Виталий Степанович сидел на ступеньках приходского домика, «караулки» по местному, так как на этом месте будка сторожа когда то стояла. Сидел и строгал немецким ножиком длинную палку, на конце которой была укреплена металлическая загогулина, чем то напоминающая головной убор Дровосека из мультика об изумрудном городе. Ножик был точно немецким, так как взял его наш регент у Харитоныча, стоявшего рядом. Харитоныч, как всем известно, был из тех дедов у которых ничего и никогда не пропадает, а так же не меняется с тех пор, как он с войны вернулся. Дед ножик этот трофейный берег, внукам и правнукам в руки не давал, а вот Виталию Степановичу попользоваться разрешил, так как тот тоже воевал. И хотя, по мнению Харитоныча, музыкальная рота, в которой последний год войны провел регент и не войска вовсе, но все же к ветеранам дед Степановича причислил.
На мой вопрос, что это за сачок с железякой, Харитоныч отмахнулся, мол, не мешай, а Виталий Степанович диаконовским распевом выдал: «и заключиша врата храма, и погасиша светильники, и фимиамом не кадиша, и всесожжений не принесо-о-о-ша…»
Я сделал вид, что все понял и отправился в свою келью, располагающуюся в этой же караулке, не с намерением подумать и узнать, чего мои деды мастерят, а поспать часика два перед вечерней субботней службой.
********
Нужно сказать, что Виталий Степанович был не просто регент, а регент с такой жизненной историей, что по ней можно отследить всю послевоенную судьбу всей православной Церкви на территории Советского Союза находящейся. Не было такой государственной деятельности в отношении тех, кто в храм ходит и лоб крестит, которая бы его не коснулась. Да и практически всех церковных событий он был или свидетелем, или участником.
Фото orthphoto.net
Родился Виталий Степанович в потомственной семье священника и путь ему был предрешен поповский, от которого он и не собирался отказываться, хотя ходил в советскую школу и, естественно, был мишенью всех предвоенных атеистических атак и насмешек. В Бога наш будущий регент верил и доказательств существования Всевышнего не искал, так как мир без Бога не представлял.
Для молодого и шустрого Виталика, как вспоминал его отец, богослужение началось с тех лет, как он только встал на ноги. Научившись дома ходить от кровати к столу и обратно он в первое же храмовое воскресенье, увидев открытые царские врата, поднялся со ступеньки солеи, куда сажали его во время литургии, и направился «по прямой» к отцу, готовящегося к Великому входу. Пока хватились остановить мальчишку, тот уже добрался до отца и схватился, дабы не упасть, за фелонь. Дары выносили втроем. Впереди старенький пономарь со свечей, затем отец священник с потиром и дискосом, а в завершении ковыляющий и еще путающийся в ногах Виталий.
— По-архиерейски вошел, — рассудили церковные бабушки и предрекли малышу большое церковное будущие.
Так бы оно, наверное, и было, если бы не война. Она временные рамки изменила, людей повыбивала, а вот церкви, особенно на оккупированных территориях открыла.
Нашего будущего регента в армию призвали уже в конце 44-го. В музыкальной роте 4-го Украинского фронта, он оказался не только по причине того, что мог играть на всем, что имеет струны и клавиши, но и из за того, что обладал идеальным слухом. Музыкальный военный путь начался еще в «учебке» по подготовке младшего командного состава, куда зачисляли всех имевших среднее образование. Дневалил как-то Виталий Степанович у взводной палатки, отдаленный гул приближающейся машины услышал и тут же доложил:
— Товарищ старшина, комполка едет.
Старшина удивился. Машины из-за пригорка перед подразделением никак разглядеть нельзя было.
— Почему комполка?
— Потому что ре диез, — тут же ответствовал Виталий Степанович, — Ошибки быть не может.
Держать в пехоте такое сокровище в конце войны пожалели и отправили его в «музчасть», с которой и дошел Виталий Степанович до Праги, а затем еще 18 месяцев после победы играл и пел для своих и союзников.
Вернулся домой Виталий на Покров 1946 года и сразу же женился. Благо невест тогда намного было больше, чем женихов. Война свое дело сделала.
Отец Виталия отговаривал сына от столь скоропалительной женитьбы. Чувствовало священническое сердце, что из бойкой, охочей до веселья и непоседливой невесты никак матушки не получится, хоть и крестик на шее присутствует. Не послушался наш будущий регент отца. Еще до поста рождественского обвенчал их батюшка.
Военное лихолетье уходило в прошлое, но надвигалось иное, изначально каждому не заметное, а вот священнические семьи непосредственно коснувшиеся. Все больше требовательных бумаг приходило на приходы из властных Советов, все жестче требования, всё конкретнее запреты.
Через год после поступления Виталия Степановича на епархиальные двухгодичные богословские курсы начали настойчиво теребить в комиссиях и комитетах его жену. Изначально просили отговорить мужа от церковной учебы и будущей священнической стези, а затем, когда стало ясно, что убедить не получится, началось запугивание.
— Ты молодая, красивая и активная с мракобесами себя связала, с отживающим элементом нашего общества живешь… Народ коммунизм строит, а ты в стороне остаешься. Не будет ни тебе, ни твоему ребенку ожидаемому никакого счастья.
И добились своего.
Не смогла молодая женщина такой натиск перетерпеть, да и веры особой не было. И когда в роддом заявилась целая группа «активистов» с обещаниями светлых социалистических будней, с ворохом столь дефицитных в те времена пеленок, и двумя кусками настоящего детского мыла, неокрепшая в вере (да и была ли она?!) душа молодой матери дрогнула.
«Прошу развести меня с моим мужем Виталием, так как я хочу быть активным строителем светлого будущего нашего народа и не разделяю религиозные взгляды своего супруга. Прошу помочь мне воспитать ребенка таким человеком, как требует наша партия и правительство» — именно так было написано в заявлении в поселковый совет.
Долго на столе советского начальника эта страшная бумага не пролежала. На второй день развод был оформлен.
Завернула молодая мать сына в пеленки, представителями светлого будущего подаренные, нехитрый свой скарб у свекра находящийся в сундук сложила и в общежитие, к подругам подалась. Охал отец Виталия Степановича, умолял сына подождать, по-доброму все решить, да Бога не гневить. Плакала матушка-свекруха, куда же ты мальца то забираешь…. Но под воротами церковного дома уже стояла, услужливая присланная телега из Совета, которая и доставила «мужественную мать, разорвавшую связь с отжившим миром», как писала вскоре местная газета, туда, где «живут и трудятся лучшие представители советской молодежи».
По всем правилам и канонам мог Виталий Степанович священником стать, даже в разведенном состоянии, но иначе все сложилось….
Любил он жену, которая от него отреклась, а еще сильнее страдал, что сына родного даже видеть не может. Власть быстро «позаботилась», чтобы получил брошенный молодой отец скорое предписание об обязательной оплате алиментов, а вместе с исполнительным листом и решение суда запрещающие свидание с сыном.
Не выдержал Виталий. Замелькала его выцветшая армейская гимнастерка с двумя наградными колодками и трофейным аккордеоном за плечами у мест злачных. В то время на возрождение шахт Донбасса много народу в степи донецкие согнали. Кого по своей воле, кого «добровольно-принудительно» и все больше женского пола. Да и где мужиков то брать после войны?
Гармонист всегда первый парень на деревне, а аккордеонист, который может играть все, что закажут, причем с такими коленцами и музыкальными вздохами, что и в филармонии не услышишь, всегда на виду и постоянно востребован. Закружила нелегкая молодого Виталия. Тут тебе и танцы, и водка, и девки бойкие…
И двух месяцев не прошло, как получил епархиальный архиерей строгую бумагу из областного комитета по делам религий. В бумаге той значилось, что учащийся епархиальных курсов, такой то такой то, ведет себя недостойно, водку пьет и аморальностью запачкан. За перечнем прегрешений следовало чуть ли не церковное определение, что в соответствии с канонами и правилами Церкви священнослужителем он быть не может…
Два года крутило Виталия Степановича нелегкая, пока не проснулся он однажды рано утром в чужой хате, в которую неизвестно как попал. Проснулся от шума в соседней комнате. Женские голоса разбудили, причем один голос, который постарше, упрекал и негодовал, а второй, помоложе, оправдывался и огрызался. Послушал Виталий эту бесконечную, да громкую перебранку бабью, в охапку свой аккордеона взял, да тихо в утренний предрассвет вышел.
Прохладно было. С недалекой речки тянуло сыростью, петухи отбивали очередную зорьку, им уже начинали вторить просыпающиеся птицы. По сторонам огляделся Виталий, попытался вспомнить, как он сюда попал, но память отказывалась, что-либо объяснять. В голове лишь стучали тяжелые молоточки боли. Или греха? Бог весть.
Опомнился от бездумной тяжести Виталий Степанович лишь тогда, когда тропинка резко оборвалась небольшой калиткой, в длинном, уходящем в мокрый туман, плетне. За калиткой, на фоне высоких елей стояла небольшая церковь.
— Наваждение, — подумал Виталий, и резюмировал – догулялся.
Церковь не была наваждением, как не был призраком и седой старый священник, стоящий у ее дверей.
Виталий поднялся по ступенькам деревянной паперти, поставил аккордеон на лавку, поклонился священнику и попросил:
— Благословите, батюшка.
Тот размашисто перекрестил:
— Во имя Отца, и Сына и Святаго Духа, — а затем добавил, — ну пойдем, раб Божий Виталий, утреню с тобой послужим. Чай еще не забыл, как службу править?
Почему-то Виталий не удивился. Он просто пошел вслед за священником, поклонился и поцеловал вслед за батюшкой две центральные аналойные иконы и свернул направо, к клиросу, который располагался рядом с алтарной солеей.
Через много лет рассказывал мне, молодому священнику, Виталий Степанович события того утра. О том, как он сам, впервые зайдя в этот храм, безошибочно взял с нужной полки, нужные для Утрени богослужебные книги, как раскрыл их именно на том дне, который служился, как читал сквозь слезы шестопсалмие и как навзрыд заплакал, когда священник возгласил «Бог Господь и явися нам, благословен грядый во имя Господне!».
Он плакал, а старенький, прошедший все испытания горького XX века, священник, по-отцовски, положил руку на его кудри, молился.
После службы была долгая исповедь, а затем не менее долгий разговор. Вернее, это было наставление умудренного жизненным и духовным опытом старца, который при каждом возражении и жалобе кающегося Виталия повторял:
— Будь смелым. Ты же солдат, медальки вон получил, а здесь трусишь… Бог смелым в деле праведном всегда благоволит.
На жалобы Виталия, что он все потерял, рассердился батюшка:
— У тебя Бог есть, родители дома убиваются, тебя ждут, а ты трусил и в храм зайти, и отцу родному, священнику Божьему, пойти в ноги поклониться…
Так и состоялось возвращение и в храм, и в жизнь.
Долгая она была, жизнь эта. И архиерейским хором командовал, и в ссылку в дальние приходы отсылали, за то, что говорил все, как думал, где ему одновременно и регентом, и клиросом и пономарем с алтарником в единственном числе быть доводилось; и сына своего в люди вывел и к Богу привел.
При всех же неудачах и нестроениях, когда припечет, заколет или смутит, любил Виталий Степанович слова старца-священника повторять:
— Бог, смелым в деле праведном, всегда благоволит…
*******
На вечернюю службу Виталий Степанович вместе с Харитонычем разожгли в храме паникадило. Оно древнее у нас, с лампадами настоящими, не муляжом электрическим. Разжечь его целая проблема. Надобно вниз на цепи опустить, затем аккуратно поднять, а весу в нем около восьми пудов. Только на праздники и зажигали, да и то не на все….
Здесь же, под рядовое воскресенье, настоящий полиелей… и иллюминация. Уставился я вопросительно на «всезаженное» паникадило, тупо не понимая, как эти два старика, смогли его вдвоем вниз опустить и наверх поднять. Ничего разумного не придумывалось. Пока Харитоныч не признался, а Виталий Степанович не похвастался.
Соорудили они длинный шест, на который приделали палку с тем странным сооружением из железа, который я у них давеча видел. Приспособление это могло одной стороной, лампады зажигать, там свечка крепилась, а другой тушить…
На мое восхищение смекалкой, умением и смелым решением, Виталий Степанович лишь ответил:
Бог, смелым в деле праведном, всегда благоволит…