухе», которая набросилась на рассказчика с клюкой в момент посещения им православного храма. Потом — о пьющем (ругающемся, надменном, сребролюбивом и т.д.) батюшке из церкви города N.
И наконец — девятый вал. Обвиняющий переключается с церковников на Церковь; с верующего человека — на «злого» («несправедливого», «лишающего свободы», «противоположного Евангельскому») Бога.
Я сгущаю краски? Вполне возможно. Упреки и недоумения сведены тут в «столбик». Или, правильнее сказать, целый столб, к которому люди оказываются так крепко привязаны, что веревка
скорее задушит их, чем позволит свободно пойти в Церковь.
Самое смешное (или самое страшное?) в данной ситуации — то, что на эти упреки и вопросы мало кто из нас, православных, пытается ответить. Мы молчим, как партизаны, боясь выдать «врагу» какую-то «военную тайну». Действительно, бывают случаи, когда лучше промолчать: например, если говорящему важен не столько ответ, сколько возможность поупражняться в споре.
И все же с острыми вопросами часто обращаются к нам именно те, кому совсем не все равно, что мы ответим. Люди, такие же, как и мы сами — сомневающиеся, недоверчивые, ищущие смысла — ждут этого ОТВЕТА. Они хотят понять и себя — правильно ли то, что они живут без веры, вне Церкви. Понять и нас: отчего их православные друзья или родственники выбрали это самое православие? И зачем их ближним оказалась нужна именно православная Церковь, когда в ней так много «недостатков»?
Но даже если мы вступаем в разговор — то почему-то ожесточаемся, говорим без любви и сочувствия. Мне кажется, это часто происходит от того, что в глубине души мы сами также источены сомнениями. И этих сомнений боимся, как адского пламени.
Но отвечать необходимо — как необходимо и дать отчет перед Богом и самим собой в том, как и насколько мы верим, и в чем наша вера заключена? Почему мы вопреки «всему» остаемся в Церкви? Отчего верим, что «врата ада не одолеют Ее»? — А вдруг уже одолели?..
СТАТЬЯ ПЕРВАЯ. РОДИНА
Когда слышишь очередное обвинение (будь то пересказ газетного текста о «коррупции в высших церковных кругах», либо личное впечатление человека от столкновения с посетителем или служителем Церкви), первая мысль: ложь все это, не может быть! Но потом вспоминаешь то, что видел сам, то, что действительно происходило в истории Церкви, и понимаешь, что тебе, очень возможно, рассказали правду. А иногда увидишь в глазах вопрошающего такую обиду, такое искреннее разочарование! Как бы невысказанный второй, главный вопрос: «Где же мне теперь, после того, что я узнал, искать Истину?!»
Как будто ты сам, лично, обманул — предал этого человека.
И тогда бывает очень трудно объяснить ему происходящее, потому что слова твои воспринимаются как стремление все оправдать. Как какую-то ложную партийную солидарность. Как церковную «круговую поруку».
А между тем, Церковь — не современная партия, и не древняя, крепостная крестьянская община. И именно с разговора о том, что такое Церковь с точки зрения верующих — нам придется начать. Это большая тема, но если не разобраться в ней, то отвечать на обвинения окажется бессмысленным занятием, поскольку говорить мы будем на разных языках.
К Церкви большинство людей подходит с теми же мерками, что и к каким-нибудь государственным или политическим институтам. Церковь сравнивают то с КПСС, то с каким-то «министерством правды», но если вдуматься — для нее очень трудно подобрать сравнение.
Ведь это не Церковь — слепок с партии, а напротив — любая партия есть съежившееся, беспомощное’ подобие Церкви. То же относится и к государству. Сколько было государств за времена, прошедшие от Ноя до Авраама, от Авраама до Иисуса Христа, от Иисуса Христа до наших дней?..
Из партии, столкнувшись с безобразиями, можно выйти. Из общины — бежать на Дон, откуда «выдачи нет». Государство легко можно возненавидеть и, став революционером, бороться с ним. А Церковь?
— Это очень огромное и очень родное. Это и внутри тебя, и в окружающем мире. Это То, что можно назвать Отечеством, Родиной.
Я не имею сейчас в виду национальный момент: православные христиане живут во многих странах. Речь идет о том, что понятие «Церковь» обнимает все. Все, что свято и дорого. И еще — что Родину ты ведь не станешь отвергать — даже если Родина твоя несовершенна. Несовершенства ты видишь, и сердцу бывает очень больно. Но возвращаясь сюда из самого красивого далека, ты падаешь в траву и целуешь родную землю.
Вот что происходит в душе верующего человека, ставшего сыном или дочерью Церкви. Возможно, это выглядит чересчур красиво. Ведь когда речь идет собственно о нашей земле, о Родине в прямом смысле слова, мы представляем себе конкретные места, свой дом, своих близких. А что конкретного в Церкви? -спросите вы — стояние на службах? свечи? монотонное чтение молитв?
— И это тоже, — ответит верующий.
Думая о Родине, каждый вспоминает какие-то родные «мелочи»: запах жилья, знакомый оклик, зачитанная до дыр детская книжка. У каждого они свои, непонятные для другого. У молящихся в церкви более общие, но тоже разные — эти «мелочи». Иногда настолько дорогие, что за то, чтобы они сохранились, человек готов пожертвовать своей жизнью. И фанатизма в этом не больше, чем в мыслях солдата, который, умирая за Родину, вспоминает свой двор и знакомые до боли деревья.
* * *
Но солдат идет в бой все-таки не только за двор или деревья. Потому что конкретные эти образы связаны с тысячами других — и в конечном итоге соединены в нечто качественно иное, более высокое.
«Малые родины» каждого из нас часто совершенно разные: близкое и родное для одного может быть непонятно и даже чуждо другому. И что же тогда объединяет людей, собравшихся в целые армии, если не это, более высокое и принятое многими людьми понятие — Родина?
В Церкви, наряду с малым, частным, тоже есть общее. Причем такое общее, что оно способно соединить самых разных, совершенно разных людей. Даже тех, у которых нет общей Родины.
Когда в нашем московском Храме Иоанна Богослова (неподалеку от Малой Бронной) стоял на службе православный англичанин — мы не поняли, что среди нас иностранец. Хотя было совсем немного народу.
Только потом, слушая его рассказ о том маленьком городке, где он живет, о православной церкви, которую построили на свои средства местные верующие (все они, включая священника, сплошь англичане; там всего лишь одна русская жительница — женщина из третьего поколения эмиграции), мы по акценту, по одежде узнавали в нем иностранца. Но в его храме так же молились на английском языке, как и в нашем храме на церковнославянском! И это поразительно сближало нас.
Вспоминаю еще, как заплакал у нас на литургии молодой католик из Австралии, который ни слова не понимал по-русски. Это было в самый таинственный и важный момент службы. Он каким-то образом понял или почувствовал, что совершается Таинство, и у него из глаз потекли слезы.
И Дэвиду (его так звали) было тогда как-то все равно, что хор поет нестройно, что кто-то в ТАКОЙ момент разговаривает, пробивается ставить свечи… Он думал и понимал самое главное, и наверное, поэтому он теперь стал православным.
* * *
Так что же в Церкви самое главное? Почему, зная о тех или иных безобразиях, совершающихся в церковном мире, большинство людей все же не хлопает дверью и не уходит?
Ответ простой и одновременно сложный. Просто сказать — Церковь дарит нам ЖИЗНЬ. Глубокую, насыщенную подлинными, некнижными переживаниями… Но это такое широкое понятие!
А как иначе скажешь? Именно — православие — это жизнь. Оно по сути и начинается с Евангельского слова «покайтесь», т.е. пересмотрите свою жизнь, начните иную! Начало ее — таинство Крещения, во время которого человека погружают в святую воду, это погружение означает погребение прежнего человека и появление на Свет нового, готового взять ответственность перед собой, другими людьми и перед Богом за каждое свое дело, слово. Даже за образ своих мыслей!
И начинается эта другая жизнь. Начинается зачастую не с мистики, не с чудес и ангельских откровений.
Скольких поклонников тайных знаний, ожидающих от Церкви призыва бросить семью, работу, все!!! — чтобы погрузиться в мистическое созерцание, ждет здесь разочарование! Вместо «иной реальности» им предлагали сначала научиться любить своих жен и мужей, пап и мам, не бросать «неинтересную» работу, прекратить злословить и бранить окружающих людей (в то время как мы считаем в порядке вещей «костерить» всех — от президента до нашего лучшего друга)!
Им скажут, чтобы учились не обижать и не обижаться. Чтобы, в конце концов, прекратили считать себя центром, вокруг которого все должно вертеться!
Вслед за этим напомнят о ДИСЦИПЛИНЕ церковной жизни, в которой не молиться и не исповедоваться — это все равно что в жизни не мыться и не следить за своим телом.
И молитва, кстати, не оказывается сразу источником блаженных откровений. А на неопределенное время станет частью каждодневного труда — совершать который кажется также «бессмысленно», как просить прощения у своей «надоедливой» жены, которая «вечно на все обижается».
Но именно в правильном отношении к обыденной жизни и открывается путь, который может стать настоящим подвигом веры.
Церковь говорит человеку: «Пойми, все, что происходит с тобой — это не сон, не набор случайностей. Ты не один, ты должен понять это и полюбить тех, кто тебя окружает. Признать их В САМОМ ДЕЛЕ такими же, как ты сам. Ведь себя то ты все время жалеешь, оправдываешь, прощаешь! Ты неспособен на ПОСТУПОК ради другого человека, потому что тайно или открыто считаешь себя выше всех!
Научиться любить — значит начать подлинную жизнь. Когда начинаешь сочувствовать даже тому, кого другие презирают, когда готов поступиться своей карьерой ради «чужого» человека, когда реальная жизнь с реальными людьми (а не книги, фильмы, фантазии, тайные страсти и погоня за ними) приобретает значение и смысл — тогда открывается «путь наверх».
Обычно мы живем именно фантазиями и потрясениями. Где шок, страсть, буря эмоций — там истинная жизнь, кажется нам… Но это просто доказательство омертвения наших чувств, нашей души. Так внезапно оглохший человек кричит, вместо того, чтобы просто разговаривать. Но если бы мы, думая о жизни, так же не забывали о возможной внезапной смерти, как к этому призывает Церковь — мы оценивали бы каждое свое слово, замечали даже легкий жест, умели бы внимательно слушать самые тихие звуки…
На пороге смерти направление мыслей меняется: стыдно, очень стыдно бывает за себя в это время. И еще бывает иногда в человеке удивительная перемена: он становится чутким на самое маленькое добро по отношению к себе.
Лично я столкнулся с этим, когда вместе со священниками и прихожанами храма при Первой градской больнице мы ходили поздравлять больных с праздником Рождества.
В тех местах, где находились сравнительно «легкие», ходячие больные, ничего особенного не происходило. Но вот мы прошли в палату, где люди лежали, потому
что просто не могли встать. Там был тяжелый запах, больные выглядели ужасно. И когда они услышали, что их поздравляют, когда на их тумбочки легли наши совсем небогатые гостинцы — они все разрыдались. Плакали — и благодарили, что к ним пришли, что их не оставили, не забыли! Это были, в основном, «мужики», пожилые мужчины…
Ничего более пронзительного мне не приходилось видеть. И меня тогда поразило то, что именно в момент физических и моральных страданий люди оказались более всего отзывчивыми и способными воспринимать то, что мы, здоровые люди, вообще замечать отказываемся.
* * *
Вот с чего начинается для человека Церковь и та новая жизнь, которую он должен в Ней воспринять.
Здесь намеренно не говорилось о Таинствах, без которых, конечно же, Православная Церковь немыслима. Не говорилось о подлинной мистике Церкви, о силе молитв, о том, как судьба верующего человека посте пенно из нагромождения случайностей обращается в цепь осмысленных, жизненно важных событий.
Для разговора об этой, мистической стороне Церкви, у нас сейчас, к сожалению, слишком мало места.
Да и нельзя сказать всего о таком огромном явлении как Церковь. Но главное, что нужно понять тому, кто задает православному христианину свои «каверзные» вопросы — это их несоизмеримость со всей глубиной, всей силой любви, какую рождает в верующем человеке правильная церковная жизнь.
Верующий слышит эти вопросы. Он знает и видит зачастую намного больше плохого, чем его скептически настроенный собеседник. Он болеет от этого, мучается сомнениями. Но он знает твердо, что есть такой Суд, перед Которым каждому придется ответить — там и откроется, кто был прав, а кто в действительности виновен. И поэтому он не спешит делать выводы, а тем более присоединяться к поспешному людскому осуждению. Он скорее всерьез пожалеет того, кто предпочитает стремлению быть со Христом свое здешнее материальное «бытие».
Это не значит, что православный христианин будет молча наблюдать за любыми безобразиями, которые творятся на его глазах. Всегда в церковной истории присутствовала борьба. Однако человек видит в мире Православия такие чистые и добрые примеры, таких необычайно светлых, святых людей, что он скорее сложит голову рядом с ними, чем дезертирует из этого «войска» из-за того, что враг попался коварный, а среди искренне своих оказался некто-предатель.
И еще. Отказываться от медицины только потому, что есть плохие врачи и что люди все-таки умирают, никто ведь не собирается! Так же и верующий. Он не собирается отказываться от своей Церкви — хотя желающих уничтожить его «врачебницу», его Родину, во все времена было более чем достаточно.
СТАТЬЯ ВТОРАЯ. Я ЛЮБЛЮ…
Посв. А. И.
Я люблю… С этого признания можно было бы начинать разговор о приходе к православной вере. Но редко с этого начинают, потому что настоящая любовь сокровенна, интимна. И о ней скорее промолчат, глядя в глаза любимому, чем доверят эту тайну первому встречному.
Но все же христиане более, чем кто-либо, открыто говорят о своей любви (не только о любви к Богу) — и за это им крепко достается.
Мне запомнился случай, когда один очень хороший человек, прочтя подборку очередного номера «Фомы», сказал: «Все прекрасно, кроме того, что вы натащили сюда писем. Письма в журналы пишут только дураки».
Да, в большинстве изданий письма — это либо просто забавное чтиво, либо порнография духа (по выражению Вознесенского). Письма в «Фому», действительно, предельно обнажены. Но их отличие от порнографии в том, что они обнаженно искренни, а без этой искренности ничего невозможно понять в нашей вере.
И мне кажется, этой самой сердечной открытости у нас все-таки очень недостаточно, и поэтому православных так часто не понимают.
Не понимают. Думают, что причина нашей веры исключительно в банальном страхе смерти. Считают, что мы ищем самоуспокоения и психического комфорта. Видят причину веры в склонности человека к догматизму, «спрямляющему» слишком извилистую нашу жизнь.
Но все на самом деле совсем не так просто.
Для того, чтобы не бояться смерти, проще было бы почитать современные успокаивающие книжки про посмертный тоннель, добрый, понимающий голос, свет и «райские» пейзажи того мира — чем думать, что можешь угодить в ад на муку вечную… (Чего всерьез боятся для себя православные христиане. Чего и сам я вполне могу допустить как итог моей несуразной жизни.)
А Евангелие заставляет отнестись к смерти куда серьезнее! Почитайте внимательно: там Христос — Бог!-молится ночью в ожидании ареста и казни ДО КРОВАВОГО ПОТА. А потом кричит, распятый, с креста Отцу: «Или, Или, лама савахфани» — «Боже Мой, Боже Мой, зачем Ты оставил меня»?!..
Неправда и то, что дело — в успокоении, уходе от проблем. Никогда не встречал я столь неуспокоенных, недовольных собою людей, чем большинство наших верующих. Не видел у других такого трудного переживания жизненных ситуаций, через которые мы привыкли переступать «не глядя».
И догматизм православия лишь по незнанию может казаться удобной «колеей фанатиков». Нет в православии никаких указаний, что сделав то-то и то-то, ты гарантированно окажешься в раю! И догматизм его — совершенно иного плана.
Вчитайтесь — догматы наши определены для другого и сообщают о другом. Они не о том, как нам проще и удобней жить, но в первую и главную очередь о Боге. Какой Он, откуда, что сделал для нас, каковы были Его страдания и их итог. Кто животворит нас и чего мы «чаем», т. е. на что надеемся, веруя в такого Бога.
И центр православия — не в обрядности, не в правилах поведения, даже не в ожидании обязательного личного спасения (хотя последнее утверждение покажется кому-то невероятным). Центр всего — очень большая, глубокая, очень личная и выстраданная ЛЮБОВЬ.
— Что за любовь? любовь к Богу? — что же здесь непонятно?
— Да хотя бы то, насколько живое это чувство и к чему оно приводит верующего человека.
Любовь ведь бывает очень разная — есть страшная, в прямом смысле слова страшная любовь — та, которую христиане чаще называют словом «страсть».
Скажем, фанатичная любовь к самому себе: когда человек готов ради своей прихоти пойти на все. В зависимости от общественного положения — один, император, мнящий себя великим поэтом, может приказать поджечь Рим, чтобы его стихи о гигантской трагедии были «гениальнее». Другой, какой-нибудь безвестный маленький человек, может потихоньку в своей лачуге (или квартире) бить и унижать жену.
И тот и другой — равно садисты, и садисты от безмерной любви к себе.
Не менее безумная любовь — к тирану — тому же садисту, как тот поджигатель Рима. Мазохистская страсть: раствориться в чьей-то власти, стать винтиком великой машины, фанатиком без личности и свободы. Это тоже любовь эгоистическая. Такой человек желает, чтобы за него все решили, чтобы ему осталось лишь выполнять указания, не утруждая совесть и разум. Он может пожертвовать собой — но его жертва пусть трагична, но пуста.
Потому что такой человек отказался от всего раньше, чем научился ценить: свою личность, свою свободу, любовь ближних и красоту мира. Все это оставлено без рассмотрения — и это жертва по большей части бездумная, экстатическая, невыстраданная.
Еще любовь, которую часто воспевают — страсть любовников, — «роковая», как писали о ней два века назад и о которой теперь говорят совсем неромантически: «делать любовь», «заниматься любовью», «отличный секс» и т.п. Страсть, которая длится до тех пор, пока занятие «любовью» с этим «партнером» (или партнерами) не пресытит, после чего в большинстве случаев происходит разрыв.
Это путь, который очень быстро опустошает. Человек постепенно доходит до какой-то биологической фазы… против которой восстает даже сам человеческий организм. (Пусть это покажется чересчур откровенным или совершенно нехарактерным, но я навсегда запомнил и считаю уместным привести слова человека, который рассказывал, что в определенный момент такой вот «насыщенной» жизни его СТОШНИЛО ОТ ОМЕРЗЕНИЯ.)
Но что мы все говорим о каких-то вопиющих ситуациях?
Есть, наконец, та любовь земная, о которой нет причины говорить сколько-нибудь иронически. Не вызывает она и отвращения. Наоборот. Это действительно любовь. Большая, настоящая любовь (правда, без Христа), но глубокая, сложная, в которой каждый другому жертвует, отдает часть себя…
Здесь мы вступили на порог таинства. Потому что такая любовь способна взламывать законы и опровергать простые версии бытия. Для нее страдание может быть счастливым. Так счастлива измученная родами женщина, которая родила ребенка от любящего ее и любимого ею мужчины.
Она счастлива, потому что жертвовала собой ради их любви. Потому что доказала этим «настоящесть», истинность, подлинную цену своего чувства. И потому, что эта любовь не осталась бесплодной.
Не только любовь мужчины и женщины — и любовь друзей может быть такой же самоотверженной, и «абстрактная» любовь к людям, своей Родине, наконец… Это очень высокая и серьезная любовь.
Но оговорка «без Христа» была отнюдь не случайная. Потому что вот такое серьезное чувство наиболее трагически «повисает» в той пустоте, которая есть результат безбожной жизни.
В такой любви есть что-то фатальное, она все время «у времени в плену». Что будет завтра — после беспредельного счастья — неожиданная ссора, разрыв, а может быть, смерть в разлуку вечную?..
Мне пришлось наблюдать отчаяние неверующих людей, потерявших своих любимых. Это разрушение, крушение всего так замечательно построенного мира. Человек не думает уже о годах счастливой жизни, о смысле и итогах ее. Он либо совершенно замыкается, не принимая сочувствия своих близких и друзей, не думая ни о ком и ни о чем, кроме себя и своего горя. Либо агрессивно и страшно отвечает на все попытки утешений: «Вы вот живете, молитесь, веруете — а ОН РАЗЛАГАЕТСЯ ПОД ЗЕМЛЕЙ В МОГИЛЕ!!!»
Христиане — муж и жена, например, — также живут в преддверии неизбежного расставания. Но это уже не абсолютное трагическое событие. Люди уходят КУДА-ТО — а не исчезают. Ощущение связи не прерывается, и жизнь для оставшегося на земле человека становится подготовкой к новой встрече с любимым. Там, после смерти. Верующий не думает об этой разлуке с таким глухим отчаянием.
Ведь своим отчаянием человек, по сути, перечеркивает все прожитое. Ведь если так — то любовь бессмысленна. Она длится ДО смерти — и потом гниет вместе с трупами. Тогда надо идти до конца и признать, что умерший, любимый, который жил рядом, теперь представляет собой лишь набор распадающихся химических элементов — и ничего более.
Здесь нет места идеальному. Здесь нет права задать вопрос «почему», так как обмену веществ в природе бесполезно вообще задавать какие бы то ни было вопросы! «Как ты любил/ ты пригубил/ Погибели»… вот слова из этого, действительно очень «Жестокого романса».
Мой друг, перенесший тяжелую болезнь (сопровождавшуюся давящим страхом смерти), признавался мне:
— Понимаешь, за время болезни я вдруг увидел, как много людей меня любят. Как они бескорыстно помогают мне. Я понял, что я очень люблю их. Раньше это было абстрактно, а теперь такое сильное чувство… Люблю моих друзей, очень сильно люблю мою жену. Умереть стало очень страшно, потому что, получается, надо со всеми расстаться? Но ради чего?!..
Это были выстраданные слова, из глубины сердца. Ведь действительно — как понести эту мысль, что какая-то чудовищная мясорубка против твоей воли всосет тебя и выплюнет в черноту, где ты никто, и где никто тебя не ждет, где никто вообще никого не ждет и ждать не может! И это — в тот самый момент, когда человек открыл в себе, как горячо, сладко и нежно, как дорого это чудо-понятие «любовь»!
Притом ведь смерть — это не просто смерть, это умирание, мучительный процесс, и отнестись легкомысленно к смерти может только очень беспечный человек.
Если даже Бог, Христос, с такой болью молился Отцу, чтобы если возможно, пронес Он мимо «чашу сию» -то, видимо, вовсе не потому, что Господь проявил малодушие. Напротив. Он Бог. И как Бог Он знает правду — в том числе, всю правду о том, как тяжело умирать. Он солидарен с нами в ощущении чудовищной противоестественности смерти и заранее мучим переживанием близящейся смерти.
И вот, наряду с биологическим страхом умирания появляется новый, именно человеческий ужас: потерять тех, кого любишь, с кем перестал быть одинок! Может ли быть хоть какое-то утешение перед лицом этой человеческой катастрофы?
Православие отвечает на этот вопрос тем, что, несмотря на всю тяжесть, всю духовную борьбу свою, Христос все-таки оказывается ГОТОВ умереть. Христос готов умереть — и здесь ответ моему другу, мне, всем нам.
Он переправился через этот ледяной поток и обернувшись, протянул руку, чтобы помочь нам.
Он ведь мог этого не делать, отказаться — да зачем же Ему страдать, если Он Господь! Его поступок столь нелогичен с точки зрения всемогущества Творца, он кажется таким «неподходящим» для «звания» Бога, что множество людей и теперь сомневаются — а может быть, это был вовсе не Бог? Помните, у Высоцкого: «Я не люблю насилье и бессилье/Вот только жаль Распятого Христа»?
Зачем же был этот «сомнительный» с точки зрения скептиков поступок? Почему вообще Христос предстает как личность, которую можно даже изобразить на иконе? Почему Он — не Космос, не невообразимое Нечто? Ведь это — еще один повод усомниться в Нем?
На этот вопрос есть ответ: потому что Он очень нас любит.
Когда я садился писать эту статью, мне казалось, что это будет легко объяснить. Но сейчас я чувствую себя, наверное, так же, как один мой давний собеседник. Он был православный, и я (тогда еще далекий от православия) просил его дать определение Бога.»Ну, скажем, я считаю, что наука, — говорил я, — это ответ на вопрос как существует Вселенная, а Бог — это ответ на вопрос почему она существует. А ты как Бога определяешь?»
И в ответ он с каким-то смущением, с чуть растерянной улыбкой, как бы извиняясь за свое неумение все объяснить повторял: Бог — это личность, с Ним можно общаться, Его можно любить, к Нему можно обратиться в горе и радости. Он — ЖИВОЙ Бог… И я с недоумением глядел на своего собеседника и недоумевал, как этот умный, образованный человек может так «примитивно», по-старушечьи верить…
Я гордился своим явным философским превосходством… До той поры, пока не задумался о цене этой философии. Что давала она мне: умение жить по совести? любить? отвечать за свои поступки? Игра ума — нужна ли она мне в момент, когда я говорю кому-то гадости; предаю друга или женщину, которая меня любит; когда ненавижу — и не могу даже скрыть своей ненависти?
Жизнь все яснее открывала мне, что в центре любой ситуации стоит проблема обычных человеческих отношений и проблема моей собственной человечности -будь то политическая борьба или некое возвышенное творчество. Ведь даже «чистое» искусство однажды вдруг признается: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда»!..
И ответ, действительно, как сказано в Библии, в том, что «нехорошо быть человеку одному» — человеку нужен ЧЕЛОВЕК. Тот, любя которого, узнавая которого, ты вдруг понимаешь, что ты сам должен быть чище, лучше, чем ты есть на самом деле.
Например так бывает, когда обретаешь невесту. Ты очень хочешь понравиться ей, заслужить ее любовь и уважение и на этом фундаменте построить вашу общую жизнь. Если это серьезное чувство, то велико и желание вести себя достойно. И ты смотришь на себя намного взыскательнее, чем обычно.
И еще более — нехорошо человеку без Бога, образ Которого есть в каждом из нас.
Потому что как бы ни стремился ты стать лучше, рано или поздно ты натыкаешься на вот эти строки из Нагорной проповеди: «Вы слышали, что сказано древним: «не убивай; кто же убьет, подлежит суду». А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: «рака», подлежит синедриону; а кто скажет: «безумный», подлежит геенне огненной… Вы слышали, что сказано древним: «не прелюбодействуй». А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем…» И ты вслед за древними апостолами будешь с недоумением спрашивать:»Как же можно исполнить такие заповеди?»
Кто-то сейчас, вероятно, скажет, что это какие-то завышенные требования: мало ли о чем ты подумал, на кого не так посмотрел, кого в сердцах назвал дураком.
Но совесть, душа понимают, что человек, хороший ДО ИЗВЕСТНОЙ СТЕПЕНИ, это вовсе не ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК. Следуя суду совести, ты будешь убеждаться в своем нравственном поражении независимо от того, насколько ругают тебя или хвалят. И пытаясь понять, как же выйти из этого замкнутого круга, ты так и не найдешь ответа, пока не поймешь, что ответ — это Сам Христос.
Когда я писал, что центр православной веры не в боязни смерти, желании покоя и даже не в жажде непременного райского спасения, то конечно же, понимал, что большинство людей приходят в Церковь именно за этим. Однако жизнь в церкви заставляет многое пересмотреть. Нравственный рост, который необходим для спасения, предполагает обращение сначала к примеру Христа, а после — НЕПОСРЕДСТВЕННО к духовному поиску Христа. К поиску ВСТРЕЧИ с Ним.
В Евангелии смерть и любовь все время рядом друг с другом. Все начинается с любви, все ведет к смерти, все любовью воскресает.
Сколько людей любили Христа Воплотившегося (не икону, не идею — реальную личность!), ходили с Ним, пили и ели с Ним, переплывали в бурю огромное озеро… Их притягивала к Нему именно любовь, а слова Его часто бывали непонятны и не поняты.
Иногда пытаются снять фильмы и показать на своем уровне осознания эту любовь между ними и Христом. И в результате появляются всякие небылицы — типа историй о каких-то «отношениях» с Марией Магдалиной и т.п. А этого всего просто не могло быть — потому что есть чувство настолько высокое, что всякое сведение его к плотской любви унизительно для любящего.
Это не значит, что люди «порхали» вокруг Него… Они были более чем когда-либо самими собой. Но любовь их приобретала необычайную, я бы сказал, дерзкую силу.
Для меня самым ярким примером тому остается поступок Марии — сестры Лазаря, которая помазала ноги Христа драгоценным миром и потом «отерла своими волосами». Это, мне кажется, непревзойденное проявление истинно женственной любви, которая осталась именно женственной, перестав быть при этом «любовью женщины».
Это высшее выражение чувства, но совсем не того, что мы называем «чувственностью». И оно может вызывать большее потрясение, чем самый откровенный жест — так и было с учениками Христа. Они не знали, как понимать то, что произошло на их глазах (один лишь Иуда больше озаботился «растратой» дорогого масла), они, как мы сейчас говорим, были «шокированы», смущены.
А Христос… Ровно через шесть дней эта Мария и другие любящие Его женщины будут слезами и драгоценным маслом обливать Его истерзанное, уже мертвое тело, снятое с креста, пеленать Его, словно любимого ребенка, вновь проявляя ту высшую силу любви, на какую способны именно женщины…
…И сказал ученикам, чтобы не останавливали Марию.
Возможно, еще и потому, что спустя эти шесть дней их более «разумной» в своем проявлении, мужской любви, окажется также недостаточно, как и просто мужества. И мужество это возродится вместе с постепенным осознанием апостолами того совершенно реального факта, что их Учитель после Своей гибели воскрес из мертвых — вопреки всем законам бытия.
Любовь и смерть в Евангелии рядом друг с другом. Апостола Петра Господь трижды спрашивает «Любишь ли ты Меня?» — и когда Петр в третий раз отвечает «да», Христос начинает говорить ему о предстоящих следствиях этой любви — о гонениях, аресте, смерти…
«Когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел; а когда состаришься, то прострешь руки свои и другой препояшет тебя и поведет, куда не хочешь». Петр был тогда человеком в самом пике зрелости. Он умел трудиться, любил свою семью, свой дом (руины его дома, кстати, раскопаны, и любой современный турист или паломник может их увидеть). Любил жену, которая, по преданию, пошла за ним на смерть — когда пришла пора ее мужу погибнуть за свою веру.
Он не был сектантом, в нем не было узости: он любил жизнь, знал полноту и радость бытия — но одновременно Петр также сердечно принял и полюбил Христа Иисуса. И вот оказалось, что наступает момент, когда нужно совершить страшный выбор: между жизнью без Христа и смертью за Него.
Первый раз это привело к предательству: Петр, обнажавший меч, чтобы защитить Учителя, шедший за ним до здания первого судилища — вдруг панически испугался ареста. И стал отказываться от того, что он -Христов ученик. И когда три раза отрекся и вышел в страхе за ворота — вдруг услышал, как кричит петух, вспомнил, что все происшедшее предсказал его Учитель и тогда заплакал…
Но осознание своего предательства не толкнуло его к окончательному побегу, не заставило покончить с собой (как сделал, раскаявшись, Иуда), бросить апостольскую общину, в которой почитали его старшим. Он возвращается со своим горем и позором к ним и не боится покаяться перед ними, простыми людьми, в своем грехе (а как мы часто гнушаемся признаться во много меньших грехах священнику, потому что он, дескать, не Бог, «а всего лишь человек»!).
Во всех Евангелиях мы читаем о поступке Петра…
А окончательный выбор произошел в Риме, где апостол Петр был распят на кресте вниз головой, потому что отказался предавать Христа вторично. Сбылось пророчество: «И другой препояшет тебя и поведет, куда не хочешь».
Предсказано точно: не потому умирал Петр, что хотелось ему умереть. Он бы жил еще — но не хотел, чтобы из этой жизни был вычеркнут Христос, Которого он ЛЮБИЛ.
И когда сказали «или — или», он пошел на муку. Потому что знал: смерть — это не обязательно расставание с любимыми — иногда это, напротив, воссоединение и встреча. Что там, после смерти не ничто и не мрак одиночества, а новая, неизведанная, вечная жизнь вместе с Христом и другими любящими Христа и друг друга людьми. И он верил, что любовь поможет ему и после смерти, потому что любовь, на его глазах, один раз уже побеждала смерть.
Мы долго говорили о событиях двухтысячелетней давности, но в том-то и дело, что для православных христиан выбор остался прежним. В какой-то момент человек вдруг поднимает глаза — и видит, как мимо идет Христос.
Неважно, как это все начинается. Через разговор, чтение книги, размышление о том, зачем живешь… Но вдруг появляется в твоей жизни еще незнакомый тебе, но уже почему-то волнующий душу Образ. Так было и две тысячи лет назад, когда Он впервые появился рядом с будущими апостолами, рыбаками, таскавшими сети у берега, на Генисаретском озере, в Палестине. И, проходя берегом, сказал им совсем немного — но они почему-то оставили свои сети и решили идти за Ним.
Так человек, встречая будущего друга своего или свою любовь, вдруг испытывает необъяснимое волнение в душе — и вдруг понимает: вот сейчас произойдет что-то очень-очень важное, что перевернет всю его прежнюю жизнь. И появляется надежда, что этот переворот объяснит тебе, зачем ты так мучился, все таскал эту тяжелую сеть и не мог понять, почему ты, такой ничтожный по сравнению с этим озером, горами, небом, иногда вдруг чувствовал в себе мир, больший, чем все моря, горы и небеса вселенной!
И начинается узнавание, радостные открытия любви, жизнь, где ты все больше понимаешь себя самого — но благодаря отражению в другом.
Но для людской любви, даже очень большой, есть предел — смерть. И только любовь к Богу не знает вовсе никаких границ и пределов. И только эта любовь способна убрать и все остальные границы — чтобы окончательно открылись друг перед другом трепещущие души людей…
И понимая это, убеждаясь, что Бог никуда не исчез из нашей жизни, сначала робко, а потом все громче, все настойчивее ты начинаешь задавать Ему беспокойные вопросы, просить за тех, с кем Он соединил тебя, и признаваться Ему в своей еще неокрепшей, но уже преображающей всю твою душу — любви.