– Как вы для себя обнаружили рэп и решили, что будет интересно разобрать тексты?
– Дочка, которой тогда было четырнадцать, стала мне говорить, чтобы я послушал рэп-баттлы, но при этом она очень стеснялась, ведь там масса нецензурной лексики.
Леонид Клейн
Я посмотрел рэп-баттл Оксимирона с Гнойным, и в какой-то момент мне стало совершенно понятно, что если бы там не было нецензурной речи, то баттл можно использовать в качестве урока литературы: столько там отсылок и цитат к произведениям русской и мировой литературы. В какой-то момент Оксимирон вообще начал читать наизусть стихотворение Гумилева, сознательно, на мой взгляд, выходя за рамки жанра, вводя в него большую поэзию. И это не случайно: у Мирона Федорова – отличное образование, он филолог, окончивший Оксфорд, и через формат рэпа он пытается донести важные смыслы.
– А дальше – вы стали смотреть других рэп-исполнителей?
– На «Серебряном дожде» у нас был большой проект «Почитай старших», в котором мы разбирали тексты чуть ли не десяти рэперов. При знакомстве с этой частью культуры у меня сложилось впечатление, что в основном рэп – это довольно честная и по своей сути довольно чистая история, несмотря ни на какую нецензурную лексику. Там есть подростковый бунт, несогласие с ожиревшим мещанством и, безусловно, практически всегда присутствует духовный запрос.
Духовный запрос может быть на социальном уровне, причем рэперы правильно измеряют температуру в этом смысле в обществе и не боятся.
Многие рэперы в последнее время стали объектами внимания правоохранительных органов, кого-то задерживают, чьи-то концерты отменяют. Невозможно себе представить, чтобы концерт, например, Тимати или Стаса Михайлова был отменен.
Мне представляется, что любая песня Стаса Михайлова или Филиппа Киркорова ровно в миллион раз безнравственней, чем даже слабые тексты рэпера, напичканные нецензурной речью, а духовный вред, который наносит низкопробная попса, гораздо страшнее, чем смелые, откровенные, инфантильные, неудачные строчки, образы или использование нецензурной лексики. Потому что это идет от души, пусть она несовершенна, искажена, но она транслирует свою боль, то есть – живая. А все, что мы видим в песнях хедлайнеров русской попсы – глубинный разврат, и потому гораздо опаснее.
Рэп кричит о боли. И мне кажется, что это хорошо.
Почему рэп сложно слушать в машине
– То есть вы рэп вписываете в контекст русской культуры?
– С одной стороны – да. Как учитель литературы (хотя сейчас в школе больше не преподаю, но все равно занимаюсь этим в других форматах), я готов использовать любую возможность, чтобы привлечь внимание к большой литературе. Можно через рэп – пожалуйста, через рэп, через Земфиру – значит, через Земфиру.
С другой стороны – здесь нужно быть честными и сказать, что рэп – это все-таки не большая поэзия. Это талантливые ребята с некоторыми талантливыми строчками. Есть знаменитая статья Мандельштама «Литературная Москва», где он говорит в том числе о Маяковском: «Маяковским разрешается элементарная и великая проблема «поэзии для всех, а не для избранных». Экстенсивное расширение площади под поэзию, разумеется, идет за счет интенсивности, содержательности, поэтической культуры.
Великолепно осведомленный о богатстве и сложности мировой поэзии, Маяковский, основывая свою «поэзию для всех», должен был послать к черту все непонятное, то есть предполагающее в слушателе малейшую поэтическую подготовку. Однако обращаться в стихах к совершенно поэтически неподготовленному слушателю – столь же неблагодарная задача, как попытаться усесться на кол. Совсем неподготовленный совсем ничего не поймет, или же поэзия, освобожденная от всякой культуры, перестанет вовсе быть поэзией и тогда уже по странному свойству человеческой природы станет доступной необъятному кругу слушателей».
Рэп тоже идет в сторону экстенсивности. У того же Маяковского есть такая фраза: «Изводишь единого слова ради // Тысячи тонн словесной руды».
В рэпе вся эта «руда» вываливается наружу, не отбрасывается, чтобы мы прочитали то единственно важное слово.
Перед нами речитатив, когда одну рифму пробуют на вкус, вторую раскалывают, третью рассматривают… Так и работает поэзия. Но та поэзия, к которой привык – не показывает читателю мастерскую, предлагая готовый материал. А в рэпе – все вместе.
– То есть, анализируя текст рэпа, проводя аналогии с зарубежной и русской поэзией, вписывая в контекст русской культуры, вы все-таки не относите его к высокой литературе. Наверняка так уже было и в прошлом. Можете привести примеры?
– Понимаете, кто-то – часть высокой русской культуры, а кто-то постоял рядом.
Проводить аналогии с прошлым – сложно и не совсем точно. И примеры будут не совсем корректны. Но очевидно, что в свое время Маяковский гремел в прямом и переносном смысле, в том числе в медийном пространстве тех лет, больше, чем, например, Мандельштам. Но совершенно ясно, по крайней мере для меня, как филолога и читателя, что Мандельштам – гораздо более значимое явление для русской культуры, чем Маяковский. Хотя он совсем не гремел, печатали его мало. Биография у него тогда была тиха, по сравнению с путешествиями Маяковского, его романами с властью и так далее. Маяковский тоже относится к высокой русской культуре, но Мандельштам – это ядро русской культуры в эти годы.
– Слушатели могут считать, услышать все те реминисценции из русской и мировой литературы, которые есть во множестве у того же Оксимирона?
– Здесь интересный момент. Скажем, рэп сложно слушать в машине, фоном: в него надо вслушиваться, а для этого необходима тишина. К тому же нужна образованность, чтобы услышать все сказанное.
Получается, что у рэпа есть два адресата. Условная толпа – те, которым нравится манера исполнения, стиль, социальная смелость и так далее. И – условные более внимательные слушатели, которые могут считать смысловой ряд, выстроенный автором.
Подтолкнуть к непоправимому
– Каковы главные темы рэпа?
– Во-первых, романтическое одиночество. В своей лекции по Оксимирону я говорил, что по тональности он созвучен молодому Маяковскому.
Во-вторых, подростковая, молодежная по сути тема – то, что мир находится в состоянии катастрофы.
Ну и, конечно, социальный протест, демонстрация категорически неправильного устройства мира. В альбоме «Горгород» Оксимирона есть мэр, коррупция, «бараны электората» и так далее.
Многие ролики Хаски – про неправовые действия силовиков, про ужасную социальную среду и так далее.
И если Шнуров издевается над жителями, условно говоря, спальных районов провинциальных русских городов, то рэп как будто бы оттуда кричит. Эта позиция на равных вызывает гораздо большее уважение. Вот, например, Хаски, «Поэма о Родине»:
Бараки-недоростки топорщатся кое-как,
Неприветливые, словно пропойцы на голяках
Или как
Из крадущейся кареты ППС
Две пары глаз блестящих, что конфеты M&M’s.
Небо подпирают новостройки-костыли,
Всё та же черная девятка разрезает пустыри,
И работяга тащит горб, что тарантул кокон,
И человечья требуха в фоторамках окон.
Я пройду, как по Манхэттену, по улицам восточного,
От солнечного света не пряча лица отечного.
Дети сопят в колясках, укачанные рессорами.
Все мои одноклассницы рядышком нарисованы.
Есть в рэпе и отчаяние глубже социального.
Не зря же один постсоветский фильм называется «Легко ли быть молодым». Человек выходит на некоторую жизненную дорогу, он дезориентирован, и вот потому у городских подростков, молодежи возникает депрессивная культура отчаяния, испуга перед большим миром, связанная с этим агрессия. На самом деле это такой своеобразный крик о смысле жизни.
– Родителей взрослеющих и уже почти взрослых детей этот агрессивно-депрессивный крик может пугать – не подтолкнет ли он их к чему-нибудь трагически-непоправимому?
– Культура – вообще вещь опасная. По этому поводу существует замечательный фильм «Общество мертвых поэтов», где главный герой – учитель, открывая классическую английскую поэзию ученикам, становится, пусть не фактически, косвенно, ответственен за самоубийство одного из героев. Когда Пастернак говорит о «полной гибели всерьез», он говорит именно о полной гибели всерьез. Потому что вы испытываете мир и свою душу на прочность. Как поет Земфира: «Я пытаюсь справиться с обрушившимся небом./Я никак не слабачок, но тут такие перестрелки». Культура – это перекресток настоящих перестрелок и настоящих взрывов.
Даже «Евгений Онегин» может подтолкнуть кого-то к непоправимому, если у него предрасположенность и он прочтет роман всерьез: «Блажен, кто праздник жизни рано/Оставил, не допив до дна/Бокала полного вина,/Кто не дочел ее романа/И вдруг умел расстаться с ним,/Как я с Онегиным моим…» Кто это сделал? Ленский, который фактически напоролся на свою смерть. А сам Онегин: «Он застрелиться, слава Богу,/Попробовать не захотел,/Но к жизни вовсе охладел». И это я касаюсь всем известного, классики.
Так что да, культура – это минное поле, и рэп не представляется здесь самой страшной миной.
Может, самой яркой, но взрывная сила у него не такая сильная, потому что, как я уже сказал, большая поэзия находится в других местах.
Так что волноваться по этому поводу точно не нужно.
И еще – все-таки у культуры больше другой, сохраняющей силы. И у рэпа в том числе – и через рэп молодой человек может послушать про себя, про свою боль.
Он мог бы услышать это и через большую литературу, может быть в связи с тем же рэпом, через него, но с этим сложнее. Программа по литературе устроена таким образом, особенно с Федеральными государственными стандартами, которые произвели откат на несколько десятилетий назад, что у учителя во время урока нет возможностей поговорить на современном ученику языке о чем-то, что действительно его, ученика, волнует.
Понятно, что литература должна вести и так далее, но литература в подростковом возрасте – это в том числе и психология, и социализация, и религия – человек может задуматься о высшем, о Боге, о подвиге, о святости, о грехе через литературу. Но об этом нужно говорить на каком-то таком языке, который будет понятен. Поэтому хорошо, что подростку есть за что зацепиться хотя бы на уровне рэпа.
– Мир тяжел, состоит из боли, бунт против мещанства – это все-таки переживания подростковые, ранней молодости. Вы сравниваете Оксимирона с молодым Маяковским. Сейчас Мирон приблизился к возрасту «взрослого Маяковского». Во что эти боль и бунт могут перерасти у него и у других рэперов?
– Думаю, что, возможно, все-таки рэп – это, действительно, возрастная вещь. Кто-то может, конечно, задрав штаны, бежать за рэповским комсомолом и в 40, и в 50 лет. Но Оксимирон – талантливый человек, и думаю, что какие-то темы для него перестанут быть актуальными, может, появятся новые.
С другой стороны, Достоевский написал «Преступление и наказание» в 45 лет, а это на самом деле очень молодежный, даже подростковый роман. И потому, что там действуют молодые люди, и потому, что серьезно разбирается тема: можно ли через убийство чего-то достичь в своем внутреннем устройстве.
– Высоцкий когда-то воспринимался больше как просто исполнитель, бард, а сегодня некоторые его тексты – принадлежат именно к настоящей поэзии. Возможно, что некоторые тексты рэпа тоже останутся?
– Не знаю. Сегодня мне кажется, что волна времени все это смоет, я не вижу того, что может быть интересно по-настоящему спустя десятилетия. Но я – один из читателей, и это просто мой взгляд из сегодняшней ситуации. Какие-то строчки действительно талантливы. Вот у Хаски – это уже поэзия:
Когда ты меня раскусишь, жженый мой сахарок
Выставишь с детьми нерожденными за порог,
Я умою дымом глаза, слепые, как волдыри.
Везите меня вприпрыжку, трамваи-поводыри,
Чтобы в какой-то кухне, да в пьяни, да в кутерьме,
Но наплакать на ухо шлюхе, жеманной, как кутюрье,
Но на том, как тебя люблю и как жить без тебя очкую,
Хмельную взглотну слюну и… в стол забычкую.
Мне приснятся мои похороны…
– Рэп – это искусство молодых. А молодые упорно хотят все сбрасывать с парохода современности, быть уникальными. Вписывая в общий контекст культуры, вы тем самым показываете, что никакие они не уникальные, что все уже было.
– Да, что они связаны с теми, кто сбрасывал с того же парохода и раньше. Когда в тексте возникают крупицы смысла и таланта, – это всегда про то, что люди, их создавшие, читали какие-то другие тексты. Я, анализируя тексты рэп-исполнителей, показываю, какие у них есть реальные подпорки, чем они могут если не гордиться, то хотя бы оправдаться.
– Вы говорите, что и те же рэп-баттлы придуманы далеко не сегодня, что это традиция, и приводите в пример поэтическое состязание Маяковского и Северянина. Разве такое жесткое принижение оппонента – традиция?
– Там не только жесткое унижение, это еще и игра, театральщина, ринг, соревнование. В каком-то смысле диалог, восходящий в чем-то к тому же древнегреческому театру, когда зрители могли судить, какой автор более искусен. Сейчас это соревнование приобрело вот такую форму. Не могу сказать, что она мне очень нравится, второй раз смотреть я бы уже не стал.
Когда есть мат, но нет фальши
– Мат – как будто бы неотъемлемая часть рэпа. Это тоже, кстати, пугает старшее поколение. Что вы думаете, для чего в рэпе используется нецензурная лексика? Есть какое-то художественное объяснение, скажем, для экспрессии?
– Про старшее поколение – в этом есть какая-то нечестность. Мат – вокруг нас, им разговаривают и те же взрослые, и молодежь. Когда я выхожу из метро, особенно если оно рядом с каким-нибудь институтом, то иду по переходу вверх и считаю секунды: сколько смогу пройти, не услышав мата вокруг себя. Обычно не больше пяти секунд. Мы живем в этом смысле в новое время: сложно найти группу, которая бы не использовала мат в качестве рутинного разговорного средства. Они уже не имеют в виду ничего особенного, просто разговаривают.
Дочка года четыре назад поведала: «Сегодня учительница русского языка говорила, что мат – это грех, кто ругается – его совершает. Какой отстой так говорить ученикам!» Я подумал, что дочка права: нельзя такие глупости говорить, особенно на уроках русского языка. Потому что, во-первых, это осуждение другого. Во-вторых, не для всех грех – актуальное терминологическое понятие. А в-третьих, не мат – грех, а тот понятийный, моральный, точнее – аморальный ряд, который может за этим стоять. Само употребление мата никак не маркировано. Дочка увидела фальшь в словах учительницы. В рэпе, кстати, по крайней мере нет фальши, и это важно.
Нецензурная лексика в поэзии – сильное средство, но в рэпе она стала как раз слабым местом, потому что давным-давно переборщили. В каком-то смысле мат в культуре – это атомная бомба, которая есть, на которую можно иногда кивать, но которую не надо испытывать. Сегодня это превратилось в какой-то новогодний фейерверк, в крик «волки! волки!», за которым ничего нет.
Мне кажется, что это не рэп использует мат, а рэп – уже какая-то часть и жертва мира, захваченного матом. Я не знаю, куда вообще от этого деться.
Ну и такое множественное использование нецензурной лексики – показатель слабого качества поэзии, если смотреть по гамбургскому счету.
– В контексте культуры как определяется, что низкое, что не низкое? Вот Бунин говорил, что творчество Цветаевой – это вообще издевательство над языком. А теперь оба занимают свое место в истории русской литературы.
– Мне кажется, что Бунин – это издевательство над языком. Поздние эротические мотивы Бунина – это на самом деле безобразие, и любой рэп чище всех его рассказов из «Темных аллей». Я вообще не понимаю, почему мы должны все это читать и кому мы там должны сопереживать.
Так что дело не только в словах, а какой образный ряд и какая картина мира за ними стоит.