Жертва совершает деяние, и все говорят: «Вау!» — это так не работает
Людмила Петрановская — российский психолог, специалист по вопросам детской травли, педагог и публицист
Людмила Петрановская
— Мне кажется, первое, что мы должны делать – это вообще не вопрос воспитания, это вопрос обеспечения безопасности детей в школе. Никакая школа не может сказать: «Извините, вопрос безопасности детей – это не к нам, это пусть родители дома». У нас проводка, оголенные провода могут висеть, а пусть родитель дома научат, что надо это всё обходить и не касаться.
Это вопрос обеспечения эмоциональной безопасности. Если мы вопрос в такие рамки поставим, то дилемма, кто кого должен воспитывать, уйдет — это не вопрос воспитания. Воспитание будет побочным эффектом, бонусом, в процессе дети научатся не пробивать друг другу голову, и это прекрасно, но задача у нас другая.
Если мы говорим о травле как об элементе насилия, важно понять, что такое насилие. Это мнение о человеке, или угрозы, или какие-то плохие пожелания, которые выглядят как угрозы.
Групповое поведение может быть довольно агрессивным. Вы видели каких-нибудь пятиклассников – они могут орать друг на друга, драться кулаками достаточно эмоционально. Но если это происходит рандомно то в одну сторону, то в другую – сегодня все орут на этого человека «он дурак», а завтра все переключились на этого, и это как-то более-менее заметно без проседания ролей, то это можно говорить про дурные манеры или какой-то детский период овладения агрессивностью, но не более того.
Травлю делает группа, толпа свидетелей. Собственно, от них зависит, будет травля или нет. Буллер может прийти и начать свой буллинг, а группа пожмет плечами, и если сказать: «Что ты творишь?» – всё немедленно прекратится. Кстати, признаки у ребенка, который является свидетелем травли, примерно такие же, как у жертвы, только немножко послабее, постертее. Собственно, почему он остается свидетелем? Потому что он боится оказаться на том месте. Самый главный ужас: если не его, то завтра меня, потому что у нас такие правила.
Детская литература часто эксплуатирует такой сюжет: жертва совершает какое-то деяние, после чего все говорят: «Вау!» – и переводят ее из статуса жертвы. Но это неправда, это введение детей в заблуждение. Это опять разговор про личность. Все думали, что он чмо, а он оказался орел, и теперь все по-другому. К сожалению, это так не работает, надо реалистичнее подавать эту тему.
У нас нет подготовки учителей, которые часто сами создают небезопасную среду
Елена Альшанская — президент благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам»
Елена Альшанская
— Мы говорим, в основном, про школы – это тот основной плацдарм, где 90% времени проводят дети, и где это случается чаще всего. У меня есть вопрос, и мне хочется задать его: что может делать школа в ситуации, когда это уже происходит? Даже не про профилактику. Какие должны быть действия у школы?
Действительно, у школы должна быть четкая гарантия того, что ребенок придет целым, уйдет целым, и целым не только физически, но эмоционально и психологически тоже. Потому что, конечно, травля разрушает личность, безусловно, она повергает человека в очень сильное неверие в ценность и целостность себя.
У нас нет программ подготовки учителей, которые очень часто сами создают небезопасную среду специально и сознательно, потому что для них это единственный способ поддержать дисциплину. У них нет другого умения, кроме как, например построить иерархию между детьми, когда “старшие” могут обижать “младших”, тогда “старшие” могут поддерживать порядок лучше, потому что учитель с этим не справляется. Или создавать ситуацию, в которой действительно недисциплинированного ребенка будут “дисциплинировать” травлей другие.
Мы все время говорим о родителях жертв, хотя на самом деле больше тех, кто травит — они же группа, их больше. Поэтому нужно думать о том, как учить родителя распознавать в своем ребенке не столько признаки того, что его ребенка травят, сколько того, что он в этом участвует, что он является этой активной стороной. Как родителю учить своего ребенка выходить из ситуации участия в травле не в качестве жертвы? Стандартная история — раз их больше, надо их научить, остальным полегче будет.
Реакция у родителей привычная: «Тебя обидели, а ты что сделал?»
Маша Рупасова — детский поэт и писатель, идейный вдохновитель и участник команды проекта «ТравлиNet» и БО «Журавлик»
Маша Рупасова. Фото: Анна Данилова
— У нас весь этот год, что мы работали над травлей, были споры, поскольку мы сосредоточились в этом году на детях и учителях, и нам казалось, что мы очень мало занимаемся родителями. Когда мы писали план на следующий год, я настаивала на том, чтобы мы родителям уделяли больше внимания, потому что родитель должен создавать запрос школе на безопасную среду. Это же мы, родители, представляем интересы детей, и мы оплачиваем всё это веселье из своих налогов.
Поэтому мне кажется, очень важно повышать родительскую компетенцию, родительскую способность опознать травлю по косвенным признакам, если ребенок тебе не рассказывает о чем-то. Надо объяснить родителю, чем опасна травля, и сделать это более масштабным знанием.
Мы даже думали над тем, чтобы предлагать родителям какой-то алгоритм, потому что даже у людей, которые читали какие-то книжки по психологии и честно лайкали все статьи Петрановской, все равно реакция выскакивает привычная: «А ты что сделал? Тебя обидели, а ты что сделал?» Начинаешь ребенка тут же обвинять. Хочется еще родителя вооружить инструментами распознавания травли и инструментами взаимодействия со школой, которая очень часто пугает.
Приходит мама и говорит: “Ваши дебилы должны уйти”
Екатерина Мень, президент Центра проблем аутизма
Екатерина Мень
— Мы с вами говорим о конкретных выраженных формах, когда четко понятно, что зло. Ужас заключается в том, что существует такое количество форм абьюза и прессинга унижения, что у нас нет даже единой конвенции по их поводу, что одни не понимают, что это унижение и травля, и другие говорят: «В чем тут дело?» Это одна из проблем, которые в школах мы видим. Школа говорит: «У нас этого нет. Это мальчики. Ой, у него утопили рюкзак в унитазе – это мальчишеские разборки, это форма их социализации».
С 2015 года мы начали реализовывать антибуллинговые программы. Это очень четкие тренинги на тему «Сплетня» — эта тема отдельно выделяется для детей. Для учителей мы делали педсоветы, где зачитывали конкретные признаки ранней травли, не когда уже далеко зашло – а где-то кто-то кого-то подвинул, кто-то кого-то в очереди опередил. Мы тренировали их наблюдательный аппарат.
На тренингах дети менялись ролями, сперва одни изображали буллера, другие жертву, потом они должны были играть разные роли, вставать на разные места, реагировать и четко следовать плану, который написан: как ты уходишь? Если ты не уходишь, в какой момент ты идешь ко взрослому? Твоя реакция.
Они сперва хихикают, потом они втягиваются. Это очень конкретные штуки, которые действительно очень хорошо работают. Один из мальчиков, которого мы вычислили как буллера — на самом деле очень неплохой мальчик оказался, но мы должны были получить разрешение на персональную работу с ним от родителей. Пришла мама, и мы поняли, откуда всё идет, потому что мама сказала: «Ваши дебилы должны все уйти, в них вся проблема». Мы понимаем, что этот мальчик – исключительно транслятор взрослой позиции, и тогда мы стали с ним работать коллективно. Короче, куда ни копни, везде стоит взрослый.
Что еще может школа, кроме как научить давать сдачи
Ирина Лукьянова — учитель, писатель, журналист
Ирина Лукьянова
— К сожалению, я часто встречаю глухое непонимание со стороны школы, которая делает оловянные глаза и говорит: «Коллега, вы путаете образование и воспитание. Школа должна оказывать образовательные услуги, а воспитанием должны заниматься родители дома. Пусть они детей дома воспитают и к нам приведут». А под воспитательной работой школа понимает участие в районных линейках ко Дню Победы, Праздник Мужества, классный час «Хлеб – всему голова» и так далее.
Очень часто родители удивляются: «Как мой ребенок? Он никогда никого не травит, он дома — совершеннейшая лапочка». Но ведь ребенок, попадая в коллектив, начинает проявлять совершенно другие качества, которых он не проявляет дома, и для того чтобы жить в коллективе, ему нужны умения, которые дома у него родители воспитать не могут.
А школа категорически отказывается здесь вмешиваться, говоря, что воспитывать родители должны дома. Школа вообще упускает свою роль в этой групповой динамике детей, обучение их другим способам разрешения конфликта, кроме как набить друг другу морду и “дать сдачи, постоять за себя”. Дать сдачи – наше всё. Один бизнес-тренер мне сказал во время интервью, что в нашем обществе более всего востребованы навыки ведения жестких переговоров – как прогнуть партнера, а не как договориться. Насилие на всех уровнях как единственный способ взаимодействия друг с другом – это то, чего школа не видит.
Кстати, сегодня Александр Минц написал, что Высшая школа экономики провела исследование, согласно которому 70% учителей подвергаются травле со стороны учеников. И учителя, действительно, когда у них отняли эти инструменты насилия, подчинения, унижения как способа управления группой и не дали никакого другого инструментария, действительно чувствуют себя униженными, оскорбленными, уничтоженными, потому что так, как привыкли, нельзя, а по-другому — никаких способов нет.
Я очень часто сталкиваюсь с тем, что учителя на какие-то вызовы, которые предъявляют дети, реагируют не как профессионалы, а как оскорбленные 50-летние дамы на молодого нахала, который им что-то очень неприятное сказал. Когда учителю даешь какие-то инструменты, что можно здесь сделать по-другому, некоторые все равно не принимают, но очень многие с благодарностью учатся.
Еще здесь очень важна юридическая грамотность, то есть обучение родителей и учителей каким-то совершенно элементарным юридическим способам решения конфликта. Например, не писать сразу письмо президенту, а начать с заявления директору.
Родители когда сталкиваются с тем, что мальчик в классе всех бьет, а его родители говорят «пусть бьет», что они делают? Они пишут письмо с требованием к школе исключить из школы этого мальчика, вместо того чтобы написать заявление с просьбой обеспечить их детям физическую и психическую безопасность. Учителя жалуются: «Мы никак не можем найти управу на родителя, он на нас пишет бесконечные письма в прокуратуру, а у него ребенок не делает домашку». Я говорю: «Слушайте, вы устав школы читали, вы закон об образовании читали? Там есть ответственность родителей, обязанности родителей, права родителей». Как будто этих документов вообще не существует, их игнорируют все: родители, учителя, ученики, как будто школа продолжает жить в правовом вакууме, как будто всех этих законов, которые работают, которыми можно оперировать, вообще не существует.
Я 14 лет администрирую родительский форум «Наши невнимательные гиперактивные дети». Наши невнимательные гиперактивные дети, к сожалению, очень часто подвергаются травле. Есть статистика, согласно которой 25% детей с СДВГ и с синдромом Туретта подвергаются травле, и 94% детей с синдромом Аспергера подвергаются травле. Когда родители приходят жаловаться на школу, они вообще не знают, что можно сделать, они только могут плакать и говорить: «Наш ребенок у них в заложниках, мы боимся что-то сделать». Надо учить родителя, что он реально может, какие у него есть инструменты по закону что-то с этим сделать, а не прийти побить учителя — а очень многие решают эту проблему именно так.
Как донести до школы, что ей это нужно? Ясно показывать учителям, что они от этого сами приобретут, почему им легче станет работать, а не труднее, чем им это поможет.
Когда у учителя на уроке происходит что-то внеплановое и неожиданное – один ученик завязал драку с другим, учитель обычно не очень знает, как себя вести, и у него включаются в этот момент какие-то бессознательные реакции. Что сверху положено, то и включается. Такую инструкцию я видела один раз в жизни в школе – это была школа № 3 для детей с девиантным поведением на улице Цюрупы, она ныне уже расформирована. Там реально были алгоритмы, что мы делаем, когда ученик пришел на урок в пьяном виде, например. Очень полезно, когда у учителя есть заготовки, которые в трудный момент он может пустить в ход.
Нужен отдельный специалист, чтобы работать со школьной травлей
Ольга Журавская — президент АНО БО «Журавлик», основатель программы ТравлиНет
Ольга Журавская. Фото: Facebook / Pavel Fedorov
— За тот год, что я активно занимаюсь травлей и слушаю экспертов, я выделила для себя два момента. Первое: что за 90% травли отвечают не дети, а взрослые, и второе: травлю невозможно превентивно остановить, как-то препятствовать ей, если в школе нет ответственного взрослого, который бы со стороны школы это понимал.
Мы поняли, что для того чтобы нам эффективно работать в школах, обязательно нужно готовить такого специалиста, который изнутри школы дальше будет планомерно работать с травлей.
Я думала, когда мы только начинали заниматься проектом, что мы сможем очень быстро его размножить, масштабировать, но нет, потому что так же, как и в инклюзии, когда нужно было идти от ресурсного учителя и от тьютора, также и в «Травли.Net» мы идем от экспертного учителя и от его программы. Можно будет включать подготовку учителей к работе с группой, организацию работы со школой, наблюдение за антибуллинговым манифестом, который необходимо заключать со школой, чтобы не было разночтений, что такое травля, а что такое конфликт. Это огромная, продолжительная работа со школой навсегда. Мне кажется, что никакие простые пути и полумеры не могут сработать долгосрочно в школах.
“Положи мне 10 тысяч, и о твоих фото никто не узнает”
Руслан Юсуфов — руководитель отдела специальных проектов Group-IB
Руслан Юсуфов. Фото: say-future.ru
— Мы шагнули в цифровой мир, мы там внезапно оказались, но мы до сих не знаем, как он работает, какие у него есть опасности. Часто это хищение каких-то личных фотографий или видео с целью вымогательства.
Стандартный кейс – мальчик познакомился с девочкой в Твиттере, завязалось общение, затем они обменялись какими-то контактами и фото. Дальше начинается абсолютно непонятная для обычного человека процедура, когда ему говорят: «Ты сейчас мне положи на Qiwi 10 тысяч рублей, и тогда об этом никто не узнает. Вот список твоих друзей, которых я скачал у тебя из ВКонтакте, если ты это не сделаешь, они все об этом узнают». Будут вымогать до тех пор, пока деньги не закончатся. Во-вторых, в 9 из 10 случаев они все равно сольют видео или фотографии. И дальше начнется травля, просто катализатором этого всего будет совсем другой контент, инструмент, методика распространения, и загасить это гораздо сложнее.
Есть и другой набор инструментов у мошенников, у злоумышленников, у людей, которые склонны к травле — в интернете чувствуют себя более свободно, более анонимно.
Если ребенок пришел домой с синяками, их видно, и сразу вопрос: «Где ты их получил?» Но если ребенок сидел за компьютером последние два месяца, вроде бы он физически цел, и никому не жалуется, но при этом происходит травля в соцсетях, и для нее используют просто другие инструменты, которые на первый взгляд не очевидны для взрослых и для учителей, для окружающих. Это тоже проблема, с которой мы не умеем работать, не умеем это пресекать вовремя.
Когда насилие перестает быть нормой, кажется, что его стало больше
Екатерина Шульман — российский политолог, специалист по проблемам законотворчества
Екатерина Шульман
— Когда речь заходит о законодательном регулировании, немедленно возникает перед глазами, как из воздуха соткавшись, проект новой статьи уголовного кодекса. Я прямо сейчас уже вижу, как бы это могло выглядеть, поэтому хочется привлечь внимание к первому правилу законотворчества: что можно не регулировать – не регулируй. Есть вещи слишком тонкие, чтобы быть описанными федеральным законодательством. Мне кажется, что устав школы – это тот документ, в котором могут в более явном виде быть прописаны такого рода вещи, включая санкции, которые применяются, если школа сочтет это нужным. В рамках закона об образовании у школы есть определенные полномочия в этом отношении.
Естественно, что школа не может вписать в устав: “будем ставить на горох и розги” – это не соответствует закону об образовании. Но некоторые методы, в том числе, санкционные, у школы есть, и в уставе это может быть прописано.
С точки зрения поведенческих практик, самыми жестокими являются унифицированные коллективы, одновозрастные, однополые и не присмотренные сверху. Они действительно противоестественны. В природе и в свободном социуме люди не группируются таким образом: по признаку одного возраста и одного пола. Чем разнообразнее коллектив, тем лучше в нем будет обстановка.
Демографический навес (количественное преимущество молодежной страты перед всеми остальными возрастными группами) и, в особенности, перевес мужчин над женщинами в молодом возрасте – это известный демографам и политологам фактор, предрасполагающий общество к гражданской войне, преступности, организованным преступным группировкам. Соответственно, когда мы смешиваем мальчиков с девочками, беленьких с черненькими, здоровых с менее здоровыми, разных друг с другом – мы уже подвергаем эрозии базу для травли, хотя нам кажется, что мы, наоборот, предоставляем ее, вводя в коллектив “не таких”, над которыми будут издеваться. На самом деле это не так. Разнообразие – это первый ключ к решению проблемы травли.
Второе исходит из понимания социальной природы травли. Социальное поведение основано на следовании норме. В 99 случаях из 100 люди делают а) то, что им говорят, б) то, что делают окружающие. Это может не особенно нас располагать к человеческой натуре, это не очень благородно выглядит, но конформизм – это и есть социальная норма. Мы социализируемся, подражая другим, мы продолжаем жить в социуме, подражая другим. Как я? Я как все. Это возлагает ответственность за то, что происходит в коллективе, на устанавливателя норм. Это не только и не единственно взрослый, хотя его ответственность первоочередная. Тем не менее, следует понимать, если он заложилась некая норма, люди, скорее, будут ей следовать, чем они будут от нее уклоняться. Следовательно, когда норма изменится, изменится и поведение.
Третье касается ответственности взрослого. Если мы возьмем самый радикальный пример этого концентрированного жестокого односоставного коллектива с плохими практиками, то есть армию, и так называемые неуставные отношения, то мы увидим, что даже в этом сердце тьмы удается как-то улучшать ситуацию.
Каким образом это было сделано? Что произошло? Первый метод из успешно применяемых армией методов школа не может использовать: она не может сократить срок обучения до одного года, потому что, конечно, чем меньше люди проводят в этом недобровольном коллективе, тем меньше у них соблазн как-то выместить на других те страдания, которые они перенесли сами до этого. Но что мы можем из этого извлечь? То, что прозрачные стены и возможность уйти и выйти уже разряжают атмосферу. Чем больше замкнутости, тем больше насилия.
Второе – это работа с офицерским составом, в нашем случае, с учителями. Я услышала здесь ту фразу, которую ожидала услышать: учителя используют механизмы травли для контроля. Офицеры используют механизм дедовщины для поддержания дисциплины. Когда вместо того, чтобы премировать за тишину, их стали наказывать за выявленные случаи неуставных отношений, поведение изменилось.
Третье – это прозрачность и введение агентов со стороны: в армии это самые разные агенты,от некоммерческих организаций, таких как «Солдатские матери», до прокуратуры, которая, как мне недавно объяснял один недавно служивший, приезжает раз в две недели и осматривает всех служащих. Если есть синяки, и особенно на лице, шее и груди, то спрашивает, откуда это. Агент, извне приходящий, очень разряжает атмосферу.
Хорошая новость состоит в том, что менталитета как некой стабильной структуры не существует. Существуют социальные нормы, которые меняются, они подвержены трансформации. Все, о чем мы сейчас говорили – это инструменты для изменения социальных норм. Было стыдно жаловаться, стало не стыдно. Слово “ябедничество” ушло из активного словаря. Идея «дай сам сдачи, бей в нос» тоже как-то потеряла свою популярность, хотя еще время от времени встречается.
Когда мы говорим о том, в какой стране насилия больше, в какой меньше, где нравы толерантнее, где они менее толерантны, мы должны держать в голове две вещи. Первая – это подвижность социальной нормы. Человек – очень пластичное и очень адаптивное существо. Никакой колеи у него в голове не существует, именно поэтому воспитание возможно, именно поэтому дети не полностью повторяют своих родителей, поэтому социумы меняются, иногда до неузнаваемости.
Второе. Поведенческие практики становятся видимыми, когда они перестают быть нормальными. То, что является нормой, мы не замечаем, она попадает в наше слепое пятно. Из этого есть одно следствие: когда насилие перестает быть нормой, кажется, что его стало больше, потому что на него начинают обращать внимание. То, что мы с вами сейчас это обсуждаем, говорит о том, что это перестало быть нормальным. То, что мы обозначили как проблему, с тем мы готовы иметь дело, с тем мы готовы работать – значит, это будет решаться.