Евгения Пастернак и Андрей Жвалевский – минские детские писатели, авторы многочисленных повестей для подростков на самые разные темы, в том числе и на болезненные: наркомания, суицид, ранняя любовь, предательство и так далее.
Наш разговор с Андреем Жвалевским и Евгенией Пастернак начался с банданы с лисичками, которую Евгении подарила молодая поклонница. Я спросила – почему лисички? – и Андрей вместо ответа показал мне на сияющую шевелюру Евгении, и все сразу стало понятно.
Нам нужна структура, но герои удивляют постоянно
– Часто ли вам дети дарят подарки?
Андрей Жвалевский: Да, у нас, например, целая стопка рисунков – дети рисуют иллюстрации к книжкам.
Евгения Пастернак: Каждый что умеет делать, то и дарит. Одно время были популярны браслеты из цветных резиночек, и нам их дарили просто гроздьями. Дарят очень красивые фенечки. Причем дети сами интуитивно чувствуют, что лучше подарить. Мы были на встрече, на Андрее был красный свитер, а на мне зеленый, и нам подарили фенечку, которая была тех же цветов, что и наша одежда, и мы потом показывали ее и говорили, что вот так мы пишем вместе: это сплошной узор, постоянно переплетенный.
– А в самом деле – как вы пишете вместе?
Андрей Жвалевский: У нас полное равноправие. Более того, мы почти никогда не знаем, кто что написал. Прошло пару лет, открываешь книжку, читаешь текст – хороший, только кто написал, непонятно. Мы подозреваем, что все-таки кто-то третий.
Евгения Пастернак и Андрей Жвалевский
– Когда вы начинаете писать, вы уже понимаете, что и с кем произойдет и чем все кончится, или бывает, что вас герои сильно удивляют?
Евгения Пастернак: Мы по образованию физики, поэтому нам нужна структура. Мы один раз попробовали писать без структуры, в итоге ужасно намучились, потом все выкинули и начали сначала. Мы так не можем, нам нужен план, схема. Но герои удивляют нас постоянно.
Андрей Жвалевский: Нам нужно совершенно точно знать, куда мы придем в конце, и знать основные поворотные точки – большие изломы сюжета, мы это сразу продумываем. Продумываем, естественно, героев, но потом начинаешь писать, ведешь своего героя туда, куда он должен идти по твоей задумке, и вдруг этот герой говорит: «Нет, я туда не пойду», садится и смотрит в окно. И это замечательно: это значит, что он ожил, у него появился свой характер, свои цели, и дальше нужно только записывать – теперь он сам идет.
Евгения Пастернак: У нас никогда не было такого, чтобы менялся финал. Мы всегда знаем, чем все кончится. У нас один-единственный раз был инцидент в книге «Гимназия №13»: там во дворе гимназии растет огромный тысячелетний дуб, в начале семиклассники пытаются его взорвать, и завязка сюжета в том, что вместо этого взрыва происходит закукливание гимназии – пространство сворачивается и время останавливается. Но как только они расколдуются, дуб должен взорваться. Мы до последнего пытались спасти дуб, но так ничего и не придумали. В итоге дубом пришлось пожертвовать. Это была и наша трагедия.
– Что дети говорят про ваши книги? Бывает ли, что они рассказывают, что это повлияло на них, изменило что-то?
Евгения Пастернак: Да, конечно. Но это непредсказуемо – что они скажут. Иногда подходит ребенок и говорит: «Все ваши книжки – ерунда, но одна – вообще уникальная». И каждый раз мы спрашиваем: «Какая?», потому что никогда не угадаешь. Счастье в том, что у каждой нашей книги есть люди, которые скажут: «Все, что я у вас читал, мне не нравится, а вот эта книга особенная».
Андрей Жвалевский: Более того – каждый видит в книгах что-то свое. Последняя наша вышедшая книга посвящена суицидам. На встрече встает девочка и говорит: «Как вы решили написать на такую острую тему…»
Евгения Пастернак: В зале были маленькие дети, мы уже готовились к тому, как бы нам свернуть этот разговор, чтобы не говорить о суицидах, а она говорит: «…На такую острую тему – отношения детей и родителей?»
Андрей Жвалевский: Она вычитала там именно это, и это правда там есть.
Евгения Пастернак: У нас была история с «Пока я на краю», когда на встречу пришла девочка и сказала, что мы ей помогли спасти ее подругу – она прочитала ее сама и сказала, что после этого поняла, что происходит с подругой. Но на самом деле очень много разных историй. Кто-то, например, благодарит за то, что наша книга помогла поговорить с родителями.
Андрей Жвалевский: А родители, бывает, говорят: «Спасибо, теперь я знаю, как на эту тему говорить со своим ребенком».
Евгения Пастернак: Или «Спасибо, что у нас наладились отношения». Было смешно, когда ко мне на встрече подошла восьмиклассница и сказала: «Я очень хочу поговорить с мамой про секс, но не знаю, как. Расскажите мне». У нас тогда как раз вышло «52 февраля», где эта тема. И мы сказали: «Попробуй дать маме почитать, может, вы потом через книгу вырулите на какой-то разговор».
Андрей Жвалевский: «И тогда вы будете говорить не друг про друга, а про героя».
На встрече с читателями
Родители, не будьте детьми!
– Как взрослый человек может писать для подростков? Для меня это совершенная тайна, потому что мне кажется, что детский писатель должен быть немножко сам тем, для кого он пишет.
Евгения Пастернак: Безусловно, мы внутренне – подростки. Это тяжело, особенно после того как мы сильно подняли возраст наших героев и планку проблем – у меня началась внутренняя шизофрения: я взрослый, но я всегда на стороне подростка. Поэтому у нас в книгах часто, как говорят взрослые, противные взрослые. Но они не противные – они именно так и выглядят с точки зрения подростка.
Андрей Жвалевский: В последней книжке, которая еще не вышла, мы решили: все – у нас будут не противные взрослые, будут нормальные – не идеальные, идеальных не бывает, но понимающие, терпеливые, ко всему тактично относящиеся – но выяснилось, что ребенку это не помогает, потому что подросток все равно идет вразнос.
У него мозг так перестраивается в 14-16 лет, что он не может быть нормальным, даже если родители обложат его заботой, вниманием, пониманием.
Нам одна мама-психолог рассказала такую сценку. Ее сыну 15 лет. Она готовит на кухне. Приходит сын, садится и начинает ей рассказывать сам, без всяких вопросов: «Мама, я познакомился с девушкой…» Рассказывает-рассказывает и вдруг останавливается: «Не лезь в мою личную жизнь!» Хотя мама не произнесла ни слова. В этом возрасте они такие. Беда в том, что, видимо, это очень сложный период, поэтому когда мы вырастаем, мы стараемся его забыть.
Евгения Пастернак: Кстати, для нас потрясение то, что большинство взрослых не помнят себя в подростковом возрасте, потому что я себя подростком помню очень хорошо. Наверное, поэтому мне легче писать, я помню этот постоянный протест против всего. Я стараюсь передать это эмоциональное состояние, объяснить взрослым: вспомните – вы выходите на свидание, а вам вслед кричат: «Шапку надень!», вспомните комок, который в этот момент подкатывает к горлу. Я уже не говорю о том, что эта шапка вам не идет, и вообще все это катастрофа.
Одной моей дочке 20 лет, второй 12, и я-то тоже им говорю: «Шапку надень», потому что на улице -30 градусов, но при этом я прекрасно понимаю, что они чувствуют. Конечно, можно попытаться смягчить – не сказать «шапку надень», а подойти к градуснику, тяжело вздохнуть и сказать: «Как жалко, что сегодня так холодно!» Или «Слушай, у тебя через два дня соревнования, так будет некстати, если ты сейчас заболеешь». У подростка внутри бушует костер страстей, он по-другому воспринимает совершенно нормальные фразы. Мне кажется, наша задача – относиться к этому максимально с пониманием и, как говорит Людмила Петрановская, просто пережить этот период. Если с родителями сохраняются нормальные отношения – то это огромный ресурс. Это не гарантия, что переходный период пройдет блестяще, но он пройдет с минимальными потерями. Но совсем без потерь не получится.
Евгения Пастернак с детьми. Фото: Facebook / Евгения Пастернак
Андрей Жвалевский: Самая главная потеря, которой надо пытаться избежать, – это потеря контакта. По нашим наблюдениям, только 10% подростков в этом сложном периоде продолжают нормально общаться с родителями. Если это количество увеличить хотя бы на 1%, то будет уже хорошо. Если спокойно пережить, что он пошел не в тот вуз, не надел шапку, получил три по математике в седьмом классе за год… Продолжайте общаться, говорить, слушать.
Евгения Пастернак: Главное в этот период – разделять важное и неважное. О том, что у него было три за год по математике, вы через десять лет и не вспомните, это на его судьбе никак не отразится, а если вы с ним разругаетесь и перестанете разговаривать, это очень серьезно повлияет на все.
– Да, но когда тройка только получена, кажется же, что это все очень судьбоносно.
Евгения Пастернак: Поэтому надо в этот момент включить мозг и вспомнить, что мы взрослые, и поскольку мы умнее, то должны понимать, что три по математике ничего не значит.
Андрей Жвалевский: Иначе разговор взрослого с подростком выливается в разговор двух подростков: один обиженный и второй обиженный.
Я хорошо знаю таких мам, я им говорю: «Перестаньте орать на дочку», а они отвечают: «Так она первая начала».
Евгения Пастернак: Я тоже все время говорю: «Когда подросток в 13-14 лет ведет себя как подросток, это нормально и биологически обусловлено. Когда женщина в 40 лет ведет себя как подросток – это ненормально». Надо включить свои 40-летние мозги и вспоминать, что ты – взрослый человек, начать вести себя адекватно, перестать топать ногами и кричать: «Я тебя никуда не пущу! Пока не исправишь три по математике, ты никуда не пойдешь!» Зачем?
– Бывает ли такое, что родители к вам, к перебежчикам в детский лагерь, предъявляют претензии из-за того, что вы транслируете в своих книгах?
Евгения Пастернак: Конечно, бывает! Родители очень обижаются. Это тоже, кстати, очень показательно и смешно, когда взрослые люди читают книги про выдуманного подростка и выдуманную маму как историю про себя и устраивают истерики, что мы роняем авторитет родителей. Я все время удивляюсь – как история выдуманной мамы может очернить родную маму, которая каждый день рядом? Если вы прочитаете книжку про противного и гадкого ребенка, вы же не перестанете любить своего, и точно так же ребенок не перестанет любить свою маму. Видимо, мама узнала себя, посмотрела со стороны, и ей явно это не понравилось, потому что если бы понравилась, она бы не обижалась.
Фото: Facebook / Евгения Пастернак
Написать книгу и отказаться от алкоголя
– Есть ли в ваших книгах что-то из вашего детства, подросткового возраста?
Андрей Жвалевский: Если говорить о событиях, то есть сборник, где один рассказ буквально списан с реальности. Если о характерах, то в нашей самой популярной книге «Время всегда хорошее» наш герой Витя – это я, но то, что там происходит, придумано от начала до конца. По отношению к жизни я был ровно таким: очень добросовестным пионером, слушал старших, и я очень хорошо себя помню в 12 лет и понимаю, что бы было, если бы меня в 12 лет поставили перед такой ситуацией, когда надо слушаться взрослых, но при этом предать друга – меня же учили, что предавать нельзя, но и слушаться взрослых тоже надо.
Это моральная дилемма, которая бы мне точно разорвала мозг, как это в книге и происходит. Но мы всегда стараемся придумывать с потолка, чтобы ни в коем случае не было пересечений с реальностью, даже выбираем имена, которых нет у наших знакомых – и с этим проблема, потому что мы знаем много людей. Так, в последней книге наших героев зовут Ян и Геула.
– Откуда этот принцип? Вы боитесь кого-то обидеть?
Евгения Пастернак: Нет, дело не в этом, просто когда пишешь про Олю, а у тебя есть близкая подруга Оля, ты автоматически переносишь ее свойства характера на своего героя. Нужно, чтобы имя не вызывало никаких ассоциаций с живыми людьми – и тогда ты можешь создавать, придумывать с нуля персонаж, который у тебя не будет ассоциироваться ни с кем из знакомых.
Андрей Жвалевский: А кроме того, мы боимся писать что-нибудь о реальных людях, потому что слово отзывается в настоящей жизни, и мы не хотим повлиять на какого-нибудь живого человека и на его судьбу.
Андрей Жвалевский
– У вас были такие случаи?
Евгения Пастернак: Самая яркая история с голубями – после нее мы сказали, что никаких пересечений с реальностью больше в наших книгах не будет. У нас есть книжка «Москвест», где два подростка путешествуют во времени, они проваливаются у стен Кремля на тысячу лет назад, а потом потихоньку оттуда выбираются. По ходу сюжета они якобы превращаются в голубей в церкви и улетают. И мы в эпилоге написали, что путешествие наших героев осталось для Москвы абсолютно незамеченным, кроме того, что появился памятник двум голубям.
Андрей Жвалевский: Мы нашли эту церковь XV века в интернете, она находилась и сейчас находится в нужном для нас месте, возле бывшего пушечного двора. И Женя Шеффер нам пишет из Новосибирска: «Ребята, что символизирует этот памятник двум голубям, который вы описали?»
Скульптура «Голуби» в Москве. Фото: etovidel.net
Евгения Пастернак: Мы его придумали, мы вообще не знали о его существовании. А он, оказалось, есть. Мало того, что есть – он стоит во дворе этой церкви на Лубянке, там реально два голубя.
Андрей Жвалевский: Когда мы поехали в Москву, мы приехали к нему, чтобы убедиться, что он есть, и потрогать его руками. Почему? Кто его поставил? Там ничего не написано. На постаменте только год 2005-й, по-моему, и все.
Евгения Пастернак: После этого я пришла к Андрею со словами: «Значит так, мы пишем книжку, которая будет называться «Я хочу в школу» – у меня дочка шла в первый класс, а у него через год. Моя старшая была в седьмом классе. Семиклассники – возраст тяжелый, ходить в школу ей жутко не хотелось, я смеялась, говорила: «Сейчас Наташка пойдет в школу и вы будете каждое утро вдвоем завывать, что не хотите в школу?»
– И как, Наташа хорошо пошла в школу после выхода книги?
Евгения Пастернак: Да, все отлично.
– Для вас самих ваши книги имеют, как это часто бывает у писателей, терапевтический эффект?
Евгения Пастернак: Конечно. Но мы не всегда сразу понимаем, в чем дело. Самая показательная история была с «Охотой на василиска». Минск накрыла волна спайсов, и это было очень страшно. Начали умирать дети. Причем в самом начале антиспайсовской кампании долго не могли их запретить, и пока не ввели этот закон, умерла куча народа. Это было ужасно. Было страшно открывать новости, потому что каждый день что-то: то ребенок в окно вышел, то водитель под спайсами кого-то сбил.
Моя дочка училась в девятом классе, я ее спросила: «Ты про спайсы знаешь?» Она сказала: «Конечно, знаю, у нас в гимназии их продают». Вот тут мне стало страшно.
До этого мы как приличные мамы считали, что наркотики употребляют в подворотнях какие-то деклассированные элементы, а тут выясняется, что, во-первых, они стоят копейки, во-вторых, только руку протяни. Я в дикой истерике пришла к Андрею и сказала: «Надо что-то делать!» А он говорит: «Что мы можем сделать? Можем только книжку написать, больше ничего».
И мы пошли по психологам, по наркологам. В Москве с двумя разговаривали, в Минске с заведующим отделением наркологии в Новинках (так называется минская психиатрическая больница). В общем, мы написали вроде про наркотики, к которым вообще никакого отношения не имеем, а потом это все интересно вылезло…
Андрей Жвалевский: …Особенно у меня. Я перестал пить алкоголь. Сбросил 18 килограммов.
Евгения Пастернак: Мы докопались до того, что причина у всего этого одна: неумение говорить «нет». Мы потом об этом просто всем уши прожужжали. Я вообще не пью спиртного, раньше пила, а потом в какой-то момент поняла, что мне вообще не вкусно, и перестала пить совсем. Это происходило одновременно с тем, что мы писали «Охоту на василиска», и я начала обращать внимание на то, как заставляют пить за столом.
Вот ты сидишь в компании, отказываешься пить, и тебе говорят: «Да ладно!» До этого я отшучивалась от всего. Потом начала ездить за рулем на все пьянки, говорить: «Нет, ребята, я за рулем», – это вроде как железная причина. А после «Охоты на василиска» мне вдруг пришел в голову вопрос: а почему я должна оправдываться? Выдумывать какие-то антибиотики, беременности, зачем? Почему я не могу просто сказать «нет»? Ведь я же никак их не осуждаю, ничего не говорю, сижу, пью сок, мне хорошо, почему на меня наезжают?
Андрей Жвалевский: Как я теперь уже понимаю, когда у людей реальная зависимость, им очень важно, чтобы все вокруг были тоже вовлечены.
Евгения Пастернак: И я начала об этом говорить с подростками. Я говорила: «Ребята, я восхищаюсь теми из вас, кто действительно не пьет, потому что если мне, 45-летней женщине, очень сложно выдержать этот напор за столом, каково же вам в компании».
Андрей Жвалевский: Это же происходит и в семье – семейный праздник, и мама, папа, бабушка говорят: «Ты уже большой, уже 15 лет, или 12 лет, вот тебе пиво» – в зависимости от возраста пиво или крепкий алкоголь.
Евгения Пастернак: Дальше начинается какая-то феерия: «Пусть лучше попробует дома, все равно все должны, это же наша национальная традиция, культура пития». Ты только стоишь, глазами хлопаешь и думаешь: «Люди, что вы несете? Зачем вы это делаете?» «Пусть он лучше попробует дома, а не в подворотне». Зачем в принципе ребенку в голову вкладывать, что он должен пробовать?
Андрей Жвалевский: Я хорошо помню, как мы были у психолога Льва Черняева, который работает с зависимостями, он нас консультировал по книге, мы разговаривали часа три. И для меня в этой беседе было два откровения. Во-первых, он сказал: «Алкоголь – это же вообще не вкусная вещь, от него возникает естественный рвотный рефлекс». И я вдруг понял: водка же невкусная! Это удивительное озарение у меня случилось на 40 каком-то году жизни.
Второе, что он сказал – дети усугубляют проблемы родителей, поэтому когда ребенок видит, что папе или маме для веселья нужно принять какое-нибудь вещество, неважно какое, он попробует такое же вещество – водку, придет с запахом, и папа ему даст по голове, тогда он попробует спайсы, у которых запаха нет.
Евгения Пастернак: У нас нет другой культуры праздников, кроме как поставить на стол бутылку. Это же транслируется дальше, и это очень плохо. Должен быть какой-то еще другой вариант тоже. Праздник – это не только бутылка на столе, но и еще что-то.
Андрей Жвалевский: Что угодно: поехали с шашлыками, но без алкоголя, поиграли в настольную игру или в футбол… Но это все идет еще с тех времен, когда вообще посидеть за столом, поесть – было праздником.
Евгения Пастернак: И поэтому наши бабушки так закармливают детей. У моих родителей с моими детьми очевидное непонимание по поводу еды, потому что для родителей еда до сих пор – это ценность, это из послевоенного детства. А для нынешних детей это никакая не ценность. Что, их сегодня удивишь бутербродом с колбасой? В любой момент можно купить все что угодно. Поэтому все эти бабушкины: «Давай я тебя вкусненько накормлю» натыкаются на сопротивление: «Я потом, и зачем мне вообще наедаться? Отстань от меня со своей едой».
Книгу одобрили три психолога
– Вы сказали, что вы консультируетесь с психологами в своей работе. Кто еще вам технически помогает в написании книг?
Евгения Пастернак: Это зависит от книги. Когда мы писали о наркотиках, нам помогали три нарколога. Когда мы писали последнюю книгу о суицидах, было понятно, что мы без психологов не справимся, потому что тема такая, что очень просто можно навредить. У нас была очень красивая идея, и мы с ней сразу пошли к психологу, и она поставила нам на место мозги, очень сильно скорректировала наш замысел. Он был очень красивый с точки зрения литературы, но очень страшный.
И Татьяна Шульц, психолог из автобуса «Бампер», сказала нам, что так нельзя. Она же объяснила нам, что нельзя делать нашего главного героя-манипулятора сложной фигурой – что он, конечно, злой гений, но при этом спас много народу, – объяснила, что не должно быть этих полутонов, поэтому у нас там совершенно однозначный конец. После того как наша книга о суицидах была написана, ее прочитали три психолога, и только после того, как все трое сказали, что она не навредит, мы сказали: «ОК», и отослали ее издателю. А когда мы писали «Москвест», мы отправляли готовый текст профессиональным историкам.
Андрей Жвалевский: Более того – мы взяли индивидуальную экскурсию по Кремлю, и нас четыре часа водила кандидат наук и отвечала на наши глупые вопросы.
Евгения Пастернак: А потом мы ей отправили текст, и она сидела и вычитывала исторические ляпы.
Андрей Жвалевский: У нас есть большая группа во ВКонтакте, она закрытая, но мы туда всех пускаем. И перед тем, как отдать книгу в издательство, мы всегда выкладываем ее туда, чтобы читатели ее прочитали и покритиковали. В последней книге у нас было написано буквально три строчки про прыжки в воду. Там девочке снится сон, что она прыгает со спарринг-партнером, и она просыпается от того, что входит в воду. В общем, там буквально 50, меньше даже, 30 слов, и в них 20 ошибок – нам кандидат спорта по прыжкам в воду сказал: «Кто подпрыгивает? Никто не подпрыгивает, все толкаются». И так далее. Там почти все термины были неправильные.
– Вы учли эти замечания?
Евгения Пастернак: Да, конечно, и мы ей обязательно подарим книжку. Наши старые читатели уже знают, что за хорошие рецензии мы всегда высылаем подросткам книги, когда они выходят. В прошлом «Открытом финале» у нас ситуация с байдарками. Мы сами никогда на байдарках не сплавлялись, но у Андрея сплавляется сестра, и мы у нее вроде бы консультировались и смотрели видео.
Андрей Жвалевский: У нас в книге надо срочно достать человека из байдарки, и наши герои хватают топор и разрубают ее. И нам тут же написали: байдарка алюминиевая, топором ее не разрубишь даже в состоянии аффекта.
Евгения Пастернак: …И вообще, это не байдарка, а каяк, и дальше понеслось. Но когда читатель натыкается на достоверные детали, он говорит: «Круто».
Фото: Facebook / Евгения Пастернак
Когда вопроса о национальности вообще не возникает
– Есть ли у вас какая-то глобальная цель? Может быть, есть список тем, на которые вы бы хотели написать?
Евгения Пастернак: Мы никогда не знаем, что нас зацепит. Последняя книга, которую мы сейчас только придумываем, вообще удивила, потому что эта идея вдруг возникла, когда мы летели в самолете, и мы за две секунды поняли: как классно, мы будем об этом писать. А до этого мы даже близко не думали об этой теме. И опять непонятно, во что это выльется и зачем нам это надо. Но раз нам это интересно, значит, зачем-то нужно.
– Бывает ли так, что одному из вас нужно, а второму нет?
Евгения Пастернак: Мы об этом тогда не пишем.
Андрей Жвалевский: Можно в одиночку написать, если это интересно одному.
– Можно увлечь соавтора замыслом?
Евгения Пастернак: Нет, нельзя – он либо загорается, либо нет.
Андрей Жвалевский: Это как любовь.
– Не бывает такого, что один считает, что сюжет должен пойти сюда, а другой – туда?
Евгения Пастернак: Ни разу не было.
Андрей Жвалевский: До «Охоты на василиска» мы всем говорили, что никогда не будем писать про наркотики, не будем никого убивать в наших книгах и вообще переходить на жесткие темы.
Евгения Пастернак: Но с этими спайсами мы правда очень испугались.
Андрей Жвалевский: И я сказал: «Все, мы пишем детектив, и он начинается со смерти подростка». Женя сказала: «Нет, никогда». Тогда я просто молча сел и написал первую страницу.
Евгения Пастернак: И убедил, потому что тема меня устраивала. Я очень хотела об этом написать, меня аж разрывало, потому что мне было страшно, мне очень хотелось разобраться, я не понимала, что происходит. Мне было очень интересно – зачем они это делают, почему?
– Есть ли разница между русским и белорусским читателем?
Евгения Пастернак: Практически нет.
Андрей Жвалевский: Особенно у подростков. Сейчас же идет, благодаря всемирной сети, очень серьезная интернационализация. Мне лично это очень нравится, потому что люди понимают, что все одинаковые, на каком бы языке они ни говорили, какому богу бы ни молились, в какой бы традиции ни жили – есть хороший человек, есть плохой, и это ни от чего и ни от кого не зависит, кроме как от самого человека. Когда ты напрямую общаешься с голландцем или приезжаешь в гости к испанцу, ты просто это видишь.
Евгения Пастернак: Если сравнивать белорусов с россиянами, то белорусы более, особенно если говорить не о Москве, а о российской глубинке, мобильные. Это благодаря географическому положению – у нас же полтора часа до Вильнюса и семь до Варшавы. Очень многие белорусы были за границей. Мы – чемпионы мира по количеству шенгенских виз на душу населения. Поэтому белорусы гораздо более открытые. И еще одно серьезное отличие – опять же сравнивать если не с Москвой, а с регионами – что у нас не монорелигиозная страна: у нас много православных, но много и католиков, есть иудеи и мусульмане, и поэтому у нас абсолютная религиозная толерантность. Очень много смешанных семей. В Беларуси официально оба Рождества выходные, рядом отмечаются обе Пасхи – костел и православный храм стоят на одной площади.
Андрей Жвалевский: А иногда еще и синагога недалеко.
Евгения Пастернак: В этом году обе Пасхи совпали, и это было прекрасно – все вместе праздновали на одной площади.
Андрей Жвалевский: В последней книжке, которая еще не вышла, мы поиграли с этой темой. Книга про Минск и Беларусь, герои – Чингиз из Средней Азии, он католик, живет в Беларуси, и девочка Геула, у которой еврейское имя, но она просто белоруска, славянка, есть еще Ян, у которого польские корни, и эта каша из национальностей прекрасна тем, что вопроса о национальности вообще не возникает.
– А вы ставите себе глобальную задачу – «мы напишем книгу, чтобы повысить уровень толерантности в обществе»?
Евгения Пастернак: Мы, скорее, хотим рассказать о том, что так бывает. Мы-то в этом выросли, и я всегда считала, что это нормально. Но оказалось, что это не для всех так. Когда мы приехали в небольшой российский город, нас там возили на экскурсию, и экскурсовод с возмущением рассказывал: «Представляете, что придумал наш мэр? Он решил построить мечеть прямо рядом с православным храмом! Это безобразие, это вопиюще! Как могут два храма разных стоять на одной площади?» Мы на него уставились: «У нас везде так». Мы хотим рассказать своим читателям, что это вполне может быть и, главное, что это нормально.
Ксения Кнорре Дмитриева