Реформа духовных школ диктуется новыми условиями жизни

Начать доклад о реформе духовного образования мне бы хотелось со слов святителя Филарета, митрополита Московского и Коломенского, который, конечно, по другому поводу, но очень веско однажды сказал: “Никогда не надо колебать того, что прочно стоит, а то как бы перестроение не обратить в разрушение”. На многих примерах новейшей нашей истории мы видели, как неосмысленные, поспешные и чрезмерные колебания основ приводит не к благим плодам, а к разрушениям и деструкции. И тем не менее целью сегодняшнего моего доклада будет разговор о том, что неизбежность реформы духовного образования (даже если само слово “реформа” вызывает у нас оправданную аллергию) совершенно неотвратима и неотменима никакими обстоятельствами.

Перед тем, как перейти непосредственно к рассказу о реформе, мне бы хотелось вкратце напомнить, с чем, собственно, наша духовная школа подошла к тому историческому этапу бытия нашей Церкви, когда на повестку дня и встал вопрос о реформе духовного образования. Все мы помним, что к началу изменений, начавших происходить в нашем обществе в год тысячелетия крещения Руси, наша Церковь подошла, имея три Духовных семинарии: в Москве, в Санкт-Петербурге, тогда еще Ленинграде, и в Одессе, — и две Духовных академии в двух наших столицах. В 1989 г. удалось открыть три новых семинарии: Киевскую, Минскую в Жировицком монастыре и Тобольскую. Тогда же стали появляться духовные школы нового типа, — духовные училища, двух- или трехгодичные, предназначенные для подготовки церковнослужителей. Но на практике, как нам хорошо известно, выпускники этих училищ, как правило, рукополагались в священный сан, а вовсе не становились псаломщиками, алтарниками или другими работниками на ниве церковной. В том же 1989 году первые такие училища были открыты в Смоленске, в Ставрополе (потом они были преобразованы в семинарии), в Новосибирске, а также в Кишиневе — училище, ставшее впоследствии Новонямецкой семинарией. Открыто было Черниговское училище. При МДА была создана иконописная школа. На Архиерейском Соборе 1989 года было принято определение о реорганизации структуры и содержания учебного процесса таким образом, чтобы в ближайшее время обеспечить обязательное высшее богословское образование для пастырей на базе духовных школ. В ближайшее после Собора время решить задачу преобразования духовных семинарий в высшие богословские школы не удалось. О причинах этого мы еще поговорим. Но очевидно, что Церковь столкнулась и с кадровыми и финансовыми трудностями и с тем обстоятельством, что большинство абитуриентов духовных школ на рубеже 80–90-х годов не имело достаточно полной подготовки для того, чтобы обучаться в Высших богословских школах. Лишь одна Минская семинария в Жировицком монастыре была преобразована в Высшую школу со сроком обучения пять лет и, кстати, диплом бакалавра, который выдается выпускникам этой семинарии, признается республикой Беларусь.

Начиная с 1988 года, наблюдается значительный рост количества духовных школ и многократное увеличение числа учащихся. Так, ныне сеть духовных учебных заведений Русской Православной Церкви включает пять академий, более двадцати семинарий, четыре сотни духовных училищ; при нескольких духовных школах открыты регентские и иконописные отделения, епархиальные училища для девиц. В 90-х годах в Москве, Санкт-Петербурге, некоторых других городах было создано нес­колько высших богословских школ нового типа, открытых по характеру обучения, из них наиболее приметными ныне являются Московский Православный богословский институт имени святого патриарха Тихона и Православный университет имени святого Иоанна Богослова при Отделе религиозного образования и катехизации.

И тем не менее мы должны сказать, что само по себе увеличение количества духовных школ, сколь бы оно ни было само по себе отрадным, не может решить всех проблем духовного образования нашей Церкви. По нескольким причинам: во-первых, изменилось общество, в котором мы живем, изменился характер студентов, которые поступают в духовные заведения, изменился дисциплинарный характер духовных школ. Само по себе воспро­изведение старых схем, старых стандартов уже не могло приносить результата и не могло быть достаточным. Вот начнем, может быть, с самого простого, с того, с чем знакомы все, с характера дисциплинарного процесса.

Владыка Евгений говорил, что в 60-е, 70-е, 50-е годы поступление в духовную школу действительно было актом мужества, исповедничества, церковной ответственности со стороны того молодого человека, который вопреки всей общественной ситуации решался на этот шаг. Многим это грозило самыми непростыми жизненными последствиями. Теперь такая ситуация отсутствует. Мы знаем, что не поступившие в одну семинарию или даже, увы, исключенные из семинарии студенты без особого труда оказываются в другой семинарии или духовном училище, что есть такого рода люди, которые поменяли уже от трех до пяти духовных школ, везде продолжая обучение и нигде не имея возможности его завершить или по своим нравственным качествам, или по своему интеллектуальному уровню. Понятно, что для духовного образования требуются особые дарования, но не нравственный подвиг.

Изменился возрастной состав студентов. Если в прежние десятилетия это были часто достаточно зрелые люди, не только прошедшие службу в вооруженных силах, но и приобретшие определенного рода жизненный опыт. Нередки были студенты, возраст которых приближался к третьему десятку жизни или перешагивал за этот рубеж. Теперь основной контингент учащихся — это молодежь. Наконец, не мог не измениться характер поддержания дисциплины.

Конечно, поступление в семинарию было сознательным актом веры. Но, с другой стороны, поддерживать дисциплину в семинарии было гораздо легче, потому что студент семинарии, уволенный за какой-либо проступок в 70-е или в первой половине 80-х годов оказывался в позиции предельной социальной незащищенности: ну кто был такой в советском обществе выгнанный семинарист, если он (были такие редчайшие исключения) не становился ренегатом, а оставался верующим церковным гражданином? Куда ему было податься дальше дворников или церковных сторожей, да и то еще не так просто было устроиться. И помимо церковной сознательности ситуация — будем называть вещи своими именами — страха оказаться за стенами семинарии очень помогала тогдашнему институту воспитателей, инспекции поддерживать порядок в духовной школе. Ны­не этих сдерживающих социальных моментов нет. Мы уже привели пример, что человек может поступить в другую духовную школу. Но даже если он, скажем так, изменит планы своей жизни, он может пойти работать куда угодно, он может учиться в светском вузе, заниматься торговлей, он не окажется в ситуации социального низа, это будет зависеть от него. Следовательно, и духовная атмосфера в школах, на чем строится дисциплина, ее основы безусловно должны стать иными. Об этом также должна позаботиться та реформа духовного образования, о которой мы ныне говорили.

Возраст студентов, безусловно, накладывает свой отпечаток. Сейчас говорят и часто упрекают нынешние духовные школы за то, что их выпускники не так охотно рукополагаются в священный сан. Как же ему рукополагаться, если он заканчивает в 22–23 года? Он не решил свои жизненные проблемы. Благоразумный молодой человек, даже если он женат или уже тяготеет к монашеской жизни, осознает, что в 22–24 года он еще не священник, он не готов к этому служению. Соответственно, одной из задач духовного образования будет на этот период между окончанием духовной школы и возрастом духовной и церковной зрелости дать человеку такое образование, такую квалификацию, чтобы он мог с пользой для Церкви, неважно, прямо ли в церковных структурах или в структурах государственных, но связанных с его православным мировоззрением, трудиться до того дня, когда почувствует себя готовым получить благословение на принятие духовного сана. Так что вопрос не только и не столько в какой-то неготовности людей по несознательности, сколько в объективном их статусе.

Обратимся теперь к тем изменениям, которые произошли в обществе. Нравится нам или не нравится, но современное общество становится, и уже в значительной мере стало, более поликонфессиональным и плюралистичным. Нравится нам или не нравится, но сосуществование не только с единой господствующей идеологией, выводившей нас в некоторые резервации для церковного бытия, но с множеством мнений, течений, религиозных воззрений, идеологических систем стало реалией сегодняшнего дня и России, и государств, на которые простирается каноническая территория нашей Церкви. Соответственно, задача духовных школ в значительной мере — это подготовка такого священника, такого церковного работника, который готов к диалогу в этом поликонфессиональном и плюралистичном обществе, который не будет смущаться выражением другого, не согласного с его точкой зрения, мнения (неважно, внутри ли церковной среды или в среде внешней), который не будет апеллировать только к властям предержащим, говорить о том, что запретить бы дескать те или иные секты, те или иные религиозные направления, нам вероучительно чуждые; побеждать их мы должны не столько апелляцией к гражданскому закону, сколько свидетельством об истине Православия. Священник, естественно, ныне часто призывается к общению с людьми не только с церковного амвона, но и с лекторской кафедры, по радио, телевидению; иные уже приобретают опыт общения в сети интернет, в иных многообразных формах, к которым должна готовить духовная школа. Ну как по старым семинарским программам священник мог быть подготовлен к тому, чтобы, к примеру, сказать пятиминутное слово при открытии муниципального детского сада, причем перед ним выступил глава или председатель департамента по образованию, а после этого будет говорить председатель правоохранительных органов? И вот нужно за 3–5 минут сказать нечто такое, что отличалось бы от того, что они скажут, что запомнилось бы как выражение точки зрения церковного человека и чем-то легло на сердце. Понятно, что ни гомилетика, ни практическое руководство для пастырей в старом смысле этого слова, никакие другие предметы к подобным задачам нас не готовили.

Еще один важный момент, который, несомненно, должен учитываться при подготовке реформы духовного образования. Мы замечаем те тенденции развития религиозности, которые происходят в нашем обществе. Обращу ваше внимание на две из них. Первая — это очевидное расхождение, “ножницы” между количеством людей, называющих себя симпатизирующими Русской Православной Церкви как самому уважаемому институту в обществе; все социологические опросы говорят, что наши граждане называют Церковь наиболее уважаемым институтом, которому они доверяют: 70–80–85% отзывается о Церкви позитивно. С большими отрывами идут даже такие уважаемые институты, как президентская власть и правительство; я уж не говорю о СМИ и других общественно значимых институтах. Достаточно большое количество людей называет себя верующими. По данным разных социологических опросов 65–70–75% в совокупности называют себя христианами. Иные не берутся точнее охарактеризовать свою конфессиональную принадлежность, но тем не менее это достаточно большой процент. Но с другой стороны, если мы честно посмотрим правде в глаза и скажем: а какой процент из этих людей является православными в церковном смысле этого слова, то есть какое количество хотя бы с какой-то регулярностью посещает храмы, участвует в Таинствах церковных, определяет свою жизнь православным мировоззрением, то мы увидим, что расхождение колоссально. В лучшем случае 3–5%, завышенные оптимистические цифры — 7% тех, кто с регулярностью (это в славянских, немусульманских частях нашего Отечества) принимает участие в Таинствах церковных. И вот это расхождение есть огромная, насущная и неотменимая нива для деятельности Церкви.

Если не обратить к тем, кто считает себя близким к церковной традиции, но реально в Церкви не находится, слово духовного квалифицированного, образованного пастыря, то эта симпатия очень быстро сменится тем же равнодушием, которое есть по отношению к религии в большинстве стран западноевропейской цивилизации, когда в устоявшейся нише существуют традиционные конфессии, но принципиальное отношение большинства населения к религии таково: “Не троньте меня, у меня собственные взгляды, оставьте меня со своими попечениями о моей душе и о моей религиозности”. Это то, чего нельзя отложить на 10–15 лет, когда вырастут некие гипотетические великие деятели церковного просвещения, — это мы должны сделать теперь. Итак, это одна тенденция, которая делает неотменимым процесс реформы духовного образования.

Еще одна тенденция развития религиозности в нашем обществе, на которую также нельзя не обратить внимание, — это та ситуация, что в последние годы, может быть в последние 10–15 лет, сменяется центр опоры в населении нашей Церкви. Поясню, что я имею в виду. На протяжении прежних десятилетий, может быть, даже и веков, главной опорой, главным фундаментом религиозности было сельское население, которое было и традиционнее, и крепче в вере, и менее подвержено соблазнам секуляризации, шедшим к нам с Запада. Традиционно русский крестьянин был опорой Русской Православной Церкви, Российской Православной Церкви в империи до 1917 года¹. А теперь, после того как русская деревня в значительной мере прекратила свое существование в старом смысле этого слова и была уже оплакана писателями-деревенщиками, уже и последнее слово в значительной мере было сказано, — теперь мы часто оказываемся значительно более близко к ситуации первых веков христианства, когда центрами церковной жизни были большие города: Рим, Александрия, Антиохия. Чем больше было в городе жителей, тем выше был образовательный ценз тех, кто там находился, тем больше там было христиан. И эти города были окружены морями тогдашнего язычества. В значительной мере мы наблюдаем это как тенденцию сегодня: чем крупнее город, чем больше там вузов, чем больше там молодежи, тем интенсивнее там и церковная жизнь. И напротив, часто в районных, маленьких городках, в деревнях она едва-едва теплится, просто потому, что часто и в храм-то ходить некому по причине общей или очень значительной алкоголизации сельского населения. А те крепкие приходы, которые есть в деревнях, в значительной мере составляют выходцы из городов, собравшиеся вокруг того или иного священника, создающего базу или ту или иную институцию в деревне. Бывши на днях в епархии владыки Александра, пришлось видеть такой сельский детский дом, созданный также, кстати, выпускником нашей духовной школы и выпускником Московского университета, священником Андреем Ворониным, — прекрасная социальная институция, и люди вокруг собраны, но ведь в значительной мере работают-то там и составляют костяк не жители этой деревни, а те, кто приехал; это они спасают детей спившихся наших соотечественников из этой деревни и окрестных мест, которых нельзя назвать родителями в собственном смысле слова. Так значит, в значительной мере миссия Церкви, — и эти слова Святейшего Патриарха уже приводил владыка Александр в сегодняшнем приветствии — зависит от того, насколько будет установлен контакт с интеллигенцией, насколько мы поспособствуем воцерковлению именно этой части нашего общества.

Исходя из этого и из многих других факторов (все их не перечислить, я только обозначил некоторые из них для начала нашего диалога), было принято решение на Архиерейском Соборе 1994 года перейти к новой системе духовного образования, в рамках которой семинарии должны стать высшими школами, а их целью остается при этом подготовка священнослужителей. Академии же должны быть преобразованы в школы, дающие богословскую специализацию. На основании соборного определения была образована рабочая группа по разработке детальной концепции новой системы богословского образования. Проводились регулярные консультации с профессорской корпорацией МДА и несколько встреч с профессорской корпорацией СПбДА, и в результате в декабре 1996 года были выработаны предложения по реформированию системы духовного образования. Данный проект был рассмотрен на заседании Священного Синода, состоявшемся 27 декабря 1996 года, и утвержден с внесением некоторых уточнений. Я упомяну главные моменты этого Синодального решения.

Духовные семинарии и академии составляют единую систему высшего богословского образования Русской Православной Церкви. Духовная семинария — учебное заведение Московского Патриархата, готовящее священнослужителей Русской Православной Церкви. Она является учебным заведением закрытого типа. Срок обучения в семинарии 4–5 лет. Здесь нужно понять, оговаривается “4–5 лет” не с тем, что это постоянная ситуация. Семинарии призваны к тому, чтобы развиваться в пятилетние вузы. Четыре года — просто в силу того обстоятельства, что невозможно потребовать сейчас от всех семинарий явочным порядком к такому-то числу перейти на пятилетнюю систему. Но безусловно, только за пятилетними семинариями будущее в системе учебных заведений нашей Церкви. По окончании семинарии в случае успешной дипломной работы выпускнику присваивается звание бакалавра. Духовная академия — высшее учебное заведение Московского Патриархата, готовящее священнослужителей, преподавателей для духовных школ, богословов, научных сотрудников для учреждений Московского Патриархата. Образование в Академии имеет двухступенчатую структуру. Первая ступень — три года. По окончании третьего курса в случае успешной защиты кандидатской диссертации студенту Духовной академии присваивается ученая степень кандидата богословия. Трехлетнее обучение в Духовной академии и наличие ученой степени кандидата богословия предоставляет право преподавания в Духовных семинариях. Вторая ступень — четвертый и пятый курс, два года, — аспирантура. По окончании пятого курса Духовной академии в случае успешной защиты магистерской диссертации выпускнику присваивается ученая степень магистра богословия. Окончивший Духовную академию с ученой степенью магистра богословия имеет право преподавания в Духовных академиях.

В этом Синодальном постановлении оговорен также статус Православного Свято-Тихоновского института как высшего учебного заведения Московской Патриархии открытого типа и Духовного училища как специального учебного заведения Московского Патриархата, готовящего церковнослужителей Русской Православной Церкви. В последующие годы были разработаны учебные планы для Духовных семинарий, рассчитанные на пять лет обучения, а также для четырех отделений Духовной академии: богословского, библеистического, пастырского и церковно-исторического, причем для церковно-исторического отделения предусмотрена специализация по русской или общей церковной истории.

Если говорить о тех изменениях, которые пришли в учебный план духовных семинарий, то важно сделать прежде всего акцент на том, зачем необходимо становление семинарии как высшего учебного заведения. Дело в том, что обращение к нашему современнику, как мы уже говорили, в особенности на начальных стадиях, подразумевает наличие у священника адекватного культурного образовательного уровня, и по своему духовному уровню он должен превышать тех, к кому обращается. И задача духовных семинарий — дать ему такой уровень образования, который бы делал его не узким специалистом в конкретной области богословских знаний, но человеком, достаточно широко образованным, чтобы он мог воспользоваться высшим образованием для того, чтобы привлечь людей к главному — Евангельскому благовестию, которое, собственно, и должен нес­ти каждый клирик, каждый церковный проповедник. Неотъемлемой чертой высшего образования является замена системы уроков, в значительной мере еще принятой в наших семинариях, на систему лекций и семинаров. Дело здесь не только в формальном высвобождении довольно большого количества часов за счет того, что сокращается время опросов, но и в самом изменении характера отношений профессора и студента. Если система “урок-опрос” подразумевает отношения “сверху вниз” безусловно, — отношения, которые предполагают от студента четко выученный конкретный объем материала, не очень важно, как глубоко усвоенного, но если он хорошо запомнен и довольно близко к тексту воспроизведен, то отрицательного результата при системе опроса последовать не может. Она хорошо оправдывает себя в некоторых классах средней школы и способствует усвоению многих нелюбимых школьниками и неспециальных дисциплин, но принципиально отличается от системы лекционно-семинарской, в которой преподаватель и студенты выступают в значительной мере как участники диалога. Конечно же, один из них направляет этот диалог и в результате в контексте этого общения выясняет уровень знаний учащихся, но семинарское задание не позволяет спрятаться за выученными абзацами. Семинарские занятия “развязывают” язык, учат диалогу, учат способности формулировать свою мысль, отстаивать свою точку зрения. В Московской духовной семинарии с третьего класса введены семинары по шести предметам, ведущим предметам образовательного цикла, по каждому предмету оказывается по два семинара в полугодие, всего четыре в году. Таким образом, каждую учебную неделю у студентов есть семинар по тому или иному из этих шести учебных предметов — двенадцать семинаров в полугодие. Навык такого рода общения уже показал себя очень оправданным и позитивно сказывается на уровне подготовки и на развитии способностей и богословских навыков студентов.

Акцент в реформе духовного образования в том, что касается учебного плана, в значительной мере связан с апологетикой, ибо именно апологетика и основное богословие необходимы для нас самих, ибо учат нас формулировать положения нашей веры в контексте с теми возражениями, которые может выдвигать неверующий разум или представители иных религий или иных христианских конфессий, — апологетика и близкие к ней по содержанию предметы, церковная история, в особенности новейшая, которая в старых семинарских планах часто бывала просто провалом, а историю ХХ века нельзя было изучать сколь-нибудь полноценно и она схематически обозначалась в семинарских планах, и составляющая общегуманитарных дисциплин, которая довольно заметно расширена в новом семинарском плане. Это касается как новых, так и древних языков, таких предметов как история философии, риторика, стилистика, литература; при этом каждая семинария может определить и корректировать этот набор дополнительных дисциплин. Скажем, недавно бывши в Жировицах с инспекцией, я имел возможность убедиться, как там тактично подходят к этому, вводя целый ряд дисциплин, специально связанных с историей Церкви в Белоруссии, с историей Белорусского государства и некоторых других аспектов регионального, а здесь уже даже государственно-регионального характера.

Таким образом, эти тенденции, эти изменения учебного плана должны привести к тому, что в ближайшие годы семинарии должны стать вузами, и с этим же связана еще одна проблема, — проблема регистрации, аккредитации и лицензирования, ибо с одной стороны, мы теперь не можем находиться вполне вне системы церковно-государственных отношений, с другой стороны, еще очень много предстоит разработать и понять в том, каковы должны быть эти отношения в области духовного образования, и как сделать, чтобы поддержка не сменилась контролем по отношению к тем или иным дисциплинам в наших духовных школах.

Надо сказать, что идеи реформы духовного образования по-разному укореняются в разных семинариях. По решению Священного Синода в этом году была осуществлена инспекционная проверка духовных учебных заведений нашей Церкви. И надо сказать, что картина очень и очень различная. С одной стороны, есть духовные семинарии или духовные училища, переходящие на статус семинарий, которые вполне уже соответствуют статусу вузов. Среди таких крепких школ можно назвать Тобольскую, Екатеринбургскую, Смоленскую, Жировицкую, Костромскую, Сретенское училище, получившее статус семинарии, при Сретенском монастыре, целый ряд других учебных заведений. С другой стороны, есть духовные учебные заведения, лишь формально носящие такое название…

Приходилось видеть духовные школы, где не только не знают о переходе на пятилетний план или не руководствуются им, но где вместе со студентами сидят престарелого возраста прихожанки кафедрального собора, слушая наставления архипастыря, который обращается равно к ним и к студентам, при этом все это имеет такой нерасчлененный характер, как у Ломоносова, когда студенты всех курсов вместе присутствуют на занятиях, как когда-то было в Славяно-греко-латинской академии. Приходилось видеть такого рода оторванность от богослужебной практики, когда в духовных семинариях нет храма, где бы студенты могли проходить какого-то рода практику и где осуществлялось бы их воспитание как священно- и церковнослужителей. Большие проблемы возникают с преподавательскими кадрами. И в этом контексте встает, конечно, вопрос о престижнос­ти и значимости статуса преподавателя духовной школы в нынешнем моменте нашего церковного развития… Очевидно, необходимо каким-то образом более активно поддерживать труд тех, кто подвизается в духовных школах. И это та часть, которая вряд ли может быть решена самим Учебным комитетом или только в контексте реформы духовного образования, но от нее также многое и многое зависит.

Завершить сегодняшнее свое выступление я бы хотел словами о том, с чего я начал. Реформа идет, и мы уже никогда не вернемся в то состояние духовных школ, которое было 10–15 лет назад, даже если бы нам внутренне как-то и хотелось очутиться в этом более покойном и в какой-то мере менее требовательном для нас времени. И то, насколько мы будем сознательными ее соучастниками, а не пассажирами в троллейбусе, который везет нас незнамо куда, так что мы ругаем водителя за то, что нас слишком много, и за то, что нас подбрасывает на ухабах, но в общем осознаем себя пассажирами, а не активными соработниками по отношению к тому, что происходит. Главным образом от этого и зависит будущее нашего духовного образования и благие плоды того процесса, в который мы вступили, реформируя его в последние годы.