Отец Сергий Круглов — священник из Минусинска — знаком и любим многими людьми во всем мире. Его знают по замечательным стихам и проникновенным честным статьям. В последний приезд отца Сергия в Москву нам удалось встретиться с ним перед самым его творческим вечером, чтобы поподробнее расспросить его о жизни, людях, семье, Сибири, служении…
— Отец Сергий, расскажите, где Вы родились, выросли?
— Я родился и прожил всю жизнь в Красноярском крае. Это такая большая административная единица нашей Родины, от Ледовитого океана до самой Монголии. Никогда не жил в других местах. Родился в самом Красноярске. Школьное детство прошло на Ангаре в Богучанах — там находится Богучанская ГЭС, это название многим известно.
Мама – врач, у отца профессия рабочая, металлургическая, он в этой отрасли работал всю жизнь. Семья самая обычная, советская, никаких крещеных людей и ничего церковного у нас никогда не было. Даже наоборот, мои деды были видными коммунистами. Один двоюродный дед был до войны вторым секретарем горкома партии в Красноярске, родной дед – военкомом Омской области. Еще один дед со стороны отца был начальником зоны в Канске, то есть это были настоящие партийцы. Уже все они умерли.
Когда была жива моя бабушка, которая меня растила и всегда опекала, она рассказывала историю своей семьи — выходцев с Урала. Она рассказывала, как проходила коллективизация, как было знаменитое восстание во время коллективизации, которое раньше называлось кулацким, а кто-то называет крестьянским восстанием. Я знаком с одним священником-старообрядцем, у которого погибли все родные в этом восстании — он его называл крестьянским восстанием. А наши советские люди называли кулацким. Бабушка рассказывала, как родные братья убивали друг друга на глазах семей из-за всего этого.
Вот такая советская истории семьи. Никогда ничего церковного не было.
— Какие Ваши самые яркие детские воспоминания?
— Мошкá ангарская (улыбаясь,, совершенно уверенно говорит отец Сергий – А.Д.).
— ???
— Мошкá. в тайге. Есть комары, а есть мошка – гнус, мошкара, которая больно кусается, проникает везде и всюду, никакой накомарник не спасает!..
Вообще, яркие детские воспоминания – это все подряд: природа, книги. Читать я начал с четырех лет. Есть даже воспоминания, косвенно связанные с религиозным…В советские времена были такие глухонемые, они продавали разного рода полуподпольную продукцию: фотографическим путем перепечатанные календарики, портреты Гойко Митича и других киногероев, порнографические карты. И среди всего этого были иконки. Сложилось отношение к иконке – это что-то запретное. Вот, собственно, и все.
Вера в Бога, в то, что Он есть, у меня была всегда, сколько себя помню – неявная, но стойкая. А вот откуда она – трудно ответить… Богу ведь мало надо, чтобы добраться до человека. Особо много инструментов не нужно. В общем, детство прошло там, потом я окончил школу, поступил в Красноярский университет на филологический факультет.
Я поступил в 1983 году, и как раз на филфаке открылось отделение журналистики. Нас всех переписали в КГБ – так было положено, журналист – профессия идеологическая… Но в целом на филфаке КГУ была либеральная и творческая обстановка, насколько это было возможно в 1983 году. Мы чего только не делали! Выпускали журналы. У нас был свой студенческий театр. По сравнению, например, с педагогически институтом, в котором училась моя жена, это было как небо и земля, там было очень строго. Там воспитывали педагогов, а здесь – журналистов.
И, кстати сказать, одна из преподавательниц, которая вела у нас советскую литературу, Антонина Федоровна Пантелеева – один из близких мне ныне по духу православных людей. Она живет в Красноярске, давно на пенсии. Много работала с Астафьевым, редактировала его собрание сочинений, а в этом году выпустила прекрасный сборник — его биографию. Она – подвижница, глубоко воцерковленный человек и, кроме всего прочего, один из первых читателей моих новых стихов.
Из университета забрали в армию. Служил в железнодорожных войсках на БАМе. Это восьмидесятые годы.
После армии женился.
— Как с матушкой познакомились?
— Мы познакомились, конечно, не в храме, познакомились в театре.
— Что смотрели?
— Мы были с моим одноклассником, который поступил в педагогический институт, она была старостой его группы, и он ее пригласил в театр. Жена тоже закончила педагогический, она – преподаватель английского языка – всего у нее два образования, одно — музыкальное, а другое – педагогическое. А я учился в университете. Это был наш Красноярский Пушкинский драмтеатр. Шла какая-то одиозная пьеса под названием «Мельница счастья» — плохо помню сюжет, но, кажется, что-то про гражданскую войну, Красную армию, в общем, нечто в стиле «Бумбараша». Галина на меня не произвела, скажем так, впечатления будущей жены. Познакомились — и все… А уже потом, после армии, я почему-то про нее вспомнил и написал ей письмо, послал и свои стихи. У нас завязалась переписка, она уже заканчивала институт. И теперь мы уже вместе двадцать два года.
Впоследствии та же самая жена стала матушкой. У нас трое детей – старшей 21 год, двое младших.
После рождения дочери переехали в Минусинск. Дочь родилась в Красноярске, а там жить было негде, мыкались по квартирам, родители жены переехали в Минусинск. Они работали в Норильске, вышли на пенсию, туда приехали жить, и нас туда забрали. С тех пор там и живем. Там же в 1996 году я принял крещение и вскоре стал священником.
Могу рассказать интересный случай, до сих пор не знаю, как к этому отнестись. Многие православные поспешат объявить рассказанное ниже «кознями бесовскими», и от них же первый есмь аз, сам не раз говорил прихожанам о том, что опасно доверять таким «откровениям» — но факт есть факт (Господь ведь из всего может сделать для нас знак, даже из недоброкачественного материала)… Это было двадцать лет назад, мы уже жили в Минусинске, это было до того, как я крестился. Мы жили в маленькой хибарке, дочь была еще маленькая, ей не было и годика. Однажды летом я был дома один, и в калитку постучала цыганка – толстая старуха. Я знал, кто такие цыгане, как они любят облапошивать наивных, и сразу настроился парировать ее посягания. Но ничего такого не было, она просто зашла и попросила попить воды. Я ей дал воды, она села в тень на скамейку отдышаться, посмотрела на меня и сказала: «Человек ты хороший, будешь попом, у тебя будет трое детей и умрешь ты на Пасху». Когда я рассказал это жене, мы посмеялись. Жена говорит: «Какие уж там трое детей?» — ведь она старшую дочку рожала очень тяжело, дочка родилась семимесячной… Но когда уже прошло много лет, и вот я – священник, у меня трое детей (ну, насчет смерти на Пасху – это, само собой, в руце Божией), мне вдруг этот эпизод вспомнился. Как к этому относиться православному человеку? Конечно, повторю то, чему учит – и обоснованно — Церковь, что следует различать духов, но … Вот просто такой интересный факт.
— Когда Вы написали свои первые стихи?
— Вообще в детстве я писал много фантастических и приключенческих романов и рассказов (конечно, ничего никогда не было закончено!..). Первые стихи я сознательно написал в седьмом классе. Причем это было не просто стихотворение, а целая тетрадь стихов, проиллюстрированная мною же, которая потом сгорела в печке… Стихи никогда не прекращались, за исключением одного периода в восемь лет – с 1996 по 2004 год, когда не было никаких стихов, а потом они появились опять, но уже немножко другие.
Читал все подряд, начиная с Пушкина. Читал Лермонтова, Баратынского, Жуковского, переводную поэзию. Потом уже, когда стал постарше, мне открылся Мандельштам, Ходасевич, Бродский, Кривулин, западные поэты. Быть на кого-то похожим я не хотел. Мне всегда хотелось быть самим собой. Это гораздо интереснее и по-Божьи правильнее, чем стараться быть кем-то. Светлый ангел Люцифер захотел стать Богом, и что из этого получилось? Ничего хорошего. Надо быть таким, каким нас задумал Господь, но мы такими очень часто не бываем. Стать самим собой, узнать самого себя – это очень большая задача христианина и вообще любого человека. Мне просто всегда нравилось писать стихи, и я чувствовал – радостная эта сила приходит откуда-то. От Кого-То… Это называется вдохновением.
— Как складывалась жизнь после армии?
— После армии меня, конечно, сразу призвали дальше учиться, и я немножко поучился, но не закончил. У меня нет законченного образования, кроме среднего.
Перестройка была близко, 1986-1987 год. А в университете продолжалась та же самая история партии и все прочее, и я просто понял, что не люблю газеты, а люблю книги.
Я – книжный маньяк всю жизнь. Это только сейчас стало немножко проходить, когда уже в нашей маленькой квартире некуда деваться от книг. Я не стал учиться дальше, потому что мне это стало неинтересно, вел жизнь свободного художника. Появилась работа, семья, ребенок. Кем только не работал – и в кукольном театре монтировщиком, и – недолго — на заводе. Потом, когда переехали в Минусинск, я одно время работал художником в драмтеатре, бутафором, потом в строительной организации. Работал корреспондентом в местной газете «Власть труда» — так она называется с 1924 года. Везде я работал успешно, параллельно – писал стихи, не сомневаясь, что эти писания и есть смысл моей жизни, и так проходила эта самая жизнь…
— А каким был путь к Богу?
Я, повторю, никогда не сомневался в том, что есть Бог.
До крещения я много чего читал. Ну, что попадается пока еще некрещеному человеку?.. Конечно, я читал Евангелие, до сих пор благодарен Честертону, Льюису, Бердяеву…А когда в 1996 году случилось мое крещение, мне открылся пласт ранее неизвестной православной литературы.
— Как Вы пришли к крещению?
— А я к нему не «пришел». Я всегда чувствовал, что это не просто мое решение, это «что-то несет», что-то происходит не только по моему хотенью, но и по Чьему-То веленью.
Первая попытка была, я точно помню, в 1991 году, когда умерла моя любимая бабушка. И у меня было внутри всегда такое ощущение… Меня мучила совесть. Я интуитивно чувствовал, что прийти в церковь и покреститься – это правильно. И в то же время я чувствовал, что не готов к этому. Не потому, что я чего-то не знаю, а потому, что я этого всегда боялся. В тот день пришло множество народу на крещение. Я отстоял литургию. Мне все было непонятно. И в конце (у меня уже были в руке свечка и крестик), когда батюшка пошел крестить, я не выдержал, поставил свечку перед иконой и убежал. А крестик потом кому-то подарил…
— Не было внутренней готовности?
— Да. А вот в 1996 году крещение произошло. То есть никаких сомнений в том, что есть Бог и в том, что надо прийти в Церковь, у меня не было. Господь — Он же хитрый. Он знает, кого за какой крючок уловить, как зацепить.
— И на какой крючок Вас поймали?
— Все-таки когда я пришел креститься, это был не крючок. Это пошла та самая «волна»… Один мой друг сказал замечательно, примерно такое: да, бывает насилие Бога над человеком, Отца – над ребенком. Но только если между ними есть личные отношения, и если нельзя иначе…Это то насилие, которое не убивает, но освобождает, за которое потом горячо благодаришь на коленях…
1996 – уникальный год. Во-первых, в этом году я перестал писать стихи, а ведь это то, чем я занимался всегда. Я уже даже успел прославиться. В 1994 году я впервые был в Москве на Всероссийском фестивале молодежной поэзии, который происходил на Кузнецком мосту, я уже был приглашен не как участник, а как гость. Впоследствии вышла книжка стихов. И потом вдруг, когда я еще не был крещеным, стихи перестали писаться. У меня было такое ощущение, что потерялся смысл этого всего. Техника никуда не пропала, а было ощущение, что страус запихал голову в песок и думал, что спрятался, а потом понял, что все остальное-то видно. Умер в этом году Бродский — один из моих любимых и до сих пор почитаемых поэтов…
Во-вторых, в этом же году попала под сокращение строительная организация , в которой я работал дизайнером и столяром. Я пришел работать в газету. Шибко не хотелось, но куда деваться, надо же как-то зарабатывать на жизнь, а в нашем маленьком Минусинске работу найти сложно. Работал успешно, редактор был огорчен, когда я ушел оттуда в Церковь. Причем мой товарищ отец Василий, с которым мы служим вместе (он служит на несколько лет дольше), который меня и крестил, тоже одно время был когда-то корреспондентом, но другой газеты, и на радио работал. Наш редактор газеты любил шутить: «Какие у нас высоконравственные СМИ, мы выпускаем кадры для Церкви!».
Это было начало августа, и я решил прославиться каким-нибудь острым материалом. Я решил пойти в наш Спасский собор, чтобы узнать, откуда у Церкви деньги. И я туда пришел. Какая-то тетенька не преминула мне сказать: «Как это? Вы некрещеный, а будете писать о церкви?» И это тоже был крючочек Божий, который меня царапнул, зацепил за какую-то петельку во мне…
В храме я наткнулся на отца Василия. Мы с ним побеседовали, и я написал материал: «Дом надежды нашей». Когда отец Василий это прочитал, он сказал, что это какое-то баптистское название. О баптистах я знал еще меньше, чем о православных, но материал пошел – откуда у Церкви берутся деньги, сколько стоят свечки, и все такое.
И как-то сразу я понял, что надо креститься, Господь поднял и понес… Я в сомненьях и раздумьях пришел к отцу Василию. Это было 4 августа, день святой равноапостольной Марии Магдалины. Я пришел и спросил батюшку: «А как подготовиться к крещению?» Он говорит: «Пойдем, покрещу». Я отвечаю: «У меня денег нет». Он только молча улыбнулся и повел меня к купели, так что вышел я из церкви крещеным человеком. Стал дома читать молитвы по Молитвослову, соблюдать посты, вскоре — исповедоваться, причащаться, за мной – и семья моя, мы повенчались…Хорошо помню ту духовную брань, которую устраивал враг, помню, как меня «копытили», пытаясь отвратить от Церкви (вспомнить хотя бы, как тяжело было впервые нести свои грехи на исповедь, как хотелось развернуться и убежать из храма, как перед самым аналоем в шею укусила оса, а после исповеди я про это и не вспомнил)…Ну, такой опыт известен многим. В довольно скором времени меня призвали на клирос, читать, владение церковнославянским пригодилось (иногда пригождается то, от чего мы студентами отлынивали).
И вот мне сказали, что мне бы надо быть священником. Вот это уже был Божий крючок поострее… За что он уцепил меня? Да, помимо прочего, за тщеславие, один из любимых грехов…
О том, что такое священство, как это высоко и страшно, сколько горя принесло иным необдуманное принятие сана – стоит ли говорить здесь, тем более – тема сложная и большая…Но, тем не менее, я был не так уж и молод, все-таки тридцать лет. И вот, Господь меня зацепил за тщеславие и потащил. Я не знаю, было бы хорошо или плохо, если бы я не был священником. Это, конечно, глупый вопрос, как есть, так и есть. Слава Богу.
Если бы я знал, что такое священническое служение на самом деле, я бы отказывался гораздо упорнее. В 1998 году в Красноярске наш архиерей, архиепископ Антоний, Красноярский и Енисейский, рукоположил меня в диаконы, а в 1999 году – в иереи. С тех пор я служу и нисколько не жалею. Другое дело, какого качества получила в моем лице священника Церковь… Это совсем другой вопрос, очень болезненный.
— Вы говорите, что если бы представляли, что это такое, то отказывались бы упорнее. В чем главная сложность служения?
— Вообще, неведение – это дар Божий. Многие люди хотят знать своё будущее. Зачем? Представьте, что вы узнаете, что через два года вас насмерть собьет машина. Что вы будете делать эти два года? Как будете жить? Вы не будете ждать два года, вы завтра полезете в петлю.
Никакого будущего нет, оно начинается каждый день заново. Все открыто, полная свобода. Неведение – это благо, материнский дар Бога Своим чадам.
Что у священника легкого? Да ничего, все тяжело. Начиная от физического состояния и кончая духовным, хотя, конечно, Господь и дает силы на служение… К счастью, те, кто идут в священники, не знают заранее и до мелочей, каково это, иначе никто бы вообще не осмелился ступить на этот путь.
— У Вас еще очень большая нагрузка, потому что большая территория, три священника на весь город?
— Да. Действительно, у нас большая территория, вообще большая епархия и обширное благочиние, включающее в себя шесть районов юга края, порой не хватает священников на все виды служения. К сожалению, у нас пока немного и молодых кандидатов, которых можно было бы рукоположить. Есть ребята, которые учатся. Один замечательный парнишка окончил Московскую семинарию. Он теперь иеромонах в Туле. Другой учится в Новокузнецке, заканчивает семинарию. Третий пока еще только оканчивает духовное училище в Тюмени. Но нередко ребята, пожив в больших городах, культурных центрах, там и остаются… Минусинск — это маленький провинциальный городок, обстановка непростая. С работой сложно, молодежи особо делать нечего. Я по-человечески могу понять молодых людей, которые не спешат сюда возвращаться. Нельзя требовать от других такого уровня патриотизма.
— Молодежи у вас мало?
— Да, немного… Так получилось, что наш Минусинск находится на самом юге края, и ближе всего к нам не Красноярск, а Абакан, столица Хакасии. Кто может, тот уезжает искать работу там. У нас-то регион сельский, и вот деревня пострадала очень сильно. Едешь – и видишь поля, заросшие бурьяном… Было в Минусинске одно большое предприятие всесоюзного значения — большой завод, электрокомплекс, который строили в 70-х, начале 80-х годов. Жизнь кипела, была большая инфраструктура, строили жилье, были рабочие места. А потом пришла перестройка, все это дело заглохло. Была местная небольшая промышленность – и вот консервный завод, ликеро-водочный завод, мебельная, обувная фабрики ныне не работают…
Сибирь – это совершенно уникальная территория, которую сейчас, увы, используют как сырьевую базу, все выкачивают, леса, недра, и это ни для кого не секрет. Это страшно. Приезжают, например, в некий город неизвестные люди, покупают затухающее предприятие, закрывают его, сдают китайцам в аренду, и это называется торговый центр, а завод никому не нужен…
Эту печальную тему, вероятно, нельзя назвать темой духовной, но в жизни все связано. Церковь отделена от государства, но не от общества, поэтому это все тоже имеет значение.
— Москва представляется другим государством?
— Чтобы об этом судить, нужно долго прожить в Москве. Но люди всюду одинаковы. По-моему, мысль, что Москва – это отдельное государство, неправильна, хотя нас и приучают к такому стереотипу.
Сегодня был замечательный случай сказать пару слов москвичам в храме. Я у них спросил: «Какая самая большая святыня в Москве?» И сам же ответил: «Самая главная святыня – это вы, люди. Не стены, не какие-то сокровища, а люди, ради которых Бог пошел на крест».
— Как все теперь после катастрофы на Саяно-Шушенской ГЭС?
— Сейчас большой паводок на Енисее. Там идут какие-то работы, отводы воды… Однако люди наших мест все-таки живут в постоянном напряжении по поводу этой ГЭС. Дело даже не в том, что паника алогична и способна распространиться как вирус на пустом месте, просто люди привыкли, что их постоянно обманывают и что они никому не нужны, о них никто не заботится. Так же было в Чернобыле. Говорили, что все в порядке, а раз – и грохнуло… Приходится утешать людей всякими разными способами, напоминать элементарные вещи – что надо доверять Богу и держаться за Него, да и абсолютно безопасного места на земле нет. Что, в Москве безопасно или еще где-то? Это действительно так, но жить, конечно, в связи вот с этим еще, трудно. И опять же люди все разные. У нас одна старушка сделала себе пояс из пластиковых бутылок и ложится в нем спать, чтобы не утонуть, это ее спасательный жилет. А есть люди, которые, наоборот, меня самого успокаивают. Поговоришь с человеком, а он скажет: «Все нормально, батюшка». Самому становится стыдно за свои тревоги.
— Были у Вас важные моменты, которые Вас укрепили в вере? Как говорил митрополит Антоний Сурожский, человек не может поверить в Бога, если он не увидит в глазах другого свет вечной жизни.
— Бог просто есть, и чтобы быть с Ним, совершенно не обязательно переживать невиданные чудеса. Хочешь видеть Христа – помимо прочего, просто посмотри внимательно на окружающих, только не через фильтр мизантропии и скепсиса, осуждения и неверия, а стараясь увидеть доброе в них…
Однажды я понял, что самая большая наша ошибка, это когда мы приходим к Богу и думаем, что мы у Него одни. Но в храме много народу: Бог- Отец, мы у Него – дети, а семья-то многодетная. Вот это бывает трудно принять, особенно нам нынешним, ведь любовь оскудевает среди нас… Вот если человек это примет – вторую часть заповеди, да? – то и со многим справится. Все дрязги, передряги, грехи церковные – все встанет на свои места сразу же. Тот, кто любит людей (ну, хотя бы осознает, что надо их принимать, умеет к ним снисходить) – стоит на позиции Отца. А Отец видит – детей. Да, нередко шумных, драчливых между собой, капризных, ябедников, вообще «не подарков» – но ведь родных…
Встречи с людьми Божьими, конечно, были. Я никогда не окормлялся у каких-то особых старцев, нигде никогда не бывал, я крестился, служу и живу в Минусинске почти безвыездно. Но Христовых людей встречаю постоянно и среди наших прихожан, и даже вне церковных стен. Просто видишь, что вот у человека живая связь с Богом…
Несколько лет назад я отпевал и хоронил старушку. Ей было 96 лет. У нее остался муж, которому было 97 лет, он сейчас уже тоже умер. Он пришел на отпевание, сел рядом с гробом и сказал: «Ну вот, вперед меня убежала». А они прожили вместе семьдесят с лишним лет! С юности вместе так и жили. Когда сорок дней прошло, его привезли в храм, и он говорит: «Батюшка, сорок дней прошло». Я говорю: «Жениться поди собрались?» Он говорит: «Ну, не жениться. Но сорок-то дней прошло, можно стопку выпить и поиграть на баяне?» Вот, когда встречаешь такое отношение к жизни, то понимаешь, где норма. Даже если 999 человек из тысячи больные, а один здоровый – всё равно здоровье есть норма… «Чему бы жизнь нас ни учила, но сердце верит в чудеса», примерно так, да?
Одна из прекрасных сторон в служении священника – вот какая: люди открываются священнику, они говорят и показывают ему то, чего не откроют кому-то другому. Точнее, сам статус батюшки открывает доступ к чему-то такому в человеке, что не откроется для человека в другом, скажем так, сане. Поэтому служение священника – это благодатное служение. Как часто бывает: кого-то причащаешь, болящего на дому, едешь на эту требу, и – встречаешь нового прекрасного человека, и после такое ощущение, что сам причастился.
Если даже кратко рассказать обо всех прекрасных людях, которые питали и поддерживали меня, сами даже того не зная, своим светом, то не хватит места не только в статье, но и в отдельной книге… И я благодарен Богу за то, что Он устроил мне эти встречи.
— Что Вас укрепляло в вере?
— Ох, да всё на свете!…Те же люди, святые Христовы. Не только те, с кем живу бок о бок, но и святые, известные в Церкви. Преподобный Серафим Саровский: вот если он есть, значит, есть и все остальное, — думал я иногда в минуты испытаний веры… Значит, в христианстве все — правда. И преподобный Силуан, который держит меня, не дает впасть в уныние словами, что надо держать ум во аде, жить и не отчаиваться… Раз есть они – есть и Бог. То же могу сказать о митрополите Антонии Сурожском, о.Александре Мене, о.Павле Груздеве, матери Терезе Бояджиу, Наталье Трауберг, Сергее Аверинцеве и многих других – список, опять же, можно длить и длить. Мы с ними – в одной Церкви, а Церковь – живая жизнь, разделенная на земную и небесную достаточно условно…
Испытанием веры также может стать всё на свете. В годину испытаний в Церкви может рухнуть многое, как было в 1917-м, например, институции, обрядовость, традиции, церковная культура, но останется — Христос. Без Него – нет и Церкви, с Ним – Церковь в лагере, на лесоповале, при разрушенных храмах, везде, где двое или трое соберутся во имя Его…
Иногда читатели меня спрашивают: «Зачем ты пишешь одно и то же в своих стихах? У тебя все церковное, христианское, не заезжен ли твой поэтический конек?». А просто место, где нет Христа, мне неинтересно. Там, где нет Христа, там скучно и уныло. И в поэзии: если Его там нет даже косвенно, например, в лучших человеческих чувствах, в живой правде страдания, в поисках разума ответов на глубинные вопросы бытия, в доксологии Богозданной красоты мира – такая поэзия мне неинтересна.
Читайте также:
Поэзия священника Сергия Круглова: Полтора часа узнавания себя