Вошли ли мы в эпоху постсекуляризма? С чем сталкивается христианство в этот новый период развития общества? Какие новые вызовы встают перед Церковью? Архимандрит Кирилл (Говорун), анализирует особенности бытия религии и священного в современном обществе.
Лекция прочитана в Общедоступном православном лектории при Патриаршем центре содействию развития детей и молодежи Данилова монастыря.
Слово «секулярное» и «секуляризм» сейчас нередко встречается в СМИ, о них часто говорят наши иерархи и богословы.
Архимандрит Кирилл (Говорун)
Может быть, в меньшей мере вы слышали слово «постсекулярное» или «постсекуляризм». Сейчас оно циркулирует преимущественно в академической среде, среди социологов и философов. Они активно обсуждают явление, которое и назвали «постсекуляризмом». Назвали они его так по аналогии с другими явлениями, определенными с помощью префикса «пост-»: пост-модернизм, пост-тоталитаризм и т.д.
Начнем наш анализ постсекулярного с анализа того, что такое секулярность.
«Религиозное возрождение»
Секулярность – это некое общественное явление, опыт которого есть у каждого из нас. Пожалуй, в наиболее обостренной форме мы пережили его в советское время, когда советское государство целенаправленно вело борьбу с религией. Советский государственный атеизм был некой формой секулярности – однако отнюдь не единственной.
За пределами Советского Союза параллельно развивались другие формы секулярности. В Европе пустели и закрывались храмы, религия уходила из публичной и медийной сферы. Конечно, этот секуляризм не был столь агрессивным, как советский, но все же они шли к одной цели – вытеснению религии в сферу сугубо приватного, с тем чтобы в конце концов она ушла и оттуда.
В какой-то момент показалось, что и советский, и западный секуляризм победили, почти полностью вытеснив собой традиционную религиозность в обществе. То есть они, конечно, не уничтожили религию как таковую, но очень четко и жестко ограничили ее сферой личной жизни.
Вопреки теории прогресса, это привело не к дальнейшему вытеснению религии – теперь уже и из частной жизни, но к обратному процессу – ее возвращению в публичную жизнь. Так мы вошли в эпоху постсекуляризма.
В нашей постсоветской ситуации мы называем это религиозным возрождением. Религиозное возрождение – это такая вещь, о которой тоже очень многие сейчас говорят. Под ним подразумевают строительство новых храмов, массового крещения народа и его возвращения в храмы. Под ним подразумевают также то, что религия вернулась в общественный дискурс. А теперь говорят даже об активном участии религии в политической жизни страны.
Безусловно, в России это возрождение приобрело уникальные масштабы, однако само по себе оно не является уникальным. На мой взгляд, это возрождение подпадает под некое общее правило, которое и называется постсекулярностью. Это когда общество – причем, любое общество, будь то в России, Америке, Европе или Азии, доходит до определенной точки секуляризации, а затем начинается обратный процесс возвращения к религии как публичному явлению.
В России мы сталкиваемся с постсекулярностью в виде так называемого «религиозного возрождения». Между тем, нечто подобное происходит во многих странах, особенно испытавших на себе искусственную секуляризацию.
Я, например, столкнулся с интересными формами постсекулярности в такой стране, как Китай. Китай тоже пережил государственный атеизм. После культурной революции религиозный фактор был практически полностью уничтожен в жизни этой страны. А сейчас здесь наблюдается очень интересное возвращение к религии – даже в рамках по-прежнему господствующей коммунистической идеологии.
Это, в частности, возвращение интереса к Конфуцию. В предыдущую фазу развития коммунистического Китая не было принято говорить о Конфуции. Хотя конфуцианство – это больше даже этическая система, а не религиозная, однако даже в виде этической системы о конфуцианстве говорили мало. А сейчас, если вы зайдете в любой крупный книжный магазин Китая, целые полки посвящены только Конфуцию и конфуцианству. Еще несколько лет назад в это невозможно было поверить.
Мне как-то довелось читать лекцию в одном Пекинском университете, который готовит элиту для коммунистической партии Китая. Там до сих пор, например, есть факультет «марксизма, ленинизма и маоизма» — судя по всему, весьма процветающий и популярный. Но вот недавно прямо на территории университетского кампуса установили огромную статую Конфуция. Также этому университету было передано управление центрами по изучению китайской культуры во всем мире, и эти центры называются «Центры Конфуция».
Все это не что иное, как одна из форм постсекулярности. Одна из многих форм постсекулярности. Рискну предположить, что у каждой страны, переживающей постсекулярность, – а таких стран много – своя форма этой самой постсекулярности. И эта форма продиктована теми общественно-политическими условиями, в которых страна оказалась.
Секулярные черты постсекулярного общества
Секуляризация радикальным образом изменила структуру общества. Если брать наше общество, то именно потому, что у нас был период атеизма, та религиозность, которая наличествует в обществе сейчас, является другой, чем религиозность доатеистическая. Постсекулярная религиозность несет в себе много черт как раз секулярного.
Именно поэтому корректно, на мой взгляд, называть наше возрождение постсекулярностью, поскольку здесь фигурирует слово «секулярность». Волей-неволей мы перенимаем отдельные элементы из недавнего секулярного прошлого. И опять же, это происходит не только у нас, но это происходит везде, где можно идентифицировать постсекуляризм.
Характерной чертой постсекуляризма на всем постсоветском пространстве является то, что религия оказывается связанной с идеологией. В эпоху Советского Союза существовала мощная коммунистическая идеология. Советским людям привили необходимость иметь идеологию в качестве мировоззренческой базы.
Необходимость придерживаться идеологии – это явление и отличительная черта эпохи модерна. Именно эта черта эпохи модерна определяла ход истории Советского Союза. Сюда относятся революции, войны, борьба классов, социальных систем – все это происходило по поводу вопросов идеологических. После фиаско коммунистической идеологии и развала Советского Союза в обществе остались фантомные боли: общество по-прежнему требует некой идеологии, а ее нет.
Некоторые, на мой взгляд, справедливо, считают, что ее и не нужно. А некоторые считают, что она нужна, и испытывают от этого жуткие фантомные боли. Они пытаются их заглушить, отыскивая опору, в частности, в Церкви. Церковь, таким образом, становится для них местом, которое они воспринимают как привычную им идеологическую среду. Так происходит замещение, суррогатизация Церкви, когда Церковь редуцируется до определенной идеологии.
Многие говорят, что сейчас Церковь выполняет функцию некоей государственной идеологии. Я думаю, что это трагический диагноз. Если такое есть — а такое действительно есть — то это проблема и для Церкви, и для общества. Это, вновь возвращаясь к нашей теме, черта постсекулярного – постсоветского постсекулярного.
Другой пример постсекулярности – это инструментализация Церкви, когда Церковь воспринимается как инструмент. Например, Церковь хорошо иметь, потому что она сохраняет единство государства, единство народа.
Правильные, казалось бы, тезисы, но, между тем, они исподволь инструментализируют Церковь. Церковь становится средством для достижения неких других целей, полезностей, но перестает быть важной сама по себе. Я думаю, что это тоже очень неприятный момент, потому что с точки зрения христианства, с точки зрения христиан, Церковь – это все-таки ценность самодостаточная. Церковь существует ради спасения людей и она есть Тело Христово – организм, которой живет своей собственной жизнью. Она не должна быть инструментом для достижения каких-либо иных целей.
Инструментализация Церкви характерна не только для нашего общества – она носит повсеместный характер. Многие наверняка слышали о теологии благоденствия. Эта теология очень распространена в харизматических движениях. В этих движениях активно проповедуют то, что, если вы к нам придете, то у вас в жизни все станет очень хорошо. К вам придет достаток, успех, и ваше материальное благосостояние, ваш карьерный рост сразу же пойдут вверх. Это еще один пример инструментализации религии, который стал основой успеха харизматических движений в том числе в нашем постсоветском обществе. Харизматические движения – это тоже явление постсекулярности нашего времени.
Урбанизированное христианство
Мы сейчас в основном говорили о том, что плохого в постсекулярности. Между тем, само по себе это явление не является чем-то заведомо отрицательным – в нем есть и положительные черты.
В этом явлении, например, есть такая положительная черта, как необходимость осмысливать свой религиозный опыт. Эпоха просвещения и позитивизма, принесшая веру в разум человека, перенесла их и в постсекулярное. Поэтому признание роли здравого смысла даже в религиозной жизни отрицать сейчас – это моветон.
В постсекулярном преломлении это вызвало к жизни явление, которое я бы назвал урбанизированным христианством.
Чтобы продемонстрировать, что это такое, хотел бы привести в пример Грецию. Грецию воинствующий атеизм практически не затронул, хотя попытки во время гражданской войны 1946-49 гг. были.
В Греции процесс секуляризации происходил очень интересно. Большую часть своей истории современное греческое государство было сельским, и деревня была оплотом традиционной религиозности. Но вот после войны народ начал массово переезжать из деревни в город. Здесь демонстрировать свою религиозность было уже неуместно и немодно. Эту немодность, в частности, активно пропагандировала массовая культура. Попав в город, христиане из села вдруг переставали быть христианами, отказываясь от этой идентичности.
По мере перетекания сельского населения в город Греция становилась страной городской, вернее, страной одного города – Афин, где сейчас живет более четверти всех греков. И это внезапно урбанизировавшееся население становилось секулярным. А в селе в это время оставалось крепкое традиционное общество.
Потом с городом начали происходить интересные вещи. В 80-е годы город начал возвращаться к христианству. Городское население, еще недавно бывшее сельским и стыдившееся своих сельских религиозных корней, начало вдруг переосмысливать свою идентичность и вновь обретать христианство. Город начал возвращаться к христианским традициям, но возвращаться путем осмысления и знания. Люди начали читать богословские книжки, слушать умные проповеди. Очень популярными стали всякие священники-интеллектуалы. Возродилась общинная жизнь.
В результате, сейчас в Афинах порядка тысячи храмов, все они по воскресеньям забиты людьми, которые читают книги, которые просвещены.
Конечно, я немного утрирую и идеализирую ситуацию с просвещенностью городских христиан в Греции, однако описанное явление как тенденция действительно существует. Это тенденция возвращения города к христианству после его отрицания городской культурой.
В греческой деревне же в это время происходили обратные процессы. Массовая культура настолько проникла сюда, что деревня в значительной мере лишилась своей традиционной религиозности. Поскольку в деревне не было традиции осмысленного отношения к христианству, оно просто выветрилось.
В условиях современного общества устойчивым оказалось не традиционное, а осмысленное, вновь обретенное – урбанизированное христианство. Урбанизация христианства – это тоже часть постсекулярности. Черты урбанизации христианства – осмысленность и принятие здравого смысла как важного фактора христианской веры.
photosight.ru. Фото: Таша Чканова
Противоречия самоидентификации
Ранее я несколько раз упомянул слово «идентичность». Я думаю, что это категория, которая является ключевой в понимании того, что мы считаем секулярным и постсекулярным.
Идентичность – это то, как мы себя воспринимаем, чем мы себя мыслим. Это самоидентификация. Когда я говорю, что я христианин, что я имею в виду? Как я идентифицирую свое христианство? Вот это очень важная вещь.
И здесь оказывается, что мало сказать, что я православный христианин. Эта идентичность, самоидентификация себя как православного христианина раскладывается на очень широкий спектр других идентификаций, которые, как оказывается, как отдельные лучики этого спектра иногда противоречат главной идентификации себя как христианина.
Здесь мне хотелось бы привести несколько интересных статистических данных. Социологическая служба «Среда» провела ряд опросов по всей стране, пытаясь определить различные идентичности, связанные с религиозностью россиян.
Первый вопрос был посвящен вероисповеданию. Статистика по вероисповеданию получилась такая. Отвечая на вопрос о своем вероисповедании, 82% респондентов выбрали варианты ответов, означающих веру в Бога. То есть в Бога верят 82%. При этом 13% сказали, что они в Бога не верят. И 5% не смогли определить, как они к этому вопросу относятся. Из этих восьмидесяти двух процентов 7% отвечают: я исповедую Православие, но не принадлежу ни к Русской Православной Церкви, ни к другим Православным Церквям. То есть существует некое нецерковное Православие. Православными себя определили 42%.
Теперь посмотрим на другие параметры религиозности. Возьмем, например, такой параметр, как вера во всеобщее воскресение. Ситуация здесь такая: из всех респондентов только 26% верят в воскресение после смерти. Верят в Бога 82%, 42% считают, что они православные и принадлежат Русской Православной Церкви, и только 26 % верят в воскресение после смерти. Половина, это 54 %, в воскресение не верят вообще, и каждый пятый затрудняется с ответом.
Потом есть еще такой интересный параметр как суеверия. Статистика по суевериям тоже очень любопытная. Социологи задавали вопрос: считают ли опрашиваемые себя суеверными или несуеверными. Картина здесь следующая: 14% являются суеверными, 24% — несуеверны и 63% – среднесуеверны. Причем, интересен социологический срез по этим категориям. Среди суеверных на первом месте работники медицины и здравоохранения – 25%. Женщины – 22 %. Среднесуеверных в Москве – 72%, в Северо-Западном федеральном округе – 71%, православных – 76%. И в среднем по России – 63% среднесуеверных. Среди несуеверных – тоже интересные результаты. Больше всех среди таковых тех, у кого хватает денег на автомобили, – это 37%. Чуть меньше людей, имеющих высшее или незаконченное высшее образование, – 28%. Среди пенсионеров – 28%, и в среднем – 24%. Больше суеверия оказывается как раз у более состоятельных людей.
Социологические данные позволяют проследить связь между суеверностью и воцерковленностью. Оказывается, что чем выше воцерковленность, тем меньше суеверности. Эти вещи друг друга исключают. Отсутствие суеверности является признаком того, что человек либо прагматик и ни во что не верит, либо что он является воцерковленным человеком.
Есть еще такой интересный вопрос – отношение к астрологии, сглазу и гаданиям. На утверждение «я верю в возможность сглаза и порчи» народ отвечает таким образом: 27% полностью верят в сглаз и порчу; 30% говорят, что это скорее верно. То есть в сумме получается, что 57 % опрошенных более или менее верят в эти вещи. Интересна также социологическая палитра тех, кто верит в суеверия. Больше всего среди них женщин – 69 %, жителей села – 66%, людей, имеющих двух детей, – почему-то 61%. При этом не согласны с суевериями преимущественно жители городов с населением более миллиона человек, те, кто не интересуется политической жизнью, и те, кому 65 лет и старше.
Есть еще один вопрос – о частоте причащения. Среди православных россиян к причастию хотя бы раз в жизни подходило 53%. Ни разу не причастилось 73%. Если говорить о всех опрошенных, то 72 % россиян не причащаются никогда.
То есть, мы видим значительное несоответствие между идентификацией себя с православным христианством и другими идентификаторами, которые более точно пытаются определить православность.
Возвращение к тем или иным формам религиозной жизни не всегда означает, что в жизни людей происходят существенные и важные с христианской точки зрения изменения. Это явление также объясняется постсекуляризмом.
В связи со сказанным, актуальным становится вопрос об определении подлинных параметров религиозности и христианства. Я думаю, что это очень важная пастырская задача Церкви. Священники должны в первую очередь обращать на это внимание своих пасомых. Я надеюсь, что и в нашей новой системе образования, о которой мы так печемся, мы будем этому уделять большее внимание, чем раньше.
Читайте также: