Революция и Собор 1917–18 гг.

Русская Церковь, лояльный спутник русского государства, естественно, была потрясена катастрофой русской революции 1917 г. Но как это ни покажется неожиданным, она оказалась сравнительно более подготовленной к этой катастрофе, чем само государство. Повелительным толчком к этой подготовке была первая, предупреждающая революция 1905 г. Сам К. П. Победоносцев вынужден был тогда запросить всех епархиальных епископов высказаться о желательных реформах в Русской церкви. Ответы были готовы к концу 1905 г., и из них составилось пять больших томов, официально изданных Св. Синодом. Подавляющее большинство епископов резко критиковало существующий строй управления церкви и требовало широких и разнообразных реформ. Царский манифест 17 октября 1905 г. даровал России конституционный строй с народным представительством. И Церкви ее покровителем-императором был обещан тоже своего рода конституционный строй с представительным органом в виде Собора, и указано было — готовиться к Собору (17.ХII.1905). Для этой подготовки в январе 1906 г. Св. Синод созвал особую совещательную коллегию под именем “Предсоборного присутствия”. В состав ее приглашался обширный круг компетентных лиц (до 50 человек): епископов, ученых протоиереев, светских профессоров духовных академий и университетов, общественных деятелей и публицистов. “Предсоборное присутствие” работало с энтузиазмом в течение всего 1906 г. в атмосфере сочувствия церковно-общественного мнения. Шесть огромных томов трудов “Предсоборного присутствия” (СПб., 1906–1907) — блестящее свидетельство глубокой и поистине ученой подготовки русской Церкви к своему Собору. В 1912 г. было для той же цели открыто при Св. Синоде “Предсоборное совещание”, которое прибавило к сделанному ранее еще 5 томов своих работ (СПб., 1912–1916). Когда разразилась революция 1917 года и поставила на очередь дня созыв Собора, русская Церковь и принципиально и технически знала, что и как ей нужно делать на этом Соборе. Неясен был лишь конечный результат: какое из двух борющихся течений — консервативное или либеральное — одержит верх?

Но психологически для иерархии и духовенства революция была катастрофой, среди которой трудно было взять какой-либо ясный и твердый курс. С отречением от престола императора Николая II (2.III.1917) и с возникновением в недрах Государственной Думы Временного правительства, для Церкви в сущности исчезла юридическая база, соединявшая ее с государством. Все основные законы Империи пали. Произошел революционный прорыв легальности. Новая государственная власть имела уже иную природу, иное основание: не “Божьей милостью”, а “волею народа”, или точнее — “волею исторического случая”. С такой новой властью у Церкви не было никаких договорных связей о союзе. Она имела право сразу объявить сама о своем хирургическом отрыве от такой власти. Но она этого не сделала в силу инерции связи с государством, имущественной и финансовой зависимости от него, неизвестности ближайшего будущего и свойственной всем православным Церквам Востока лояльности в отношении ко всем политическим режимам. Поэтому когда царская власть пала, то сверх ожидания Св. Синод, “ею учрежденный” (по выражению Основных Законов), все-таки остался во главе Церкви в качестве высшей церковной власти. А Временное правительство оставило для надзора над его деятельностью прежнего контролера царской власти в Св. Синоде — обер-прокурора. Этим жестом Временное правительство выразило свое желание в отношении Церкви идти по линии исторической инерции и компромисса. Последовательно революционно-новая власть могла бы объявить, что она не признает и не утверждает Св. Синода, назначенного прежней властью, что она предоставляет Церкви свободно выбрать себе новый Синод, с которым Временное правительство и вступит в новые отношения. На деле остался прежний Синод, подобранный старыми обер-прокурорами Саблером, Самариным и Раевым и утвержденный царем, за которым Церковь признавала это право утверждения, как за ею же миропомазанной священной особой. В этот, еще царский, Синод новая, внеконфессиональная, внерелигиозная, светская власть Временного правительства послала своего министра с правами и именем прежнего “обер-прокурора”. В этой, недостаточно революционной, умеренной и компромиссной комбинации был источник целого ряда внутренних конфликтов и недоразумений.

Обер-прокурор В. Н. Львов

Обер-прокурором Временного правительства оказался член Думы В. Н. Львов, политически умеренно-правый (октябрист), в церковных делах ярый противник влияния Распутина. С бурным темпераментом и старорежимным сознанием своей “обер-прокурорской” власти ворвался он в сферу Синода и объявил там беспощадную борьбу епископам — ставленникам Распутина <…> В. Н. Львов явился в заседание Синода 4-го марта и от лица Временного правительства возвестил наступление для Церкви начала ее канонического освобождения от прежней зависимости от государства через Собор и учреждаемое Собором церковное самоуправление. А пока приказал временно принимать директивы новой власти через него, ее обер-прокурора. И тут же приказал вынести из залы заседания стоявший у стены небольшой царский трон — символ прежней верховной власти. Можно думать, что эта сцена была тяжела не только для крайне консервативных членов Синода, — каковыми были тогда митрополиты: Московский Макарий, Киевский Владимир и Петроградский Питирим; архиепископы: Черниговский Василий, Нижегородский Иоаким; протопресвитер СПб. Петропавловского собора А. Дернов, — но и умеренных и сравнительно либеральных, — каковы архиепископы: Владимирский Сер-гий (ныне патриарший местоблюститель), Литовский Тихон (вскоре первый Патриарх), Гродненский Михаил и протопресвитер Г. И. Шавельский. — Сжигать то, чему вчера поклонялись… В. Н. Львов предложил Св. Синоду написать и обнародовать воззвание, в котором с церковной кафедры объявлялось бы верующим о перемене политического строя и необходимости лояльности к временной власти и обычных церковных молитв о ней. Синод это сделал <…> Синод и епископат вообще проявили в этом перевороте характерную для восточных церквей пассивную лояльность, смирение и здравый смысл.

<…>Новый обер-прокурор начал выполнять свою “анти-распутин-скую” программу с устранения всех епископов, занявших свои кафедры при протекции Распутина или вообще бывших его друзьями. Из них на самом видном посту был митрополит Петроградский Питирим

<…>В. Н. Львов посоветовал членам Синода, чтобы митр. Питирим подал заявление о своем уходе “на покой”, что он немедленно и сделал <…> Вторым по положению протеже Распутина был Московский митр. Макарий, старец благочестивый и заслуженный сибирский миссионер. Он не хотел уходить из Синода. Но недовольное им московское духовенство потребовало у обер-прокурора удаления митр. Макария с кафедры. Тогда (20.IV.1917) Синод уже вынужден был подписать отставку митр. Макария и отправить его на покой в один из монастырей недалеко от Москвы. Митр. Макарий перед отставкой поспешил наложить церковное отлучение на непокорное духовенство своей епархии. Но это отлучение осталось бездейственным: епархия его игнорировала.

В это время <…> во многих городах были случаи ареста архиереев, известных своей активной приверженностью к старому строю и особенно дружбой с Распутиным. Подобно Москве, и в других епархиях происходили экстренные съезды духовенства, и нелюбимые архиереи объявлялись смещенными с кафедр, о чем посылались ходатайства Св. Синоду через нового обер-прокурора <…> Многие кафедры остались таким образом вакантными. Предположено было заместить их в новом, выборном порядке. Пришлось послать “на покой” и еще одного члена Св. Синода, Черниговского архиепископа Василия, также дезавуированного съездом духовенства его епархии.

Столь “властное” участие обер-прокурора в смещении членов Синода и епископов, чему В. Н. Львов по своей истеричности придавал, без нужды и в противоречии с духом Временного правительства, резкую форму, вызвало обиженную критику со стороны церковных и политических консерваторов. Они спрашивали: “почему нарушается свобода церковного управления, как при старом режиме”. Временное правительство им отвечало: “потому, что нынешний Синод и епископат не являются органами, свободно избранными Церковью. Они назначены прежней государственной властью и суть ее слуги. Поэтому прямой долг Временного правительства в том, чтобы, сменив агентов старой власти, довести страну и Церковь до Учредительного собрания и Собора, то есть до самоуправления, при котором обер-прокурорское вмешательство в церковные дела потеряет всякий смысл и станет незаконным. Сейчас же это не насилие, а помощь Церкви в переходе от режима зависимости к режиму канонической свободы”. Другой тип обер-прокурора, а не В. Н. Львов, со спокойным темпераментом и соответственной гибкостью мог бы лучше оправдать эту неизбежно компромиссную, но все же “хирургическую” тактику Временного правительства.

Бессилие Св. Синода

Синод старого состава как будто нарочно хотел доказать неприятному для него обер-прокурору, что для спешного продвигания вперед дела неотложных реформ и спешной подготовки к Собору без правительственного давления обойтись невозможно. В. Н. Львов торопил Синод провести давно назревшую переходного типа реформу устарелого и фальшивого бракоразводного процесса. Синод упорно ее отвергал. Особенно остро протекал конфликт из-за передачи консервативного синодального издания “Церковно-Общественный Вестник” в руки либеральной редакции профессоров СПб. Духовной академии. Царские обер-прокуроры в подобных случаях просто устраняли из Синода нежелательных членов. В. Н. Львову советовали по старому праву распустить этот Синод и созвать новый. Но он стеснялся это сделать, ибо сознавал, что за его спиной не было “миропомазанной” царской власти, указы которой епископат принимал безапелляционно. В конце концов упорный саботаж Св. Синода вынудил идейно робкого обер-прокурора на решительный акт роспуска Синода.

Одно за другим появлялись на сцену события чрезвычайные, революционные. В первые же дни месяца марта, после отречения Государя, Грузинский Экзархат в Закавказье объявил свой выход из административной зависимости от русского Св. Синода и декларировал свою исконную автокефалию. Грузинская, или Иверская Церковь, бывшая с IV в. частью Антиохийского патриархата, была отделена от него завоеваниями Персии и ислама и с IX в. приобрела фактически автокефалию. Учеными богословами русской Церкви этот факт был признан в Предсоборном присутствии, и имелось в виду на Всероссийском Церковном Соборе канонически восстановить древние привилегии Грузинской Церкви. Но революция сломала эти тихие, эволюционные планы. Пылкие революционеры-грузины арестовали русского экзарха Платона (ранее бывшего в Сев. Америке и затем снова туда вернувшегося в 1919 г. и скончавшегося в 1934 г.) и объявили о выборе своего автокефального католикоса <…> Обер-прокурор созвал при себе специальную комиссию по вопросу о Грузинской Церкви, чтобы избавить Синод от этого болезненного для него вопроса. От лица этой комиссии для сговора с грузинами обер-прокурор послал в Грузию проф. канонического права Спб. университета В. Н. Бенешевича. Но эта миссия была мало успешной <…>

Роспуск старого и созыв нового Св. Синода

В апреле В. Н. Львов пришел к мысли, что с данным составом Синода он не может дружно подготовить соборную реформу церковного управления, и он вынужден был воспользоваться старым обер-прокурорским правом: вызвать новый состав Синода. Из прежнего состава В. Н. Львов оставил только архиеп. Сергия Владимирского (многолетнего и опытного администратора учебного отдела при Св. Синоде) и экзарха Платона в качестве председателя. Вновь вызваны: Агафангел, архиепископ Ярославский (спокойный и рассудительный администратор), Андрей, епископ Уфимский (князь Ухтомский, человек молодой, пылкий и идеалист-реформатор, но не умудренный ни наукой, ни жизненным опытом), Михаил, епископ Самарский (добрый пастырь). Гораздо солиднее был состав протоиереев, в большом сравнительно количестве введенных в состав этого экстраординарного Синода. Это были: А. В. Смирнов, проф. Казанского университета,  о. А. П. Рождественский,  проф.  Спб.  Духовной академии,  о. Н. А. Любимов, протопресвитер Кремлевских соборов, о. Ф. Д. Филоненко, из среды депутатов Государственной Думы. Этому Синоду была дана задача как можно скорее организовать созыв Собора. А в помощь себе в этом деле Синод созвал “Предсоборный совет” — обширную (свыше 60 лиц) совещательную коллегию из епископов, клириков и мирян, в большом числе профессоров. Правительство ассигновало 1 миллион рублей в качестве своей субсидии на дело Собора. И Св. Синод решил, со своей стороны, затратить на это великое дело свои церковные капиталы — в первую очередь 2,5 миллиона рублей, а если понадобится, то и все 4 миллиона.

Новый состав Синода сразу изменил неприятную атмосферу на верхах церковного управления. Сразу кончились трения между Синодом и обер-прокурором, кончился саботаж. Синод с увлечением стал готовиться к Собору и спешно утверждать необходимые предварительные изменения в церковной администрации. Символом этого примирения власти церковной и власти правительственной было перенесение самих заседаний Синода из насиженной вековой залы в другую и изменение символики сидений иерархии и светской власти. Прежде иерархи сидели за одним продолговатым столом, а обер-прокурор со своими товарищами за другим, маленьким и в стороне. На деле же эти “скромные наблюдатели” властвовали над решениями иерархов. Теперь все сели “дружно” за одним полукругом загибающимся столом. На внешней стороне иерархи, а внутри, против них — обер-прокурор и его товарищи. Идея этого символа и нового Синода была та, что, как Временное правительство являлось только передаточным органом, доводящим страну до Учредительного собрания, так и этот Синод — только Временная комиссия, доводящая Церковь до Собора. Задачи аналогичны и природа двух властей — временная. Особым посланием от 29 апреля новый Синод объявлял о созыве Собора и своей задаче — ввести предварительные реформы, которые бы дали возможность создать самый Собор не из лиц, свыше назначенных, а выбранных, для чего и нужно внести сначала выборное начало в систему церковного управления.

Брожение в Церкви

Страна в это время бурлила. Бурлила и церковная среда. Недовольства подчиненных на свои начальства искали выхода. Кое-где прихожане восстали на своих священников; чаще всего — псаломщики и диаконы против священников, священники — против архиереев. Экстренные епархиальные съезды дезавуировали своих епископов и обращались к обер-прокурору, прося его о смещении епископа. В этих случаях В. Н. Львов вводил приносящих жалобы епархиальных делегатов, священников, псаломщиков и мирян в самые заседания обновленного Синода и заставлял Синод выслушивать эти часто грубые и революционно-бестактные филиппики бунтующих низов Церкви.

Брожение церковного общественного мнения искало своего выражения во множестве группировок и партий. В Петрограде оживила свою деятельность либерально-прогрессивная, так называемая “Группа 32-х священников”. Заново образовался “Союз прогрессивного петроградского духовенства”, призывавший пастырей идти к рабочим на фабрики и вместе с ними переживать политические и социальные  реформы.  Левее  этих  групп  по  инициативе  священника А. И. Введенского (будущего вождя “живой церкви”), сформировался “Всероссийский Союз демократического православного духовенства” с прямой проповедью республики и социализма. Пыл к поддержанию реформ и опасение срыва их старым епископатом были так велики, что еще в марте из членов Государственной Думы, духовных и мирян, и некоторых общественных деятелей сложился “Совет по делам православной церкви”, но он вскоре прекратил свою деятельность, так как открыл свои занятия мощный и полновластный “Предсоборный совет”.

Реформирующая деятельность нового Синода

Чтобы избегнуть беспорядочного восстания низших слоев в церкви против высших, нужно было “канализировать” революцию в церкви, дать правильные законные формы для выражения общественного мнения. Нужно было ввести выборное и представительное начало, почти отсутствовавшее в церковной практике. Бюрократическая система государственности со времени Петра Великого упразднила элементарную самоуправляющуюся единицу церковного союза, то есть приход <…> Правильного статута прихода ждали от Собора. Но новый временный Синод, как и Временное правительство, должен был торопиться издавать декреты-законы, открывающие путь к реформам Собора. И Синод действительно опубликовал ряд “Временных положений”: о приходе, о епархиальном управлении, выборах духовенства и епископов. На основе этих “Положений” вся жизнь епархий перестраивалась снизу доверху в духе самоуправления. Самоуправляющийся приход, самоуправляющаяся епархия. Начались генеральные выборы всех епископов. В большинстве епархий были выбраны уже сидевшие на этих кафедрах епископы. Таким образом водворился мир церковный. Но некоторые выбраны не были, например, Антоний (Храповицкий) в Харькове, Серафим (Чичагов) в Твери, Агапит в Екатеринославе. Новый Синод был в затруднении перед этими фактами и всячески оттягивал вопрос об этих епархиях до высшего авторитета Собора. На Собор впоследствии эти епископы были приглашены по принципу кооптации. Довольно неожиданный результат дали выборы в двух столицах. В Петрограде был избран молодой викарий Вениамин, любимец простого народа, человек выдающейся доброты и смирения. В 1922 г. 12-го августа он был расстрелян советской властью по ложному обвинению в сопротивлении изъятию церковных драгоценностей. Митр. Вениамин, без сомнения, будет канонизирован русской церковью как святой и мученик ¹. В Москве митрополитом был избран живший там гостем и беженцем из Вильны (от немецкого наступления) архиепископ Тихон, впоследствии Патриарх, тоже сравнительно молодой и вызывавший симпатии народных масс.

Тем временем успешно работал “Предсоборный совет”, имевший в своем распоряжении богатый материал предшествовавших ему “Предсоборного присутствия” и “Предсоборного совещания”. Но с самого начала революции в более левых кругах духовенства держалось подозрительное отношение к высшей церковной власти. Боялись, что епископская реакция задержит реформы. Поэтому по инициативе вновь образовавшихся прогрессивных союзов духовенства задумано было организованное демонстрирование левого церковного общественного мнения, требующего реформ. В Москве в конце мая созван был “Всероссийский Съезд духовенства и мирян”, на который собралось до 1200 делегатов. Туда же поехали В. Н. Львов и экзарх Платон, чтобы показать свое покровительство реформирующему течению. За 10 дней своих работ Съезд разработал и сформулировал свои desiderata  ² по всем основным пунктам церковной реформы. И это было поддержкой и побуждением для официального “Предсоборного совета” смело подготовлять проекты реформ для Собора. Съезд провозгласил идеал народоправства в политике, передачу земель землевладельцам и социальную справедливость в сфере труда и капитала, свободу совести и культа. Таков был диапазон левизны съезда. Но на нем характерно выявились совершенно свободно и консервативные опасения духовенства. Съезд отверг идею отделения Церкви от государства. Высказал пожелание, чтобы Православная Церковь осталась на положении “первенствующей”, чтобы Церкви получали от государства правовую и материальную поддержку, чтобы Закон Божий был обязателен в школах и чтобы в руках Православной Церкви остались руководимые ею народные школы. Таким образом, Съезд, в качестве репетиции к Собору, на опыте показал, что в массе духовенство, при всей левизне, в общей ревности об интересах пастырского служения не разойдется с епископатом. Так оно и оказалось действительно на Соборе.

Перемены во взаимоотношениях государства и Церкви

Лаический ³ дух революции, светская природа Временного правительства и руководившая им идея внеконфессионального правового государства влекли за собой последствия, которых духовенство не хотело понять и с которыми не желало мириться. Таков, например, был вопрос о так называемых “церковно-приходских” школах. Декретом от 20 июня Временное правительство передало эти школы в заведывание Министерства народного просвещения. Это основывалось на давно и твердо установившемся общественном мнении, включая даже правые группировки (“октябристов” и некоторых “националистов”). Это ходячее мнение только что в мае было громко предъявлено в виде резолюции Всероссийского Учительского Съезда. Церковно-приходские школы — детище режима Победоносцева. Из них он создавал государственный орган консервативного воспитания народа. Ко времени революции 37.000 церковно-приходских школ составляли 1/5 всей начальной школьной сети империи. Созданы они были главным образом на счет казенных ассигнований. Лишь постепенно церковное ведомство присоединяло к ним и свои средства, приближаясь к половинной цифре затрат. Щекотливость вопроса в том и состояла, что духовенство вкладывало в эти школы не только свои деньги, но и сердце. Притянутое сначала неохотно государством к этой школьной “повинности”, оно затем искренне по-пастырски увлеклось своей воспитательной работой. Школьное дело оно, естественно, считало миссионерским делом церкви. При старой системе тесного союза церкви и государства духовенство не чувствовало политической роли церковно-приходских школ. Но вот явилась новая, не связанная с церковью власть, и также заявила свое естественное государственное право на управление народным просвещением. Даже либеральные круги духовенства увидели в этом посягательство на свободу церкви. Протестовал против этого левый “Всероссийский съезд духовенства и мирян” в Москве. Протестовал и новый Синод. Но Временное правительство разъяснило делегации от Св. Синода, что тут кроется недоразумение. Правительство не запрещает и не мешает церкви сколько угодно создавать свои общеобразовательные христианские школы на собственные средства. Но все субсидируемые государством школы должны быть подчинены министерству. Правительство не берет у церкви то малое количество школ, которое существует на чисто церковные суммы, и выплачивает все суммы, вложенные Св. Синодом в постройку зданий совместно с казной. Государство не может лишь продолжать политического дела старой власти. Но духовенство плохо понимало эту точку зрения светской власти. Вместе с этим вопросом в сознании духовенства тесно связывался вопрос о преподавании Закона Божия в общей школе. Революционно настроенные учителя требовали устранения обязательности этого предмета. Но Временное правительство мыслило, конечно, не воспрещение этого предмета, а только добровольное изучение и добровольное церковное преподавание. С окончанием старого союза церкви с государством только такая постановка и была логична.

Исходя из идеи светского, внеконфессионального государства, Временное правительство законодательствовало в этом духе. Так, 14 июля 1917 г. издан был закон о полной свободе религиозной совести, с юридической регистрацией состояния свободы от какой-либо религии, с признанием гражданского брака для категории безрелигиозных лиц. Одновременно в Министерстве внутренних дел был заготовлен для Учредительного собрания законопроект об отношении государства к церквам и религиозным обществам, построенный не на принципе отделения церкви от государства, а на идее мирного сотрудничества двух независимых самоуправляющихся организмов. Государство не вмешивается во внутреннюю жизнь исповеданий, но только наблюдает за закономерностью тех функций частного и публичного права (как метрикация, браки, разводы), которые государство им доверяет; а потому государство ассигнует исповеданиям и соответствующие денежные дотации. На том же принципе и в том же духе шла работа по этому вопросу и в Предсоборном совете. 15 июля им был принят текст законопроекта о новой форме отношений церкви и государства. Первая статья его гласила так:

“В Русском Государстве Православная Церковь должна занимать первое среди других религиозных исповеданий, наиболее благоприятствуемое в государстве публично-правовое положение, приличествующее ей как величайшей народной святыне, исключительной исторической и культурной ценности, а также религии большинства населения”.

Из других статей законопроекта характерны следующие:

“10. Двунадесятые праздники, воскресные и особо чтимые православною церковью дни признаются государственной властью неприсутственными днями.

11. Глава Русского Государства и министр исповеданий должны быть православными.

12. Во всех случаях государственной жизни, в которых государство обращается к религии, преимуществом пользуется православная церковь.”

Так умеренны, так идеалистичны были мечты церковных реформаторов до большевистской катастрофы!

В связи с большевистским восстанием 3–4 июля произошла личная и партийная перестройка Временного правительства с уклоном влево. Члены правительства правее партии к.-д. (конституционно-демократической) должны были покинуть его. Так, вышел из его состава В. Н. Львов (октябрист), а на место его приглашен был проф.  А. В. Карташев, председатель СПб. Религиозно-философского общества, состоявший с 25 марта товарищем обер-прокурора Св. Синода и работавший там и в Предсоборном совете по подготовке Собора. Он внес в правительство законопроект новой формы государственной связи с церковью. Неприлично было, ввиду приближавшегося срока открытия Собора, сохранять старую должность и старое имя “обер-прокурора” — символа 200-летнего “пленения” церкви государством. Всякое правовое конституционное государство должно иметь министра культов или исповеданий. И тяжелое имя “обер-прокурора” исчезло с горизонта церкви. А. В. Карташев, пробыв всего 10 дней в звании обер-прокурора Св. Синода, с 5 августа 1917 г. превратился в “Министра исповеданий”, то есть управляющего всеми культами, включая и православную Церковь, лишь временно, до Учредительного Собрания в объеме прежних прав обер-прокурора, дабы избежать анархии. Так государство желало пред Собором символически показать свое признание полной автономности Церкви в ее управлении и реформах. Правда, последний в 200-летней серии обер-прокуроров и первый министр исповеданий все еще ставил под протоколами Синода свое традиционное: “Чит.”, то есть читал, что означало цензуру государства. Но это была чистая формальность ради юридической силы самих документов, а не влияние на характер решений. Св. Синоду
А. В. Карташев заявил в день превращения его в министра, что отныне de facto он уже объявляет работу Синода совершенно автономной, что Временное правительство с нетерпением ждет Собора, чтобы снять со своего министра остаток его прокурорских полномочий. Эту мысль Временное правительство выразило в особом постановлении 11 августа, объявляя законодательную работу предстоящего Собора имеющей государственное значение.

Созыв, выборы и открытие Собора

Предсоборный совет к началу июля разработал выборную систему для Собора и желательный срок его созыва на праздник Успения — 15 августа. Синод 5 июля эти правила утвердил. Спорный вопрос о составе Собора теперь без всяких колебаний был решен в самом широком смысле. Первая статья утвержденного “Положения” гласила: “Собор состоит из епископов, клириков и мирян”. До революции консервативные епископы отвергали участие не только мирян, но и пресвитеров. Архиеп. Антоний (Храповицкий) со свойственной ему неумеренной резкостью отозвался очень отрицательно о мирянах. И теперь еще некоторые молодые епископы — ученики и постриженники архиеп. Антония, писали в журналах против участия мирян. Но подавляющее большинство церковной среды и слышать не хотело об узком, епископском Соборе. Синод в своем послании от 5 июля объявил о предстоящем открытии 15 августа в Москве “Поместного Собора Всероссийской Православной Церкви, имеющего состоять из епископов, монашествующих и приходских клириков и мирян”. От каждой из 65 епархий кроме самого правящего епископа полагалось выбрать по пять делегатов: 2 из клира и 3 из мирян. Это одно уже с присоединением сюда 10 викарных епископов давало 400 членов Собора. Члены Св. Синода и Предсоборного совета, определением Синода (2.VIII) включенные в Собор, прибавляли к этому еще 46 новых лиц. От монастырей — 20; от армии и военного духовенства — 26; от викариатств и единоверцев — 22; от духовных академий — 12; от академии наук и университетов — 15; от Государственной Думы и Государственного Совета — 20. Всего, таким образом, получилось 564 члена Собора. Из них 80 епископов; 149 пресвитеров; 9 диаконов; 15 псаломщиков и 299 мирян. Таким образом, миряне составили около 3/5 всего числа соборян, 314 мирян на 250 лиц духовных.

Выборы от епархий были трехстепенными: приходские собрания избирали выборщиков для благочиннических собраний, а последние посылали выборщиков в епархиальные собрания, где и избирались члены Собора. Выборы происходили в июле и начале августа, после большевистского восстания 3–4 июля, в атмосфере начинавшейся аграрной анархии и разложения армии на фронте. Патриотическая тревога охватила широкие круги населения. Приходское духовенство, увлекшееся в первые месяцы революционной левизной, в июле уже испытало достаточно испугов от страшного духа революции. На выборных собраниях произносились преимущественно речи консервативного характера, и в выборщики и в члены Собора попали люди умеренные и право настроенные. Таким образом первоначальное расхождение настроений между низами и верхами церкви, между белым духовенством и черным ко времени Собора сгладилось, а на самом Соборе это сказалось еще характернее. Правое крыло там непрерывно возрастало, а мода на левизну все убывала <…>

Просмотрев и придав свою редакцию всем работам Предсоборного совета, Св. Синод 12.VIII подписал свой доклад, или “Представление Поместному Собору Православной Всероссийской Церкви”. В нем предложен был “Устав Собора” и длинный список законченных и незаконченных формулировок реформ по всем сторонам жизни Церкви. Существенным в Уставе Собора было то, что он, выражаясь языком конституции, разделен был на две палаты: на “Общие собрания” и “Совещание епископов”. Все вопросы проходят через общие собрания, в которых решения составляются по большинству голосов, причем все голоса и епископов и мирян имеют равный вес. Но все решения общих собраний поступают затем на ревизию в совещание епископов. Если тремя четвертями епископов они будут отклонены, то вновь поступают на пересмотр в общем собрании. Если и после пересмотра решение вновь отклоняется епископами, оно не получает силы соборного определения. Этим пунктом Устава Собора дана была гарантия, что никакое поспешное и слишком революционное постановление Собора не грозило его авторитету. Это правило стало краеугольным камнем внутрисоборного мира. Оно не только юридически, но и морально искренне выражало то настроение, которое даже неожиданно для самих участников Собора в нем постепенно возобладало. До Собора епископы очень боялись умаления их авторитета, а низы церковные чувствовали себя наэлектризованными духом реванша и бунта. На Соборе обе стороны почувствовали себя разоруженными, нейтрализованными и, наоборот, объединенными в общих усилиях — противостать разрушительным крайностям революции. И Синод в своем “Представлении” Собору от 12 августа определенно формулировал эту государственную задачу Собора: “От Собора ожидается мощный призыв народу обратиться к Богу и установление нарочитых молебствий к Господу о спасении отечества и вразумлении заблудших, чтобы Господь послал разум истины Своей народам земли и, изгнав вражду и злобу, вселил в души их благоволение”. И Собор оказался способным в своей солидарности многократно касаться государственных вопросов и дружно и согласно откликаться на них.

15-го августа Собор открыт был торжественной литургией в кремлевском Успенском соборе. Предстоятельствовал старейший из митрополитов — Владимир Киевский (25 янв. 1918 г. убитый большевиками в Киеве). Присутствовали все члены Собора и от лица правительства — председатель совета министров А. Ф. Керенский, министр внутренних дел Н. Д. Авксентьев и министр исповеданий
А. В. Карташев. После литургии митр. Владимиром прочитана была грамота Св. Синода об открытии Собора, и из тесного собора все священство и народ крестным ходом вышли на кремлевскую площадь. А здесь уже стоял целый лес хоругвей, — собравшихся со всей Москвы крестных ходов. В 33 храмах Москвы совершились одновременно литургии архиерейским служением, и из этих центров крестные ходы направились к единому центру — Кремлю. Соединенный крестный ход направился к Чудову монастырю, а оттуда прошел через Спасские ворота на Красную площадь, на Лобное место, где и был пропет особый молебен самими членами Собора, без синодального хора, который замечательно спел литургию. Весь Кремль и вся Красная площадь были покрыты десятками тысяч народа. Но полицейского порядка не было. Веяло хаосом революции. Москва была переполнена и бурлила <…> В грозной и тревожной обстановке открывался Собор. В душе его участников мучительно сталкивались два диссонирующих переживания: чисто религиозное ликование от сознания участия в великом, издавна чаемом, вожделенном таинстве церковного соборования ⁴, наслаждение церковной канонической свободой и — с другой стороны — наблюдение явного растления патриотической воли народа, разложение армии, предчувствие поражений, унижения России и революционных ужасов.

На другой день, 16-го августа, после новой торжественной литургии в обширном и светлом храме Христа Спасителя (ныне взорванном большевиками) произошло открытие Собора, его первое публичное заседание. Зрелище было необычное. Никогда еще Россия ранее, под запретом соборования, не видала такого количества епископов, собранных вместе. Их было около 80 — все в своих лиловых с бело-червлеными полосами (“источниками”) мантиях и черных клобуках, среди которых выделялись четыре белых — митрополита Киевского Владимира, экзарха Кавказского Платона и двух молодых новоизбранных митрополитов — Тихона Московского и Вениамина Петроградского. Эти двое надели свои белые клобуки только накануне. Характерная мелочь: чтобы Св. Синод мог пожаловать ко дню открытия Собора белые клобуки двум архиепископам, переименованным в митрополиты, пришлось создать особый законодательный акт — отказа Временного правительства от этой привилегии, ибо привилегия давать белые клобуки, бриллиантовые кресты на клобуки и митры и некоторые типы наперсных крестов принадлежала Кабинету Его Величества. Так педантично старались при Временном правительстве выдерживать линию легальности.

После краткого молитвословия епископы в своих мантиях сели на приготовленных для них местах тремя возвышающимися друг над другом уступами, несколько сзади центра храма. За ними и по бокам сели без облачения пресвитеры и члены Собора в свободном порядке. За ними сидел и стоял народ, при обширности храма, казалось, не очень многочисленный. Между солеей (амвоном) и центром стояла легкая трибуна для ораторов, обращавшихся спиной к алтарю и лицом к собранию.

Прежде всего делает заявление от лица Временного правительства министр исповеданий А. В. Карташев. “Временное правительство, — сказал он, — поручило мне заявить освященному Собору, что оно гордо сознанием видеть открытие сего торжества под его сенью и защитой. То, чего не могла дать русской национальной церкви власть старого порядка, с легкостью и радостью предоставляет новое правительство, обязанное насадить и укрепить в России истинную свободу. Временное правительство видит в настоящем Соборе не обычный съезд частного сообщества, а полномочный орган церковного законодательства, имеющий право авторитетного представления на уважение Временного правительства законопроектов о новом образе церковно-правительственных учреждений и о видоизменении отношений церкви к государству”. Далее шел длинный ряд приветствий и речей, который продолжался и на следующем заседании.

Работа Собора в тревожной обстановке

С 17 августа началась регулярная работа Собора в месте его постоянных заседаний в Епархиальном доме (6, Лихов переулок, Садовая-Каретная) ⁵. Это было очень удачное и приспособленное для Собора место. Епархиальный дом только что был построен заботами и усердием последних московских митрополитов Владимира и Макария для миссионерско-просветительной работы церкви. В центре его был храм с иконостасом в древнерусском стиле. Три четверти всей задней части храма были благоустроенной залой для лекций и заседаний. Теперь на широкой солее, пред иконостасом сел епископат и президиум Собора, а ступенью ниже, в зале все другие члены Собора, наглядно представляя соединение в нем “Верхней” и “Нижней” церковной палаты.

Это очень счастливое, с канонической и деловой точки зрения, объединение соборных сил не исключало партийных расхождений, приобретавших остроту от окружающей государственной разрухи. Несомненное большинство принадлежало консерваторам в церковном и политическом смысле. Их привлекала яркая фигура архиепископа Антония Харьковского, в 1918 г. ставшего митрополитом Киевским. Широкое и веское центральное течение ревновало, главным образом, о проведении в жизнь церковную правильного начала соборности. При этом основном условии оно охотно поддерживало церковный консерватизм епископата, с одной стороны, и политический либерализм левых — с другой. Роль лидера центра принадлежала проф. князю Е. Н. Трубецкому. С ним рядом шел проф. С. Н. Булгаков (с июня 1918 г. священник). Небольшое левое крыло вдохновлялось оппозицией власти епископов, было в этом “домашнем” смысле “пресвитерианским”. Лидерами его были протопресвитер о. Георгий Шавельский и московские протоиереи о. Н. Добронравов и
о. Н. Цветков. Их поддерживала группа профессоров духовных академий, сравнительно левая и в политическом смысле. И только этот придаток политических страстей был причиной несколько острых личных инцидентов. В общем же все горячие прения на чисто церковные темы протекали в атмосфере терпимости и спокойствия.

В заседании 18 августа Собор сконструировал свой президиум. И тут обнаружилась одна неожиданность. В выборе своего председателя подавляющее большинство остановило свое внимание не на звездах первой величины в иерархии, каковыми были Антоний Харьковский и Арсений Новгородский, а на скромном добродушном, не ученом и не гордом, а сияющем русской народной простотой и смирением, новом митрополите Московском Тихоне. Ему сразу же было дано эффектное большинство 407 голосов из 432 присутствовавших на заседании. Антоний и Арсений были избраны только товарищами председателя. К ним в дополнение были избраны два товарища председателя от пресвитеров: о. Н. А. Любимов и о. Г. И. Шавельский, и два от мирян: проф. кн. Е. Н. Трубецкой и бывший председатель Государственной Думы М. В. Родзянко. Эти выборы показали, что последующий жребий, избравший митрополита Тихона в Патриархи, дал не случайный результат. Митрополит Тихон все равно был бы избран в Патриархи и без жребия. Именно такой тип смиренного народного пастыря привлекает симпатии русских сердец, а не тип гордого и властного “князя церкви”…

Собор, однако, не мог вести свою работу размеренно и по плану. Тяжелая трагическая обстановка все время выдвигала экстренные темы и вызывала Собор на экстренные выступления.

Потратив немало времени на организационные вопросы и дела, Собор с первых же дней реагировал на правительственный акт от 20 июня о передаче церковно-приходских школ в светское министерство. Собор знал, что предсоборный Св. Синод не имел успеха в его протесте. Но Собор многократно формулировал, что он представляет собою мнение 115 миллионов православных, и считал нужным заявить об этом Временному Правительству. Сильная сторона соборного мнения состояла в заботе о миссионерском праве церкви на участие в народном образовании. Слабая — в наивной концепции, представлявшей бывшие церковно-приходские школы чисто церковным, а не полуполитическим образованием. Возбуждала Собор на протест и громкая претензия левого Союза педагогов упразднить преподавание Закона Божия. По этим двум вопросам Собор посылал в Петроград 11 октября депутацию во главе с архиепископом Тамбовским Кириллом к министру-председателю Керенскому. Депутация убедилась, что вопрос о Законе Божием остается нетронутым до Учредительного собрания, но с вопросом о перечислении школ приходских в Министерство просвещения покончено при отсутствии какой-либо вражды к церкви и ее автономной учебно-просветительной деятельности.

Но особенно перебивалась работа Собора волнениями политическими. В первые же дни соборной делегации пришлось выступать в Государственном совещании. Говорил экзарх Платон. Его речь была одной из сотен добродетельных речей, звучавших “гласом вопиющего в пустыне” среди проснувшейся анархии многомиллионного народа. Протопресвитер военного духовенства о. Г. Шавельский призвал Собор послать ободрение и увещание поддавшейся колебаниям и разложению армии. Воззвание было составлено и развезено особыми депутациями из числа членов Собора по всем главным фронтам. Главнокомандующий генерал Корнилов прислал приветствие открывающемуся Собору, и Собор послал ему патриотическую телеграмму. При таком настроении как громом поразили соборян неожиданные для всей России “Корниловские дни” 27–29 августа. Участники корниловского восстания обратились в частном порядке к Собору за моральной поддержкой. Положение было крайне щекотливое <…> Собор колебался два дня и назначил уже закрытое заседание для обсуждения этого вопроса. Но тем временем Керенский спровоцировал, предал Корнилова и объявил изменником. Все это произошло молниеносно быстро и избавило Собор от искушения и внутреннего раскола. Собор стал более осторожным в своей политической тактике, но свое отношение к Корнилову выразил все-таки в телеграмме Керенскому, прося его не проливать крови и не увлекаться местью. Считая своим долгом спасать государство от хаоса революции, Собор на 14 сентября, праздник Воздвижения Креста Господня, назначил всенародные покаянные моления для спасения державы Российской и выпустил особое послание “всему православному народу русскому”, увещевая прекратить начавшиеся грабежи и анархию как начало ужасов междоусобной войны. Затем поднимается вопрос о голосе Собора в начавшейся предвыборной кампании в Учредительное собрание. После споров на сложную тему о церкви и политике было принято и обнародовано особое послание к верным сынам Православия соблюсти дух его, спасительный и для государства, в предстоящей политической борьбе. Послание было чуждо всяких партийных указаний. 30 сентября Собор обсуждал вопрос, нужно ли ему послать представителей в открывшийся в Петрограде так называемый “Предпарламент”, и решил его отрицательно. 8 октября издано от лица Собора послание против разграбления чужих, в том числе церковных имуществ.

Тем временем народные массы разлагались <…> На Собор поступали через священников жалобы, что отдельные части армии (например, стоявшие на прибалтийском побережье, под Ригой) грабили и насиловали население. В Киеве и в самом Кремле в соборах происходили акты дикого кощунства. Собор волновался, слал увещания, подавал протесты Временному правительству. Никто в России еще не хотел сознать ясно, что власти у правительства уже не было.

Восстановление Патриаршества

Инстинкт подсказал Собору мысль, что следует поторопиться с организацией высшей церковной власти независимо от ее фиктивной опоры на власть общегосударственную. И вот, 11 октября специальный отдел Собора устами своего председателя Митрофана, архиепископа Астраханского (убитого большевиками), ставит на обсуждение вопрос об избрании Патриарха.

Развернувшиеся горячие прения по этому вопросу вскрыли самую суть, сердцевину давнего расхождения церковных партий: правой и левой. Правые были за немедленное избрание Патриарха. Левые стояли за управление церкви реформированным Синодом, избираемым периодическими Соборами <…> Тем не менее, азбука церковных канонов и истории была так очевидна, и тот факт, что решительно все автокефальные церкви востока, даже еретические, возглавлены первоиерархами, за странным исключением одной только русской, был так убедителен, что все возражения против восстановления патриаршего сана в России казались какими-то лукавыми софизмами, продиктованными посторонними соображениями. Может быть, эти прения и затянулись бы надолго, если бы не большевистский переворот 25 октября. Под залпы артиллерийских выстрелов, громивших самый Кремль и попадавших в кремлевские соборы и монастыри, под свист пуль уличных боев волевое решение подавляющего большинства соборян должно было оформиться. Для колебаний не осталось времени. Бесспорно, как это выразилось и открыто в речах, у многих были надежды — получить в лице Патриарха не только возглавителя церкви, но и национального вождя, живое лицо которого могло бы быть некоторым центром притяжения и собирания разбушевавшейся массовой стихии. Но либеральные защитники идеала соборности в смысле осуществления канонической свободы самоуправления в церкви добились своего. Они включили вопрос о восстановлении патриаршест-ва в законодательное определение о соборной форме высшей церковной власти и этим сделали из русского Патриарха конституционного председателя соборных учреждений, лишенного возможности стать церковным монархом. Вот это важное основное определение нового административного строя русской церкви, принятое 28 октября и
4 ноября 1917 г.:

“1. В Православной Российской Церкви высшая власть — законодательная, судебная и контролирующая — принадлежит Поместному Собору, периодически, в определенные сроки созываемому, в составе епископов, клириков и мирян.

2. Восстанавливается Патриаршество и управление церковное возглавляется Патриархом.

3. Патриарх является первым между равными ему епископами.

4. Патриарх вместе с органами церковного управления подотчетен Собору.”

Решая в мучительных прениях вопрос о Патриархе, Собор пережил огромное напряжение. Он чувствовал, что делает шаг большого исторического значения. Перейдя через этот кризис решимости, Собор почувствовал удовлетворение и успокоение, оправданность своего бытия. Почти все дальнейшие труды Собора были уже простым выводом из сделанного, казались детальной технической работой.

Кровавые страшные дни большевистского переворота и первые дни междоусобной войны все время прерывали занятия Собора и вынуждали его к экстренной активности, принуждали к “политике”. Но Собор с великим трудом выдерживал линию чисто церковного, христианского, пастырского, гуманитарного отношения к бушевавшей стихии злобы и ожесточения. 27–29 октября Кремль был захвачен идеалистами государственности — юнкерами. В ближайшие дни их победили большевики. Предстояла кровавая месть расстрелов. Члены Собора, все время собиравшиеся на частные совещания, решили послать в большевистский центр, называвшийся “Военно-революцион-ным комитетом”, соборную делегацию. Во главе ее был экзарх Платон, 2 епископа, 2 священника и 2 крестьянина. Депутация вернулась прямо в заседание Собора 2 ноября и рассказала, как с крестом в руках, под выстрелами, она шла к бывшему дому генерал-губернатора на Тверской, как народ снимал шапки и крестился при виде креста, как многие плакали, как митр. Платону приходилось даже на коленях умолять большевиков не мстить побежденным юнкерам. Такое обещание было дано. Несомненно, депутация психологически воздействовала и на толпу и на вождей в добрую сторону. После выслушания депутации Собор послал большевистским начальникам краткое ходатайство не подвергать далее обстрелу святыню Кремля.

После этого, несколько успокоившись, Собор в заседании 4 ноября принял церемониал избрания и наречения Патриарха и решил, не откладывая, исполнить его на следующий же день 5 ноября. К сожалению, Успенский собор в Кремле, где, по старомосковской традиции, должна была бы совершаться церемония, был недоступен. А потому торжество назначено было в храме Христа Спасителя. Но для связи со старомосковскими святынями сюда, не без больших препятствий, привезена была из Успенского кремлевского собора древняя чудотворная Владимирская икона Богоматери. Газет уже не существовало. Нормально известить запуганное население о происходящем не было возможности. Поэтому все члены Собора старались передать извещение отдельным приходским священникам, а те в храме осведомляли богомольцев. 5-го ноября торжество состоялось. Литургию совершал митр. Киевский Владимир. Перед началом ее он, при особых соборных свидетелях, вписал имена трех избранных кандидатов на патриаршество на три жребия, вложил их в специальный ковчежец, перевязал его лентой и, запечатав, поставил пред иконой Владимирской Божьей Матери.

Роль жребия в избрании епископов, завещанная нам Византией, особенно широко практиковалась в древней Руси, в Новгороде и в Москве, при поставлении Патриархов. После литургии на особый молебен из алтаря вышло в облачениях до 50 епископов и священников. Перед всем народом ковчежец с жребиями был распечатан, и митр. Владимир благословил члена Собора, иеромонаха-затворника Зосимовой Пустыни (Московской епархии), вынуть жребий. Вынуто было и оглашено имя митр. Тихона. Собор провозгласил “аксиос” и пропел “Тебе Бога хвалим”. Три кандидата на патриаршество отсутствовали по ритуалу в храме Христа Спасителя. А потому депутация от Собора во главе с митр. Владимиром отправилась немедленно на Троицкое подворье московского митрополита, где имел пребывание новоизбранный и, по установленному чину, в церкви возвестила патриарху Тихону об его избрании, приняла его согласие, многолетствовала его и обменялась приветственными речами.

Оставался еще третий акт самого церковного посвящения Патриарха и “настолования”, или интронизации. Он отложен был до 21 ноября (праздник Введения во Храм) в расчете на то, что к тому времени наступит в Кремле относительное успокоение и Успенский собор будет приведен в порядок после частичных разрушений. Ожидания Собора оправдались. Большевики, державшиеся в первые недели их власти тактики игнорирования церкви, согласились на 21 ноября пустить Собор и народ в Кремль. Чин посвящения Патриарха был составлен заново из элементов чинов Константинопольского и Александрийского патриархатов и старомосковского. В отличие от последнего из чина были опущены повторные архиерейские хиротония и инвеститура царя, вручавшего жезл. Теперь посвящение сводилось к торжественному облачению патр. Тихона во время литургии в патриаршие ризы и троекратному посаждению в алтаре на горнее место, а после литургии — к облачению в патриаршую мантию (бархатную, а не шелковую) и патриарший белый клобук ⁶древнего образца и с херувимами, ко вручению ему митрополитом Киевским жезла первосвятителя Московского Петра и посаждению его на патриаршем месте посреди храма, у правой колонны.

Это было последнее сравнительно открытое торжество в Успенском соборе. Вскоре доступ в Кремль был прекращен, его храмы ограблены, а затем и навсегда прекращено ⁷в них богослужение.

Законодательная работа Собора

Успех большевизма и гражданская война по-прежнему выбивали Собор из колеи и понуждали и Патриарха и соборян волей-неволей откликаться на события политической жизни и на начавшееся жестокое гонение на церковь. Среди этой мучительной обстановки, среди материальных лишений и начавшегося голода, Собор, то расходясь на праздничные перерывы, то вновь сходясь, просуществовал еще до начала сентября 1918 г., когда сам благоразумно разошелся, опасаясь близившегося насильственного разгона. Главной задачей его за это время была выработка новых форм соборно-патриаршего управления церковью, создание новых учреждений вне всякой зависимости от государства. И эту задачу Собор выполнил. Новые учреждения создали и этим дали церкви организационную силу, спасшую церковную жизнь среди гонений от окончательного развала. Среди начавшихся насильственных внешних раздроблений русской церкви (в новых государствах) и внутренних расколов ясна стала мерка легальности. Все приняло правильный, канонический вид, независимо от капризов политики. Эта каноническая праведность в русской церкви ведет свое начало от законодательства Собора. На этих соборных законах стоит и держится и вся церковь в эмиграции. В восстановлении этого канонического порядка в русской церкви — великая заслуга первого учредительного Собора 1917–18 гг. <…>

Определениями Собора 28 июля 1918 г. закреплен порядок обычного избрания Патриарха, а равно и назначение его местоблюстителя.

<…>Собор издал еще немало законов. Но до исчерпания всей задуманной широкой программы реформ было еще далеко. Однако главное, жизненно необходимое для независимого от государства устройства церкви, было сделано.

Пока не была еще потеряна надежда на Учредительное собрание, Собор рассмотрел проект о правовом положении русской церкви в русском государстве, построенный на идее связи и кооперации церкви и государства как двух автономных, но дружественных организмов. Начал свои дебаты Собор на эту тему по докладу проф. С. Н. Булгакова 13 ноября, в бурные дни большевистской революции, и закончил 2 декабря, когда уже можно было почувствовать, что никакого Учредительного собрания большевики не потерпят и ни о какой дружбе церкви с большевистским государством не может быть и речи. Проект Собора остался романтической мечтой, как и некоторые другие предположения Собора.

Гонение на церковь разрасталось, и Патриарху и Собору приходилось все более и более врезываться в борьбу с безбожным и звериным ликом революции.

Собор и Патриарх в конфликтах с большевизмом

Как только окончились в Москве дни восстания и определилась большевистская победа, так обе стороны совершили обряды погребения погибших в борьбе. Комитет по похоронам жертв большевизма — юнкеров, студентов, курсисток и сестер милосердия, обратился к Собору и просил церковного погребения. Наоборот, большевики бесцерковно, с красными знаменами, закопали своих сторонников у стен Кремля, на Красной площади. Это было воспринято верующей Москвой и Собором как завершение кощунств над кремлевскими святынями. Поэтому в заседании 11 ноября 1917 г. было принято особое воззвание к народу с осуждением каиновых братоубийств и кощунств и с призывом к покаянию.

Но нравственные издевательства большевиков над русской национальной душой падали, как оглушительные удары грома один за другим. В эти же дни Собор, как и вся Россия, был ошеломлен известием о начале предательских переговоров большевиков о мире с Германией.

<…>Собор с честной прямотой и святой наивностью сейчас же реагировал на это национально-кощунственное деяние протестом-воззванием, где он признавал себя правомочным говорить, по крайней мере, “от лица 100 миллионов православного населения”, что “лица, вступившие от имени Российского Государства в международные сношения, не являются свободно избранными представителями населения и выразителями мысли и воли нации, почему и не могут быть признаны правомочными в деле ведения мирных переговоров”. За такие слова позднее, когда власть большевиков окрепла и организовалась, каждый был бы арестован и расстрелян. Но до времени большевики шли мимо этих словесных протестов и делали опыт за опытом осуществления своей социалистической и насильнической доктрины.

4 декабря 1917 г. они издали декрет “о земельных комитетах”, которым все сельскохозяйственные земли, включая и все церковные и монастырские, отбирались в руки государства. Это называется — “национализация”. Ни о каких разговорах с церковной властью не было и мысли. Абсолютный приказ, принудительный грабеж с оружием, арестами и расстрелами…

11 декабря 1917 г. — декрет о передаче всех школ церковных, то есть совершенное уничтожение духовных училищ, семинарий, академий и передача их имущества в комиссариат (министерство) народного просвещения.

18 декабря 1917 г. — декрет о гражданском браке и аннулирование церковного.

Затем публикуется проект декрета об отделении церкви от государства, и на основании одного проекта уже совершается по всей России ряд насилий и ограблений (“национализация”) церковных имуществ и учреждений всех видов. Все бывшие выдачи из государственного казначейства на нужды церкви сразу прекращаются. Закрываются все церкви во дворцах и зданиях министерств и всех вообще государственных и муниципальных учреждениях. Отбираются вооруженной рукой такие главные монастыри как Александро-Невская Лавра в Петрограде, Печерская в Киеве, Почаевская на Волыни, Троицкая под Москвой. Верующий народ набатным звоном собирается вокруг ограбляемых храмов и монастырей: проливается первая кровь мучеников-священников, мирян и монахов. Церковь реагирует на это по всей России грандиозными крестными ходами с десятками и сотнями тысяч верующих. Некоторые из крестных ходов разгоняются стрельбой из ружей и пулеметов. Течет кровь безоружных жертв безбожия. Новорожденные приходы как общины верующих слагаются в больших городах в “союзы приходов” и организованно выражают недовольство православных народных масс и по временам добиваются успеха у неокрепших еще большевистских властей. Позднее большевики отмщают деятелям приходов за эти временные успехи арестами и расстрелами. Собор также всеми этими происшествиями взбудораживается до границ полной растерянности, понимая, что сила его слов гаснет под огнем пулеметов.

Патриарх Тихон признал, что наступила минута, когда его личный авторитет должен выступить вперед среди того возбуждения и ужаса, с каким православная Россия встретила наглое наступление безбожного большевизма. Выражаясь военным языком, первое “генеральное сражение” началось в Петрограде тотчас после святок, когда насильники явились отнимать Александро-Невскую Лавру, где застрелен был старый протоиерей о. Петр Скипетров. “Мобилизация” православных вылилась в памятный крестный ход 21 января 1918 г. В самый “разгар сражения” раздался голос Патриарха. Накануне во время всенощной пришло из Москвы послание Патриарха с анафемой на большевиков, подписанное 19 января. В тот же день, 20 января, послание было оглашено пред вновь собравшимся после святок Собором и вызвало всюду и у всех глубокое нравственное удовлетворение. Русские православные люди морально глубоко вздохнули, как бы после какого-то демонического удушья. Народ в церквах, по свидетельству священников, выслушал слова Патриарха со слезами радости и облегчения. Прочитанное в Петрограде на площади Александро-Невской Лавры послание Патриарха высоко подняло дух крестного хода, и народ восклицал “Христос Воскресе!” и пел пасхальные стихиры, — эти триумфальные песни Православия! <…>

С этой анафемой русская Церковь вступила с 1918 г. в полосу кровавых гонений. Повесть о гонениях — есть уже дальнейшая глава этой скорбной истории.