Монахиня Елизавета (Сеньчукова)
Так вышло, что с Украиной у меня прочные дружеские и родственные связи, поэтому я три последние ночи не спала. Предвидя возможные вопросы: да, когда обстреливали Донбасс, я тоже ужасно нервничала. Но Донбасс — это соседняя с моими непосредственными близкими область, а сейчас ракеты падают и бои идут под Мелитополем и Бердянском Запорожской области, и именно там мои родные и живут. Впрочем, возможно, пока я пишу эти строки, города эти перейдут под контроль… под чей-нибудь контроль, но окончательно, главное, чтоб больше не стреляли.
Я это к тому, что, в любом случае, текущие события для меня не просто модная тема для обсуждений, где-то между защитой чувств верующих и рецептом борща, а личная боль. Поэтому, скорее всего, я не буду спать и четвертую ночь, и пятую.
На второй день (Еще пару месяцев назад это звучало как дурацкий анекдот, максимум — художественное преувеличение конфликтной обстановки), так вот, на второй день стало ясно, что истерикой делу не поможешь и надо что-то срочно предпринимать. Монах может предпринять только одно — молитву. И тут, по относительно счастливой случайности, календарь указал: 26 февраля, мясопустная, Вселенская родительская суббота. И как-то сразу щелкнул переключатель если не на здравомыслие, то на стремление к нему.
Дело в том, что молитва за усопших сочетает в себе и смирение перед окончательным и бесповоротным — смертью — и дерзновение перед Богом о еще более окончательном и бесконечном — вечной жизнью.
Молясь о наших близких, мы совершенно точно знаем, что результата нашей молитвы при нормальном течении событий, без чудес и провалов в другие миры, мы на земле не увидим.
Это очень похоже на молитву о мире всего мира — или, как сейчас будет звучать все чаще, между Россией и Украиной. Мы тоже мало (в пределах информированности журналистов) знаем, что происходит, есть ли какие-то дипломатические подвижки, принимаются ли военно-политические решения, срабатывают ли в этот момент санкции, милосердие или удача. То ли дело болезнь! Молишься, и, если легчает, значит, слава Тебе, Господи; если нет — на все воля Твоя.
Итак, молитва о наступлении мира и об упокоении усопших требует двух навыков: терпеть и надеяться (это и есть смирение) — и требовать и умолять (а это — дерзновение). Слова «Господи, на все Твоя святая воля!» — это не выражение крайней пассивности, переходящей в анабиоз. Это заявление своих прав на то, чтобы воля Бога так или иначе совпала с твоим молитвенным желанием. Я говорю: «Да будет воля Твоя!» — потому что хочу видеть ее такой и именно такой.
И вот здесь важно не перегнуть. Когда мы молимся за усопших, мы должны понять, что нашим стремлениям есть предел, а именно — Божественная справедливость в ее высшем проявлении.
Воздаяние должно произойти. Оно может включать в себя амнистию, но правду о себе человек узнает, ибо книги совести раскроются и тайны души обнаружатся.
Та же история с молитвой о мире. У нее тоже есть предел. «Мир любой ценой» может быть понято как «война до быстрой и кровавой победы» (например, с применением оружия массового поражения — в таких случаях стороны быстренько садятся за стол переговоров, только для многих людей поздно уже), «война до последней капли крови». Нет, ну а что? Нет крови — нет воинов, нет воинов — нет войны. Молиться можно только о мире той ценой, которую установит Сам Бог. И о том, чтобы не пришлось усиливать молитву об усопших. Чтобы наши глаза не опухли от слез, а синодики — от имен убиенных рабов Божьих.