<РЕЦЕНЗИЯ>: Мироносицы в эпоху ГУЛАГа

Сост. П. Проценко. Издательство Братства во имя св. Александра Невского. Нижний Новгород, 2004. 607 стр.

Мученики и исповедники ХХ века — это неувядающая слава Церкви, и справедливо было бы сказать, что литература о них должна составлять значительнейшую часть всей издаваемой церковной литературы (к сожалению, это не так). Делание женщины в Церкви — очень важная тема, в которой раскрывается высокая духовная свобода Православия, соответствующая духу Евангелия, говорящего о принципиальном равенстве полов во Христе (ср. Гал 3:28). Роль и место Богородицы и Приснодевы Марии в спасении рода человеческого — это та основа, на которой строится христианское уважение к женщине, разительным образом отличающее христианство от других религий. Строго говоря, “модная” тема возможности или невозможности женского священства, диктуемая идеей социального равенства, может быть, и выглядит актуальной в круге современных идей расширения прав всех на всё, но малоактуальна для христианства, которое признает Богоматерь Честнейшей Херувим и славнейшей без сравнения Серафим, — и это при том, что об Иоанне Крестителе, самом великом из рожденных женами, сказано, что меньший в Царстве Небесном больше его (Мф 11:11).

Евангельское повествование о земной жизни Спасителя содержит упоминания о множестве женщин, кающихся и прощаемых, исцеляемых по их дерзновенной вере или с такой же верой просящих и получающих помощь для своих близких. Но венец этого сонма праведниц — жены-мироносицы, сохранявшие верность Христу и тогда, когда дрогнули Апостолы, уповавшие на воскресение Спасителя, когда Апостолы находились в смятении. И недаром в Православии ХХ века название мироносиц перешло на верных и твердых христианок, служивших Церкви даже до смерти.

Именно поэтому книга “Мироносицы в эпоху ГУЛАГа”, так сказать, обязана была появиться на свет. И появилась она в очень достойном виде, о котором невозможно не сказать в первую очередь, потому что данное издание — это тот случай, когда художественное оформление не просто находится в гармоничном соответствии с содержанием тома, но составляет немаловажный компонент этого содержания (ху­дожник Б. Трофимов). Строгое и благородное графическое оформление, видеоряд, в котором фотографии людей и документов сочетаются с блестяще задуманными и выполненными фотонатюрмортами, составленными из вполне обыденных предметов скудного обихода, а скорбные, трагические (иначе не скажешь) пейзажи былых времен стилистически безупречно соседствуют с точно такими же видами современной деревни, что порождает (наряду с восхищением эстетическим совершенством) и очень невеселые мысли о нашей жизни. Наверное, можно сказать, что художник глубоко проник в замысел составителя, благодаря чему мы и получили книгу в собственном, классическом смысле слова, — книгу как целостное явление культуры, а не распространенное ныне случайное сочетание того, что полиграфисты небрежно называют “нутрянкой”, с максимально бросающейся в глаза обложкой.

Работа составителя книги П. Проценко заслуживает всяческого внимания. Архитектоника тома продумана и стройна: вступительная статья и три части, каждая из которых включает публикуемый текст (или тексты), историко-архивную справку о нем и примечания.

О вступительной статье, озаглавленной “Отверженные и любящие: мироносицы в эпоху ГУЛАГа” хочется размышлять и размышлять. Она построена как историко-философское эссе о судьбах русских женщин, о характеристиках и эволюции их социально-культурных стратификаций. Нельзя употребить расхожий комплимент “это читается, как роман”, потому что это читается с более значительным интересом и напряжением, нежели роман. Автор одинаково хорошо владеет и стилем (благодаря чему ход мысли проявляется во всей четкости), и материалом. В научных кругах сделано ироническое наблюдение: начинающий автор всегда старается “упихнуть” все, что он знает, в одну статью; опытный автор развивает в рамках статьи одну мысль, да еще из всего массива сведений, находящихся в его распоряжении, отбирает только те, которые нужны для развития избранной темы. В этом смысле безошибочно можно определить, что составитель владеет приемом опытного автора: сколь ни богат “эн­циклопедический фон” вступительной статьи, видно, что информация, помещенная в ней, прошла отбор. Авторская мысль развивается последовательно, хотя не скажешь, что прямолинейно; создаваемая концепция достаточно сложна по своей структуре, что всегда является показателем адекватности концепции тому реальному миру, к которому она прилагается. Нельзя сказать, что автор грешит чрезмерной скрупулезностью историка, обрушивающего на читателя сотни имен, подавляющее большинство которых упоминается лишь однажды, а их носители почти или совсем не имеют отношения к описываемым событиям (это свойство историко-мемуарной литературы многократно становилось предметом пародий). Но тем не менее он упоминает множество людей, и каждое упоминание не только уместно, но и достоверно настолько, что поневоле возникает ощущение, что автор пишет о своих хороших знакомых; впрочем, таково свойство всякого хорошего текста всякого хорошего историка.

Работа составителя над данным изданием тем более заслуживает добрых слов, что в целом издательская ситуация в области церковно-исторической литературы далека от желаемого состояния. Можно сетовать по поводу отсутствия как разветвленной системы научных и научно-общедоступных периодических изданий, но дело даже не в этом, а в отсутствии у церковного народа (и в особенности у молодежи) глубокого и подлинно духовного интереса к истории Церкви. Мы не говорим о распространении книжек, в которых сомнительных факты подаются в сомнительном освещении, потому что именно такого рода литература и препятствует формированию подлинных представлений о нашей истории. Собственно же исторических работ в настоящем смысле слова до обидного мало. Об этом справедливо пишет П. Проценко, и, к сожалению, именно этот факт вызвал наличие несколько пристрастной по тону полемики по поводу документально-источниковедческого аспекта данного издания. Может быть, эта полемика выглядит в книге не вполне на месте. Но где же ей быть опубликованной? — Негде; поэтому составитель и вынужден “нарушить праздник”, отказываясь в этом пункте от бесстрастно-академического повествования. Иными словами, некоторая полемичность в этом вопросе — это не столько недостаток издания, сколько следствие скудости наших исторических публикаций.

Первая часть книги посвящена жизни и мученической кончине блаженной старицы Евдокии Шейковой¹, которая была зверски убита вместе со своими келейницами. Составитель оговаривает, что образ жизни и поучения “Дуни”, как ее называли, могут вызвать смущение у современного читателя. Но нужно помнить, что этот читатель мало или вовсе ничего не знает об образе жизни в деревенской глуши начала ХХ века, — а без этого знания всякое представление о современной жизни деревни (там, где она еще теплится) будет неполным, недостаточным. Хорошо бы нам, вынося свое суждение в этом случае, прежде всего помнить о том, что блаженная претерпела мученическую кончину и была прославлена Церковью, и из этого исходить. Эта часть книги содержит очень важные сведения о том, что Дуня не только была убита по ложному обвинению в укрывательстве дезертира, но при этом ее жестокие мучители всячески намекали, что “освобождают” деревню от колдуньи. И про эту двойную ложь палачей нужно хорошо помнить — и не доверять.

Раздел, посвященный блаженной Евдокии, состоит из двух текстов, каждый из которых заслуживает более подробного описания, нежели то, которое возможно в рамках рецензии. Первый текст — лаконичное повествование “Белый голубь”, ходившее в самиздате и публикуемое впервые. Автор обозначен инициалами И. В. Помимо ряда важных свидетельств о мучениях и казни блаженной Евдокии и ее келейниц-“нянюшек”, повествование содержит свидетельство о том, как неверующий тогда крестьянин видел, что когда по пути к месту казни палачи били плетьми Дуню, а келейницы прикрывали ее своими руками, над ними распростер крылья белый голубь, принимавший на себя удары, так что девушки боли не чувстововали. Другие присутствовавшие этого голубя не видели, но один из почитателей блаженной, также избитый плетьми, говорил, что не почувствовал никакой боли от ударов. Духовная значимость этого эпизода в комментариях не нуждается; здесь удобее молчание. Второй текст — обширное и подробное “Житие блаженной старицы Евдокии…”, составленное Валентиной Долгановой (в постриге Серафимой). Материалы и свидетельства собраны автором с великим тщанием и с высокой степенью профессионализма; в этой работе видны и иноческое прилежание, и скрупулезность, присущая хорошему историку.

Вторая часть книги содержит работу О. Второвой-Яфы, соловецкой узницы, под названием “Авгуровы острова”. В этом названии отражено то, что губительнее всяких телесных пыток и физической смерти: система тотальной продуманной лжи, царившей в местах заключения (на деле — уничтожения) и растлевающей души. “Авгуровы острова” состоят из двух частей: собственно дневник пребывания автора на Соловках в 1929–31 гг. и повесть на соловецкие сюжеты “Мать Вероника”; психологическая и художественная достоверность повести такова, что в тех кругах, которые с ней знакомы, бытует убеждение в том, что мать Вероника — реальное лицо, и даже ведутся разговоры о необходимости ее канонизации. Возможна ли более высокая оценка художественного произведения? Вообще хочется сказать, что при безусловной ценности книги в целом именно “Авгуровы острова” представляются наиболее совершенной ее частью как в чисто литературном, так и в духовном и психологическом аспектах.

Завершающая часть книги — воспоминания В. Яснопольской, озаглавленные ею “Счастливый случай”; так она с нежной иронией характеризует свою жизнь, полную впечатляющих встреч, значительных событий и жестоких испытаний. На фотографиях — девушка с яркой внешностью; столь же ярким — до импульсивности — представляется и характер автора воспоминаний. Читать их очень интересно, однако возникает некоторое сомнение специального характера. Немногие до конца понимают, что писать примечания гораздо труднее, чем предисловия, однако это так. И если предисловие составителя, как было сказано, достойно всяческих похвал, то примечания создают некоторые сложности. Так, В. Яснопольская принадлежит к убежденным противникам патриарха Сергия (Страгородского); замалчивать этот факт или производить соответствующие купюры и конъектуры было бы делом недостойным. А вот внести ноту исторической рассудительности было бы не просто полезно, но необходимо. К тому же текст содержит два личных “обосно­ва­ния” этой неприязни. Первое — автору не понравилось, как Владыка служит (была на службе один раз). Подобные суждения мирян не только широко распространены, но и давно стали предметом легкой ироничной жалости (ср. у Лескова случай, когда забредший в храм генерал написал правящему архиерею, что-де неблагоговейно служат и поют, а тот при встрече предложил генералу спеть тропарь “на глас”; выяснилось, что гласов-то тонкий ценитель и блюститель не знает). При всем уважении к автору воспоминаний данный случай сводится к констатации: барышне не приглянулся митрополит. Бывает. Второе обоснование серьезнее: следователь сказал, что владыка Сергий губит Церковь. Это, конечно, авторитет; в двух других частях уже говорилось о тлетворной лжи, распространяемой гонителями. Остальное понятно.

На с. 517 приводится перечень замечательных ученых, у которых краткое время училась В. Яснопольская, с замечанием: “почти все наши профессора погибли”. Отрицать массовые репрессии бессмысленно, но именно все перечисляемые дожили до почтенных лет и скончались мирно, окруженные почестями (правда, некоторые побывали под арестом). В примечаниях тщательно прослеживается их жизненный путь, но сказанное никак не комментируется.

Наконец, автор воспоминаний упоминает человека, оказавшего ей существенную помощь, и называет его хорошим человеком. В примечаниях же говорится, что А. И. Солженицын называет его “убийцей”, и приводятся два варианта его биографии. Хотелось бы, чтобы при таком серьезном обвинении добрый отзыв о нем был как-то откомментирован, даже если установить, какая из биографий истинная, не представляется возможным.

Описывая свои детство и юность, В. Яснопольская упоминает о том, как она совсем еще девочкой ночью тайно носила кирпичи при постройке храма. Позднее ей явилась блаженная Ксения, тогда еще не канонизированная, но почитаемая многими, и помогла ей в ее затруднениях. Здесь просто-напросто напрашивается сказать о том, что Блаженная при жизни точно так же помогала рабочим, — это был бы очень выразительный штрих, заставляющий задуматься о том, как святые общаются с ныне живущими.

Еще одно замечание можно, если угодно, считать мелкой придиркой. Составитель проявил усердие, устанавливая, что упоминаемая в тексте писательница Мария Корелли была не француженкой (такое впечатление возникло потому, что на русский язык ее переводили с французского), а англичанкой. Однако на русском языке опубликован короткий очерк о Марии Корелли, принадлежащий перу Марка Твена и опубликованный в 1961 г. в 12-м томе его собрания сочинений. Правда, ничего хорошего о ней великий писатель не сообщает, отмечая ее эгоизм, бездушие и умение создавать себе рекламу, ни с кем не считаясь. Приводимое на с. 497 изложение ее повести (мальчик, которого убедили, что Бога нет а вселенную сотворил “Атом”, кончает с собой) свидетельствует скорее о правоте Марка Твена, который не переносил лицемерия и фальши, нежели о правомочности оценки Корелли как христианской писательницы.

Понятно, что всеохватывающего и исчерпывающего комментария просто не может быть, но таково уж свойство хороших книг: читатель, втянутый в орбиту повествования, как бы стремится продлить свое общение с книгой, сделать его более полным. Поэтому сделанные замечания не мешают назвать “Миро­носиц в эпоху ГУЛАГа” ярким, впечатляющим, значимым изданием. Это книга не для однократного прочтения, а для постоянного к ней обращения. Хочется надеяться, что со временем она будет переиздана; если такое произойдет, то издательству было бы полезно снабдить книгу именным указателем.