Я рожала, а конвой стоял за дверью
Нина родилась и выросла в Петербурге. Ей 35, а кажется, что далеко за 50. Саша – старший сын, его Нина родила, находясь в СИЗО. Сейчас ему 10 лет, он играет на детской площадке с другими детьми, бегает, веселится, немного хулиганит, бросая камни в железную дверь киоска с журналами, дарит маме цветы, которые нарвал рядом с площадкой.
Первые годы его жизни прошли в колонии, но об этом Саша не помнит, а мама ему не рассказывает. Мне о том времени она пытается говорить так тихо, чтобы даже посторонний человек не услышал. Потому что в России тюрьма прилипает к женщине будто навечно, не отмоешь. На соседней скамейке компания, пьющая пиво, косится на нас с Ниной, когда она говорит, что родила его за решеткой.
История Нины – детства, юности, взросления – безрадостная и неяркая, как панельный дом, где она жила и выросла. Она еще не успела пойти в школу, как родителей не стало. Бабушка забрала девочку к себе. После школы Нина пошла продавать на Ладожском рынке зонтики. Потом была другая работа, потом – еще одна. Когда работы не стало, знакомые предложили ей оформить кредит и подзаработать. Как? Ей сказали, можно просто не платить. А чтобы банк одобрил кредит, как пояснили те же самые знакомые, нужно подделать трудовую и справку 2-НДФЛ. Кредит на поддельные документы Нине выдал один из самых известных и крупных банков в стране.
«“Я так брал, мне дали, и платить не нужно” – он сказал, и я поверила. Мне 19 лет было, я никогда кредитов не брала и не пыталась», – в глазах Нины мелькнуло сожаление. Обман с документами раскрылся не сразу.
– Не помню как, но я как-то оказалась в отделении, и там меня спросили, брала ли я кредит. Говорю: да, было. Как-то так и раскрылось, – вспоминает Нина. – Ну, мне сказали, будешь сотрудничать с нами, мы тебе будем помогать.
В СИЗО Нина попала на 4-м месяце беременности, провела там почти год. Пока шло следствие, родился Саша.
– Как воды отошли, меня из СИЗО увезли в больницу. Охрана была постоянно со мной. Мужчины из конвоя стояли за дверью, а одна женщина со мной в палате. Она мне очень помогала. У меня были тяжелые роды, перезашивали меня, 4 наркоза было. После родов тяжело было передвигаться, мне даже было не помыться, эта женщина была рядом, помогала. А я стеснялась. Спрашиваю ее: «Как вы не брезгуете?» А она: «Я – женщина, я сама мать».
Конвой хотел забрать Нину в СИЗО через три часа после появления на свет Саши, но врачи не отпускали – сложные роды. Нина вспоминает, что конвой на нее из-за этого злился. Но врачи стояли на своем и даже разрешали женщине приходить и смотреть на своего сына. Пять минут.
Суд назначил Нине условный срок – два с половиной года. Выйдя из СИЗО, женщина узнала о смерти бабушки и о том, что ее квартира сдана родственницей в аренду.
– У нас в квартире большая комната и кухня, на кухне диван, где я [раньше] спала. Женщину, которая снимала квартиру, я выгонять не стала. Я не такой человек. Она жила еще месяц-полтора, потом съехала.
Чтобы вступить в наследство через суд, Нина пыталась восстановить свидетельства о смерти родителей, в суд вызывали свидетелей, которые давали показания о том, что она здесь жила практически всю жизнь. Чтобы собрать доказательства и оформить документы, Нина обратилась в агентство, но получить наследство женщине так и не удалось. Жила с новорожденным Сашей в разных кризисных центрах, перестала отмечаться в отделении полиции, как положено в случае условного срока: дважды не приехала, на третий раз – побоялась. И села уже на реальный срок. Место заключения – Мордовская зона. Когда она оттуда вышла, сыну Саше было уже почти два года.
Дома матери и ребенка при колониях были построены в 2015 году, по закону [ст.100 УИК РФ] и внутренним правилам колоний, там живут осужденные мамы с детьми до 3 лет. Совместное проживание было создано для того, чтобы обеспечить право детей на общение с мамами. Если срок мамы к тому времени еще не закончился, сотрудники ФСИН переводят детей в детский дом или соцзащита находит им опекунскую семью, пока мама сидит. Но женщина имеет право сама отвезти ребенка в детский дом или к родственникам, для этого ей может быть разрешен выезд из колонии до 15 дней.
На практике, по словам правозащитников, перевозят детей в детдом сами сотрудники ФСИН. Член ОНК и автор проекта «Женщина. Тюрьма. Общество» Леонид Агафонов говорит, что в домах ребенка при колониях дети не имеют возможности полноценно общаться с матерью. Но даже несмотря на это, отказы вышедших на волю мам от своих детей незначительные. Отдают малышей только в крайних случаях: нет средств к существованию или по причине серьезных заболеваний. Но самое сложное для женщины – не стать изгоем на воле. Каждая старается скрыть, что сидела, но говорить приходится.
– Нина, кто на воле знал, что вы сидели?
– Я старалась не рассказывать. Говорила в поликлинике, с ребенком все равно приходилось ходить по врачам. И из-за этого ко мне было негативное отношение. Приходилось объяснять, почему у ребенка нет, например, карточки. У меня на руках была только выписка из колонии, мы освободились, Сашке было почти 2 года. Я хотела прикрепиться к поликлинике, пыталась объяснить ситуацию, что была в колонии, а мне отвечали: «Сама виновата».
Ребенку из колонии было тяжело попасть в садик. Нина рассказывает, что в колонии у сына был медотвод из-за эпидемии туберкулеза, по той же причине у него не было прививок. А в детсад без них не берут. Саша туберкулезом не заразился, но в выписке из колонии указано, что у мальчика был контакт. Перед детским садом Нина не раз ездила с ребенком в больницу, чтобы снять сына с учета. В отделе образования тоже интересовались у мамы: «Почему вы так поздно встали на очередь в садик?» А мама оправдывалась, говоря о колонии.
После зоны Нина раздавала листовки, работала в кафе, уборщицей офисов, работа всегда была неофициальной.
– Когда я начала работать уборщицей, думала, успею пройти испытательный срок, чтобы устроиться на постоянно и взять кредит. И забеременела вторым. Начальница увидела у меня живот и вызвала к себе, спросила: «Вы беременны?» Ну я уже вижу по ее глазам, что она знает, отрицать не стала. Срок тогда был около 12 недель. Она сказала: «Я, конечно, все понимаю, могу вас не увольнять. Работайте. Но я сама мать, вы представляете, как будете таскаться тут с ведрами и швабрами по лестницам? Просто пожалейте себя». И всё, меня рассчитали, я ушла.
Сейчас у Нины трое детей: старший Саша, трехлетний Дима и младшая Надя, ей полтора года. На прогулке с нами только двое, у Димы ДЦП, он на лечении в стационаре. Надя в розовом плюшевом костюмчике ползет на горку, Саша пинает мяч с другими детьми на детской площадке.
Нина с дочкой Надей. Фото Александры Кудрявцевой
Нина с детьми живет у свекрови, ее муж Витя уговорил маму прописать их в комнате, хоть Саша ему не родной. До этого год они вместе снимали жилье, потом переехали к родне, а с марта этого года Витя под следствием, в СИЗО. Он украл микроволновку у соседки по квартире, а соседа ударил стулом по голове, вместе пили на общей кухне. Сосед забрал заявление, но это Витю не спасло. Еще одного человека он по пьяни ударил ножом. За это ему дадут 2 года колонии, а за кражу микроволновки накинут месяц. Нина хочет оформить развод, и не только поэтому.
– По крайней мере жить я с ним дальше не собираюсь. Ему не нужны дети, свекрови тем более, – рассуждает Нина. – Сейчас я с детьми, пока работать не могу, но если буду подавать на развод и алименты, боюсь, что со свекровью отношения совсем испортятся.
– А разве на алименты нельзя подать без развода?
– Так мне все равно нужно с ним разводиться. Есть человек, который давно меня любит.
Выходя из колонии, женщина с ребенком может совсем ничего не иметь, начиная с денег, чтобы доехать до дома, и заканчивая жильем и работой. Встать на ноги и понять, что жизнь не закончилась, помогают кризисные центры. Для Нины после колонии такой опорой стал благотворительный фонд «Теплый дом». Узнала она о нем чуть больше года назад. Если бы она знала о «Теплом доме» раньше, возможно, беременной Нина не попала бы в СИЗО и не сидела бы с ребенком в колонии.
За воротами тюрьмы связь с миром теряется, по этой причине вчерашние зечки не могут вступить в наследство, как не смогла и Нина. Если срок длинный, то долги по коммуналке могут вырасти тысяч на двести рублей, – неподъемная сумма.
Выходит замкнутый круг: денег и работы нет, проценты по кредитам растут, и, кажется, ничего с этим уже не сделать. За воротами тюрьмы у женщины нет будущего, только прошлое, главное пятно на котором – зона.
Нина с дочкой Надей. Фото Александры Кудрявцевой
Пока сидела, детей забрали, квартиру разнесли
Аня сидела в Мордовии, статья тяжелая, наркотики. Руки бурого цвета, короткая стрижка, волосы по бокам выбриты. На воле у нее оставалось двое детей-подростков. Дочь взял дедушка, сын остался под опекой бабушки. Сейчас Аня с мужем Денисом и новорожденной дочерью Даниелой снимают комнату. Супруги познакомилась в реабилитационном центре, где Денис был руководителем направления, помогал наркоманам избавиться от зависимости. Аня туда пришла за помощью. Когда между ними появилась симпатия, Денис стал отпускать подопечную домой к детям. Только она уходила за дозой. Однажды принесла и ему, он не отказался. Позже Денис тоже попал в колонию за наркотики. Сейчас оба на свободе, собираются ехать в Москву, он должен лечь на лечение от туберкулеза. Ни у Ани, ни у Дениса своего жилья нет. Жить их семье негде.
Анна с дочкой Даниелой. Фото из личного архива
– У нас папа бомж, да? – Аня кормит Даниелу из бутылочки и разговаривает вроде бы со мной, а вроде со своей маленькой дочерью. Потом вспоминает колонию.
– Мордовские колонии страшные, особенно для второходов.
У нас мужчины из администрации избивали тех, кто не выполняет норму. Например, тебе надо сшить за день 120 прорезных карманов, и если хотя бы один не сделаешь, отводят к начальнику промзоны и там бьют.
До тех пор, пока ты в смену не научишься выполнять план, чтобы производство не встало.
Аня показывает на своих джинсах и кофте карманы: «Вот это прорезной карман, это ленинградский, это накладной, у каждого есть свое название».
– Вы научились?
– Через несколько месяцев.
– Что вы шили?
– В основном у нас были заказы на форму. Когда полиция ее меняла, у нас был заказ на несколько миллионов черных форм, летних и зимних. К нам много заказов шло: спецназ, рыбак, камуфляж, белая пустыня, песчаная пустыня для спецразведки. И нужно так сшить, чтобы не было ни одного брака. Мы работали по 18 часов в сутки.
Анна рассказывает, что день зечек в Мордовии начинался с рассвета: встаешь в 5:10, в 6 утра стоишь на плацу, проверка, потом на промку, с промки на завтрак. Рабочий день кончался то в полночь, то в 2 часа ночи. После все возвращались в отряд, мылись, если была вода, если нет, ложились грязными спать.
В Мордовии Аня провела 2 года из 5 лет, потом ее перевели во Владимир на пересмотр ее дела. Попалась она так: полицейские зарывали закладки и просили сидевших наркоманов вызвать своих друзей, чтобы те приехали на место. Им предлагалось взять себе 10 граммов героина, а остальные 290 перекопать. Так и попалась Анна. Из Москвы она поехала за дозой во Владимир, достала из снега банку, где было 300 граммов. Там же, на месте, ее арестовали.
Позже Аня поняла, что была не первой, кого сажали таким образом: «Мы ехали на закладки, там нас и хлопнули. Я уже сидела в колонии, как меня вдруг вызвали обратно во Владимирскую область и начали раскручивать это дело, смогли даже доказать, что это были провокационные преступления. Многим давали по 8 лет. Нескольких человек, в том числе мою подругу, оправдали. Меня тогда спасло, что дело начали пересматривать. Только когда людей оправдывали, мой срок уже подходил к концу».
Во Владимире Анна пробыла около 2 лет, потом вернулась в Мордовию, где тюремный врач-психиатр предложил ей написать заявление и поехать на лечение от наркомании на зону в Чувашию. Аня поехала: «Конец срока я провела там, и было все, как должно быть – 8-часовой рабочий день, если хочешь работать больше, пишешь заявление, но могут и не разрешить».
Анна рассказывает: с семьей порвала не сразу. Точнее, семья постепенно перестала считать ее живым родным человеком: это был долгий процесс, прошло больше 10 лет, ее сестра потеряла веру в то, что Аня исправится. Других родственников у Ани нет, родители умерли 20 лет назад. Из близких людей осталась мама первого мужа.
– Отворачиваются, когда считают, что уже бесполезно. И ты просто перестаешь биться. Но я ни на кого не серчаю, я прекрасно их понимаю. Может, и к лучшему, что я попала в суровые условия, что отвернулись родственники. Сестра дала 1000 рублей, и мы с Денисом пошли и купили на них еды. И я считаю, слава Богу, что никто не помог мне. Произошла переоценка ценностей. Детей забрали, родительских прав лишили, мою квартиру разнесли, мебель разбили, украли даже кастрюли. Ничего не осталось.
Из колонии Аню встретил Денис, они приехали в Москву, в квартиру, где жила раньше Аня с родителями. Ее сдали опекуны детей, дедушка и бабушка.
– Я захожу, а там полная квартира чурбанов, все разбито и развалено, сожжен линолеум, будто костры жгли или гранату бросили.
Приехав домой без копейки в кармане, Аня не выгнала жильцов. Бабушка Егора попросила ее этого не делать, арендаторы оставили залог, и деньги были нужны внуку для школы. Когда женщина выходит из колонии, она не до конца понимает свои права. Аня не выгнала людей сразу, потому что не знала, что имеет на это право. Опекуны объяснили ей, что сдают ее квартиру с согласия опеки. Мама с ребенком на руках спорить не стала, только через год поняла, что имеет полное право жить там, где прописана она и ее дети. Жильцов выгоняла с полицией.
– У меня долг 120 тысяч рублей накапал за коммуналку, гасить мне его сейчас нечем, – Аня говорит чуть не плача. – И квартира настолько разбита, что остаться там жить с маленьким ребенком было невозможно.
Бывшие зечки на воле могут устроиться на работу неофициально. Анна освободилась в 2017 году и через три дня уже шила в ателье. Хозяину сказала как есть – была в колонии, сидела за наркотики.
– Он все равно дал мне работу, сказал, у всех было прошлое. Просто предупредил, что будет чаще приезжать и считать кассу. Ну а какие с моей стороны могут быть обиды? Потом я поняла, что не обязательно говорить всем про колонию, меня никто пробивать не будет, если я не вызову подозрений. Указывала в анкетах, что не судима.
Женщинам после зоны сложно устроиться на работу не только из-за судимости, тюрьма сильно портит их внешность. Изношенный, болезненный вид и неухоженность тоже становятся препятствием для адаптации в обществе.
– Когда женщина приходит без зубов, не в очень хорошей одежде, с грязными волосами, это уже вызывает вопросы, – говорит Аня, – значит, в ее жизни что-то произошло, и она не смогла ничего с собой сделать.
Знакомая тренируется на Анне делать маникюр, это позволяет ей сохранять руки аккуратными, несмотря на их багровый оттенок, оставшийся после употребления героина. Но Аня старается располагать к себе людей, выглядеть нормально, как все.
– Моя знакомая поняла, что я раньше употребляла, но сказала, что ей все равно. Мы ведь общаемся сейчас, неважно, что было в прошлом. Оно у меня просто более суровое. У каждого есть косяки, хотя по сравнению с моими наркотиками в прошлом они еще цветочками покажутся.
Даниела засыпает под разговор, мама продолжает ее покачивать. На плите в кастрюле что-то варится.
– У вас есть друзья?
– Какие друзья, наркоманы? Я с 14 лет употребляла. В Москву приехал Scooter, мы отрывались на рейвах.
Сейчас Анна старается не говорить о том, что сидела, об этом не знают ее соседи по квартире, новые знакомые.
Когда выпадаешь из жизни на 8 лет (Анна в общей сложности провела в колонии 8 лет, была дважды судима), общаться становится не с кем. И одна из главных проблем бывших заключенных – формирование нового круга общения. Иначе рецидив неизбежен.
Сама Анна не понимает, как выйти из круга старых знакомых и начать новую жизнь.
– В обществе есть стереотип: если ты отсидел, ты моральный урод и способен дальше совершать преступления. Клеймо «судимый» отпугивает. Наши соседи по квартире из сельской местности, а на селе пугают зеками, будто те освободятся и придут убивать и насиловать. Так что нашим соседям незачем травмировать психику и говорить, что мы с Денисом сидели.
Анна и Денис. Фото из личного архива
Егору, старшему сыну Анны, в этом году 16, общаться с Аней он не хочет. Она находит его «ВКонтакте» и добавляет в друзья. Аватарка неприметная, фотографий на странице нет. Материнское чутье Аню не подвело, но сын сразу реагирует на добавление вопросом: «Что?» Видимо, наладить связь с Егором Анна пыталась уже не раз.
Аня подходит к плите, снимает с железной кастрюли крышку и помешивает горох для супа.
– На зоне я клялась себе, что, когда выйду, никогда не буду есть вареный горох, – вспоминает Анна и добавляет, посмеиваясь над собой: – И вот, варю горох.
Тем временем от Егора приходит ответ: «Я занят». Спрашивать о том, хочет ли сын вернуться к матери, теперь бессмысленно. Но Анна отвечает: «Куда ему возвращаться, вот в эту нищету? Он уже привык ездить несколько раз в год за границу, на море. Вот Ева (старшая дочь Ани – прим. ред.) попросилась ко мне, ей 14, с дедушкой ей плохо. Но мне пока нет смысла подавать в суд на восстановление родительских прав, потому что у меня доход – 3 тысячи рублей в месяц, это деньги младшей, Даниелы».
С Евой Анна начала общаться совсем недавно. Опекун был против общения внучки с мамой, а когда девочке исполнилось 14, она стала проблемным ребенком и перестала слушаться дедушку. Пенсионер к этому времени против общения возражать не стал, наоборот, попросил забрать ее. Но Аню лишили родительских прав, и теперь ей предстоит долгая процедура возвращения.
Невыносимо думать, что твой ребенок растет, а тебя нет рядом
– Когда меня посадили, моему младшему сыну Феде было 3,5 года, и, когда я приехала домой, ему уже исполнилось 7 лет, он меня не узнал. Через 5 лет нам пришлось знакомиться заново, – говорит Светлана Бахмина, бывший топ-менеджер ЮКОСА. Бахмина в третий раз стала матерью на зоне. Освободившись, решила посвятить жизнь помощи женщинам и их детям, оказавшимся в тюрьме.
Светлана Бахмина (справа). Фото: соцсети
У Светланы короткие светлые волосы, темные мешки под глазами. Ее хриплый, будто прокуренный голос то и дело дрожит, когда речь заходит о прошлом. На воле у нее осталось двое детей. Вместе с мужем Михаилом они сказали сыновьям Грише и Феде, что мама в командировке. С зоны женщине пришлось долго добиваться разрешения для звонков детям хотя бы 1-2 раза в месяц.
– Я хотела, чтобы дети слышали мой голос, чтобы понимали – я где-то рядом. Им было непонятно, куда я пропала. Все это время мы писали друг другу письма. А мой голос напоминал им, что мама – это что-то материальное.
Третьим ребенком Светлана забеременела на 4-м году колонии. Ей разрешили взять отпуск, чтобы съездить к детям. По закону женщина имеет на это право. Узнав о беременности, женщина сказала, что боится за жизнь и здоровье своего ребенка, если ей придется рожать в колонии. Поэтому Светлана настаивала на родах в гражданской больнице.
– Что изменилось на зоне с тех пор, как вы рожали?
– Мало что. Рожать в колонии 10 лет назад означало одно – ты будешь лежать в пустой палате с креслом, остальное в руках акушерки.
Теперь ФСИН заключает договоры с гражданскими клиниками. Туда возят рожениц, но и в больницах есть свои проблемы. Как рассказывает Светлана, из-за того, что роды все равно требуют конвоя для женщин, их привозят буквально на несколько часов и сразу после родов забирают обратно. В лучшем случае в колонии для них есть гинеколог. И если он есть, то приходит раз в месяц. По словам правозащитников, педиатров в домах ребенка на зоне тоже нет.
После появления на свет ребенок зечки остается в больнице на 4-5 дней, где ему делают прививки. Эти дни мама с ребенком разлучены. Бахмина говорит, что из-за разлуки единицам удается сохранять молоко и потом поддерживать хоть какое-то время грудное вскармливание.
– Невозможно сохранить молоко, когда нет рядом ребенка. Особенно когда душ или баня у мамы раз в неделю, ведь кормящей женщине особенно нужна гигиена. Кормить ребенка надо 5 раз в день, реализовать это на зоне крайне сложно, поэтому детей кормят искусственно.
– Может, система так выстроена специально? Вроде, ты можешь каждый день посещать ребенка, но так как мыться можно только раз в неделю, то у тебя просто нет выбора?
– Я думаю, что в каждом учреждении по-разному. Если кто-то придает этому значение и старается помогать, то находит возможность и душ организовать, – рассказывает Светлана. – Но тут невозможно сказать за всех. Я понимаю, что эти проблемы реально существуют. Кто как их решает. Может, какая-то мама одержима этим, поэтому она даже в раковине будет мыться и за собой следить. А где-то администрация идет навстречу. Но система под это не очень рассчитана.
Но все же попасть к ребенку можно. Для этого, по словам Светланы, мамам на зоне нужно обладать силой воли. Сотрудники колоний отговаривают матерей, поэтому женщины должны упорно настаивать на свиданиях. Даже если все пойдут маме навстречу, многое может не сложиться.
– На зоне нужно договориться с дежурным сотрудником и попросить отвести к ребенку. Он должен иметь желание и возможность, но всегда может отказать, сказать, что занят. Поэтому в основном мамы могут видеть детей пару часов в день после работы.
О заботе и воспитании не идет речи, женщины приходят просто навестить ребенка. Выходит, что ни в чем не виноватые дети несут наказание вместе с матерью, находясь до трех лет за решеткой.
Несмотря на это, Светлана приветствует саму возможность быть ребенку с мамой.
– Лучше, чтобы все мамы в колонии жили с детьми, а не малая часть, как сейчас. У меня был опыт посещения датской тюрьмы, после которой хочется плакать. Там все мамы проживают с детьми, и чтобы мама попала в колонию, она должна совершить что-то особенно тяжкое. У них отдельные комнатки, мамы сами готовят еду. У нас напрочь отсутствуют такие социальные навыки. И что мне особенно понравилось, там детей отвозят в местный детский сад в ближайший городок, там они играют с обычными детьми, а вечером возвращаются к маме. В моем представлении у нас должно быть что-то такое. Когда я сидела в СИЗО, никогда не забуду женщину на последних сроках беременности. Ее обвиняли в краже продуктов из магазина, что-то вроде килограмма колбасы. Мне непонятна эта излишняя мера, уже на такой стадии огромное количество женщин должно было бы отсеяться.
Самое сложное для мам в колонии – быть вдали от своих детей.
– Невыносимо думать, что твой ребенок растет, а тебя нет рядом. Что ты пропускаешь все самое важное и ничего сделать с этим не можешь, – вспоминает Светлана.
В том числе и по этой причине, чтобы помочь другим женщинам справиться с проблемами адаптации, освободившись из колонии, Светлана Бахмина создала благотворительный фонд «Протяни руку».
Светлана Бахмина (справа). Фото: соцсети
Сегодня фонд помогает заключенным женщинам и их детям в 8 из 13 колоний в России: сделать ремонт, оборудовать кухни, чтобы дать возможность большему количеству мам жить со своими детьми. Многие из матерей едут домой через всю страну, им помогают добраться до дома, обеспечивают вещами первой необходимости, гигиены, дают телефон с предоплаченной сим-картой на месяц-два, чтобы мама могла быть на связи, позвонить родным. Есть мамы, которым совсем некуда идти, им помогают найти приюты, адаптироваться в свободном обществе.
– Бывшим заключенным нужна помощь в адаптации, но на государственном уровне, к сожалению, у нас пока не существует программ поддержки, – поясняет Светлана. В фонде есть разовая поддержка, когда маме помогают сделать ремонт, если она возвращается в разбитую квартиру. Фонд также выпустил справочник «Освобождение», который поэтапно объясняет, что делать женщине с ребенком, куда она может обратиться. Такая инструкция помогает женщинам получить важную информацию и понять, как строить свою жизнь дальше.
Но главное, что мы все можем сделать, это работать над тем, чтобы бывшие заключенные могли адаптироваться в обществе, не оставаясь в изоляции. И первое, что мы можем и должны – это отказываться от стереотипов. А второе и не менее важное – отношение самого общества, внутри которого бывший заключенный пытается жить заново.
Адаптация таких людей сегодня – большая проблема, и решение ее нужно в первую очередь даже не бывшим заключенным, а нам.
Светлана Бахмина (слева). Фото: соцсети
После разговора Светлана едет из фонда домой, к семье, готовит ужин. Ее сыновья уже взрослые, Грише 22 года, Феде 18 лет, а младшей дочери, которая, как шутят в семье, спасла маму из колонии (Бахмина вышла в 2009 году по УДО) – 11 лет. До сих пор случаи неудач в учебе или сложное поведение детей она связывает со своим пятилетним отсутствием. И вроде бы для этого нет оснований, но избавиться от таких мыслей невозможно.
Нина нервно выкуривает сигарету, сажает Надю в коляску и берет Сашу за руку. На улице холодает, они уходят с площадки домой. Дома она помоет детей и уложит их спать.
Через два дня Анна с Денисом и Даниелой уедут в Москву. Все вещи они упакуют EMS-почтой, но упаковка порвется у них в дороге и не доедет до адреса. Они временно остановятся в квартире, выставленной на продажу. Еву в семью пока не вернут, Анне нужно показать официальный доход, сделать ремонт. Денис будет лечиться в Москве от туберкулеза и работать не сможет.
У кухонного окна в прозрачном тазу будет барахтаться маленькая водоплавающая черепаха. Водоплавающие черепахи живут долго, порой как люди, до 40-50 лет. Есть вероятность, что именно черепаха увидит, как у Ани и ее детей наладится жизнь, но вероятность этого – низкая.