Монахиня Елизавета (Сеньчукова)
Можно сколько угодно уговаривать себя, что смерти нет, но факты, увы, вопиют об обратном: смерть есть, она беспощадна и коварна, и последние три месяца мы имеем несчастье убеждаться в этом каждый день. Люди умирают: матери и дети, молодые и старики. Вместе с каждым человеком умирает целая вселенная. Как писал поэт Евгений Евтушенко:
И если умирает человек,
с ним умирает первый его снег,
и первый поцелуй, и первый бой…
Все это забирает он с собой.
С каждой смертью мир становится беднее. Пустеют страницы ушедших в соцсетях, разрушаются их дома, покрываются пылью и истлевают созданные усопшими картины, приходят в негодность флешки с их стихами, презентациями и семейными фотографиями.
Мир бы обнищал до состояния вакуума, если бы не было памяти. Той самой памяти, которая заставляет живых хранить и реставрировать фотографии, делать копии работ своих близких, переводить их странички в режим мемориальных. Память собирает прошлое в единую ткань истории, и каждый сохраненный в памяти шаг, жест, знак принадлежит вечности.
А можно ли сохранить в памяти саму суть человека, собственно то, что его и делает тем, кем он был?
Научно-популярные фантастические фильмы пытаются обыграть эту тему по-разному. В сериале «Черное зеркало» описываются попытки создания цифровых копий реально существовавших людей; механизмов, в точности копирующих умерших. Еще раньше в фильме Андрея Тарковского 1972 года «Солярис» по одноименному роману Станислава Лема поднимался вопрос о соотношении памяти, совести и личности, сохраненной в воспоминаниях… Так или иначе, авторы приходят к выводу, что полностью личность не сохраняется — остаться может только ее модель, и она ограничивается тем, для чего ее воссоздают или сохраняют: напоминать об умерших близких, притупить горечь расставания, обеспечить самому умершему вечное, но не позволяющее развиваться и вообще что-либо менять, существование.
Это не та вечность, о которой мы думаем, которой мы жаждем и ждем. Это ее суррогат, даже не тень. Бессмертие относится к чему-то абсолютно потустороннему, чего не хватает ни мыслящему, но все-таки материальному океану, ни программистам, создающим цифровые копии.
От безнадежности смерти можно было бы лишиться рассудка в буквальном смысле: разум не может помыслить собственного несуществования. И именно для преодоления этого немыслимого несуществования нужен сегодняшний день.
Родительские субботы на то и называются поминальными днями, что их главное событие — воспоминание. «Благодаря Твоему восстанию из мертвых, Христе, смерть больше не обладает умершими», — поется в стихире этого дня.
Смерть больше не обладает нами и нашими близкими, это прямое следствие Христова Воскресения.
Можно сказать, что мы хранимся в Его памяти, потому что Он всегда жив, и только в Его ничем не ограниченной (потому что Он — живой Бог, Который Сам ничем не ограничен) памяти мы и можем сохраниться целиком. Помнит Он и смерть, которую видел лицом к лицу, помнит и Свою победу над ней.
Его память невозможно стереть. Из Его памяти невозможно исчезнуть. Его память хранит не только нас прижизненных, но и нас, какими Он задумывал, и в то же время нас, какими хотели стать мы. Можно сказать, что только в Его памяти мы и осуществляемся в полноте, во всех наших возможностях и вероятностях. Получается, что после физической смерти мы становимся даже более живыми, чем были при жизни. Именно это и значит: «Смерть больше не обладает умершими».
Смерть есть. Но мы не ее. Последнее слово не за ней, а за Тем, Кто помнит Свою победу над ней.