Реки Вавилона. Часть 1. Есть ли смысл в православном кино?

– Евгений Евгеньевич, расскажите, как вы стали режиссером?

– Начало моей жизни прошло в Саратове, по первому образованию я – инженер теплоэнергетик. Занимался прикладной наукой, учился в аспирантуре… Эту линию последовательно выстраивал мой отец, доктор наук, профессор, который сам свободно мог одновременно преподавать четыре технических дисциплины. Ему хотелось, чтобы я продолжил династию, он видел меня кандидатом наук, поднимающимся по ступеням научной карьеры… Не будучи человеком технического склада, я повиновался воле родителя, окончил Саратовский Политехнический институт, начал там работать. Когда я был еще студентом, у меня уже выходили статьи в журнале «Энергетика». Параллельно всему этому шла моя совершенно отдельная художническо-артхаусная жизнь. Я организовал киноклуб, в котором творческая интеллигенция смотрела «кино не для всех». Всё это происходило в советское время, когда в прокате почти не было авторского кино. Тарковский, Феллини, Антониони и другие корифеи мирового кино – всё это в СССР закупалось, но лежало на полке, не шло в широкий прокат. Сейчас есть и специальные сеансы, всё неоднократно издано на DVD , но появились новые проблемы. Сегодня бы Тарковский не снял ни одной картины.

– Почему?

– Из-за своей бескомпромиссности. Он слишком серьезен, глубок, принципиален… Ему бы сейчас просто не дали денег на то, что начальники от кинематографии и продюсеры считают некассовым. Я сейчас читаю его дневники, которые названы им символично — «Мартиролог» — и понимаю это. Нынче всё измеряется в других единицах.

Тоталитарная советская система художника с одной стороны, подавляла, а с другой очень дисциплинировала. Когда художнику удается пробиться через жесткую цензуру, он создает необычайно интересное произведение.

В те годы, если ты попадал в профессиональную среду, становился в очередь на Мосфильме, получал так называемые «простойные», то потом, через пять лет тебе всё равно давали снимать картину. Теперь нужно иметь хорошие отношения с чиновниками Роскино или найти частного инвестора, который захочет финансировать искусство, а не получать быстрые деньги из проката. Фильмы Тарковского давно окупились, только это происходило очень долго. И еще будет происходить. Кассовое же кино в первый weekend отбивает все вложенные в него деньги, а потом перестает кого-либо интересовать.

Когда рухнула советская система, заинтересованные в этом силы Запада не случайно стали разрушать и нашу кинематографию. Ведь только четыре страны в мире способны существовать за счет своего внутреннего кинорынка: США, Россия, Китай и Индия. В других странах нет такого количества зрителей, которые позволили бы, при маленьких ценах на билеты, доступных абсолютно всем, окупить расходы на кино, а они ведь очень большие… Порог окупаемости одной ленты в СССР – 17.000.000 зрителей. Сравните, фильм «Табор уходит в небо» посмотрело больше 80.000.000 человек. Экран – это мощное идеологическое оружие. Сегодня российский экран служит идеологии, враждебной России, ее культуре, ее национальным интересам.

– У кого вы учились?

– Я иммигрировал из науки восемнадцать лет тому назад и поступил на Высшие курсы сценаристов и режиссеров в мастерскую моего незабвенного учителя Григория Наумовича Чухрая. Сказать, что я люблю Чухрая – это не сказать ничего. Я люблю его так, как любят родителей. Его нет уже семь лет, а я все равно мысленно с ним советуюсь, сверяю то, что делаю с его установками, нравственными ориентирами, с его масштабами. Так получилось, что он меня взял в свою мастерскую, хотя я хотел поступить к Александру Кайдановскому, будучи совершенно артхаусным и помешанным на «кино не для всех». Кайдановский хотел взять меня, а Чухрай «перехватил». Всё это происходило в 1990 году. Я поступил в киношколу в Советском Союзе, а закончил ее уже в демократической России.

Из института я уволился совсем – почему-то был уверен, что поступлю, хотя со стороны это казалось совершенно неправильным.

Когда я уже собирался ехать на экзамен, ноги сами понесли меня в храм, в кафедральный Троицкий собор Саратова, и там я принял святое Крещение. Вместе со мной крестилось человек семьдесят. Я тогда ничего не понимал, воцерковление происходило долго и мучительно, как у многих людей. Единственное, что я осознавал, это то, что без Бога жить не могу. Понимал, что на свои собственные силы я не могу опереться, их просто нет. Есть только одна настоящая Сила, которая меня поведет. Но это я сейчас так говорю, тогда бы просто не смог найти таких слов. Не хватало подготовки к духовной жизни, я только знал, что духовная жизнь и есть настоящая жизнь… Потом только, потихоньку, с искушениями, падениями я начал многое понимать. Воцерковление мое происходило параллельно моему профессиональному режиссерскому образованию и совершенствованию. Две этих параллельных дороги потом сошлись в один путь.

После окончания учебы я долго сидел без работы, а в 1998 году устроился в Православное Информационное Телевизионное Агентство (ПИТА). С середины 1990-х годов на телевидении почти на всех каналах шли православные программы. Сейчас с этим делом стало намного хуже, а тогда «ПИТА» делало «Слово пастыря» на Первом канале, на «Культуре» выходили «Ортодокс» и «Кредо», на канале «Россия» в будние дни по утрам Николай Николаевич Лисовой вел «Православный календарь», а на ТВ-6 шла передача «Канон», руководить которой пригласили меня. Я делал еще тот старый «Канон» с Иваном Охлобыстиным, который позже стал отцом Иоанном. Мы позволяли себе острые темы. Например, представьте себе, сделали передачу об отношении Православной Церкви к сексуальным меньшинствам.

– Какой она вызвала резонанс?

– Представители голубого лобби звонили мне с угрозами, а в церковной среде пастыри, которые вынуждены часто общаться с этими несчастными, говорили: «Теперь у нас в руках есть инструмент, пример, как с ними разговаривать». Потому что мы делали передачу с таким подходом, настроением: ненавидь грех, а не грешника. К человеку надо относиться с состраданием. Мы к ним так и относимся: как к несчастным больным людям, страдающим от чудовищных изменений своей природы.

Мы сделали передачу об отношении Церкви к оружию. Целых три выпуска программы было посвящено компьютерам и виртуальному миру, столько же – наркомании. Мы хотели показать, прежде всего, что наркомания – это духовная болезнь, и лечить ее нужно духовными средствами, медицина же может только снять ломку. Мы старались рассказать о том, что делает в этом направлении Церковь, дать необходимые адреса помощи. Показать людей, которые смогли с духовной помощью всё преодолеть.

Особенный отклик вызвала тема виртуального мира. Когда мы сделали вторую программу этого цикла, ее рейтинг перевалил за двойку – для православной передачи это очень много. Ведь тогда, да и сейчас, ситуация была такая: приходишь к какому-нибудь руководителю, предлагаешь сделать православную программу, и тебе сразу говорят «это скучно, до свидания». У нас ведь и в Конституции записано, что Россия – это светское государство – что с них взять?

С другой стороны, те, кто работал в поле православного кино, телевидения, журналистики – они тоже виноваты, потому что, как только Церковь выпустили на свободу, в кадре запестрели купола, кадила… И   почти все это, и в самом деле, сделано скучно… Внешняя сторона. А надо было идти вглубь. Потому в тот момент, когда праздновали Тысячелетие Крещения Руси, когда при Горбачеве отпустили Церковь на свободу, могло произойти второе Крещение нашего народа. Многие крестились… но жить духовной жизнью не захотели…

  Православными себя называет около 80 % населения европейской части России, а из них лишь 4 — 5 % регулярно исповедуется и причащается. И цифра эта почти не меняется… У нас нет социальной базы. Нам нужно все время искать пути того, как обратиться к светской части аудитории. Кроме куполов, кроме внешней атрибутики должно быть что-то, что волновало бы людей, отвечало на острые вопросы, которые ставит жизнь…

– Удалось ли Вам сделать что-то в этом направлении? Как складывалась ваша дальнейшая судьба?

– В начале 1999 года агентство «ПИТА» развалилось, православные проекты на больших каналах стали один за другим сворачиваться. Я ушел в спутниковую сеть АСТ – корпоративный канал, который финансировал Газпром. Это был единственный на моей памяти достаточно крупный телеканал, который с самого начала своего существования создал службу религиозного вещания: кроме православных передач на АСТ также выходила программа «Мир ислама».

Мы делали православное обозрение «Благовест». Фонд развития телевидения, учредивший премию ТЭФИ, наградил нас дипломом за профессионализм в раскрытии темы. Кроме того, ко всем двунадесятым праздникам готовились специальные программы. Мы делали много документальных фильмов православной тематики.

К сожалению, в 2001 году канал АСТ прекратил своё существование.

В 2004-2005 гг. я снял также тридцать три серии проекта «Вера святых» – это экранизация «Православного катехизиса» святителя Николая Сербского, разъяснение основ вероучения. Можно ли было снять это иначе? Сейчас я, пожалуй, сделал бы всё живей, но катехизис – он и есть катехизис. Есть пределы, за которые нельзя выходить без умаления высоты и святости предмета. Как рассказать о Троице, о двух природах во Христе Иисусе, о таинствах? Возможна ли адаптация Священного Писания? Мне кажется, что не может быть «Детской Библии», или «Библии для неверующих»… Библия – она не детская. Она – Библия. Одна и та же на все времена, как и Христос всегда Один и Тот же.

Три года назад творческая группа, которой я руководил, по благословению Патриарха сделала два больших проекта на федеральных каналах «Россия» и «Культура», посвященных 625-летию Куликовской битвы и первому в современной российской истории празднованию Дня народного единства – преодолению Смутного времени в начале 17 века. Большая была работа, мы сделали более сотни оригинальных программ. Помню, даже Президент Путин благодарил Патриарха за освящение этих событий.  

Сейчас я снимаю «Миссионерские письма» для детского семейного образовательного канала «Радость моя». Это экранизация еще одной книги святителя Николая Сербского.

– Почему вы обратились именно к этому источнику? Есть ведь и другие богословы.

– Святитель Николай (Велимирович) больше чем богослов. Он, во-первых, прежде всего миссионер. Во-вторых, его слово имеет силу. Он говорит как власть имеющий. Слово не всякого богослова имеет силу. Можно читать лекции для двадцати студентов в православном институте, и твои слушатели тебя поймут, но тут задача шире.

Слово святителя Николая Сербского кроме духовной глубины имеет удивительную литературную красоту. Вспомните «Письмо на Великую Пятницу», когда говорится о встрече Богородицы с Сыном на Крестном пути: «Она едва узнала Его. Неужели это Ее Сын, неужели Она родила Его? Эту огромную рану, размером с человека?»

Нет другого писателя, который так бы сказал об этом.

– Мэл Гибсон попытался…

—          И ему удалось. Убедительно сказал. «Страсти Христовы» — хороший, правильный фильм. В сцене Распятия не показаны палачи, видны только руки, которые забивают гвозди. Это руки самого Гибсона. Таким образом, он символично сказал, что мы все являемся сораспинателями Христа.

Продолжение следует…