Чему славяне могут научиться у греков, а греки — у славян? Размышляет священник Димитрий Шишкин.
Священник Димитрий Шишкин
Я, наверное, до конца дней буду вспоминать своё недолгое, но радостное погружение в церковную жизнь Эллады в 2006 году. Для Греции это было время расцвета и материального, и духовного, и это особенно удивительно, потому что оба этих расцвета трудно сочетаемы в православном сознании. Но так было. Теперь этого нет. В смысле, материального благополучия, а в духовном отношении…
Почему-то мне кажется, что благословенная Эллада только приобретет от нынешнего кризиса то, чего ей, может быть, не хватало в реальности… Ту особенную собранность и трезвенность, которая как в человеке, так и в народе возникает не иначе, как в пору трудностей и испытаний и без которой немыслима полноценная духовная жизнь. Но сейчас я хочу говорить о другом. Я хочу говорить о нас — славянах и греках. О том духовном и культурном взаимообогащении, которое для нас возможно хоть и с оглядкой на прошлое, но в современности.
Когда прикасаешься к церковной жизни греков — очень живо чувство прикосновения к истокам… Это очень важно. Греки сохранили, как кажется, многое из того, что мы в силу разных причин утратили.
В отношении богослужебной жизни приведу один характерный пример, чтобы было понятнее, о чем я говорю. Как-то в греческом монастыре собирались служить литургию, и вот я, между прочим, поинтересовался, где в монастыре находится просфорня. Монах, которому я задал этот вопрос, удивился: Какая просфорня? — Ну, просфоры же нужны для богослужения? — пояснил я. — Конечно, — согласился монах, всё ещё не понимая, куда я клоню. — Так надо же их где-нибудь печь… — Ах, вот в чем дело! — улыбнулся собеседник. И пояснил, что в Греции просфоры, равно как и вино для литургии приносят в храм прихожане.
В городе, да и в селах есть пекарни, которые занимаются изготовлением просфор, и есть крупное предприятие NAMA, известное на всю Грецию, производящее вино исключительно для литургии и церковных нужд. Вино на заводах этого предприятия изготовляется со строгим соблюдением необходимых условий и технологий. К слову, я не знаю ни одного предприятия у нас в стране, которое занималось бы столь же ответственно и серьезно изготовлением вина исключительно для церковных нужд. И потому даже те лучшие вина, которые мы используем для богослужения, — увы, зачастую далеки от тех уставных требований, которые к церковному вину предъявляются. Но это так, к слову…
Главное о чем я хотел сказать — это то, что в Греческой церкви, несомненно, сохранилась древнейшая традиция принесения хлеба и вина для богослужения прихожанами. Собственно, слово «просфора» означает «приношение», и в контексте сказанного это слово приобретает особенное звучание. К слову, и наш, русский священник на проскомидии, вынимая частички из просфор, говорит: «Помяни Господи, принесших и их же ради принесоша!» — хоть никто ничего давно в наши храмы не приносит, кроме разве кровных своих копеечек и «плодов земных» для освящения. А ведь эта традиция «приношения» хлеба и вина для совершения литургии много говорит об участии прихожан в церковной жизни, об их ответственности и, кажется, очень желательно было бы потихоньку стремиться к возвращению к этой традиции.
Фото: mospat.ru
Другой немаловажный аспект церковной жизни в Греции — это отсутствие торговли в храме. Исключения если и есть, то они редки. Можно много говорить о причинах торговли в наших храмах. Но в любом случае надо признать, что «греческий» вариант более соответствует идеалу организации церковной жизни, чем реалии нашей действительности. Понятно, что всё не просто, но кто не согласится с тем, что к удалению торговли из храма надо стремиться? По крайней мере, «вынос» церковных лавок из храмов — это несомненная норма, которую греки сумели каким-то образом у себя сохранить.
Нравится мне у греков и ещё одна примечательная деталь в организации богослужебной жизни. Церковный притвор, который у нас в храме играет не совсем понятную роль «тамбура» — у греков, как правило, расширен до размеров вместительного помещения, в котором расположены иконы и подсвечники, на лотках лежат свечи, причем человек, приходящий в храм, сам кладет пожертвование — именно пожертвование, кто сколько сможет — в свечной ящик. На нем, правда, иногда бывает наклеен ярлык с «рекомендуемой» ценой. Но эта цена ни к чему не обязывает, а скорее напоминает, что производство свечей связано с финансовыми затратами.
Но главное что меня удивило — в самом храме подсвечников за редким исключением нет, и вот как мне объяснили это сами греки. Пусть в храм заходят те, кто хочет присутствовать именно на богослужении. И действительно, — в притворе всегда можно видеть множество народа. Люди заходят «поставить свечку», спеша на работу или по своим делам, но в сам храм заходят, как правило, те, кто пришли на службу. И потому в греческих храмах практически нет нашей привычной суеты, хождения и разговоров, «благочестивой торговли», — всего того, что, увы, стало уже неотъемлемой частью нашей церковной жизни. А ведь, согласитесь, это то, что можно и, кажется, нужно изживать, было бы только желание…
Отдельный разговор об организации приходской жизни в Греции. Я не вникал в механизмы этой организации, но внешнее её проявление вполне впечатляет. Всякий кто был в Греции, думаю, обращал внимание на удивительную сплоченность прихожан, на деятельное и живое участие каждого в церковной жизни. Я уже не говорю о пресловутых архондариках, когда после воскресной службы в любом, самом бедном храме прихожане собираются в специальном помещении, общаются в непринужденной обстановке, пьют кофе, обсуждают насущные вопросы жизни. И вот слово «непринужденность» здесь, как мне кажется ключевое, после церковности.
Я не знаю, как это объяснить, но вот именно эта непринужденность, естественность и подкупает более всего. Видно, что общность, единство для прихожан не ограничивается только присутствием на литургии, но распространяется на всю их жизнь. Как хорошо бы и нам прийти к этой общности жизни православных, крещеных людей, чувствующих ответственность за свой храм и жизнь своего прихода…
Еще одна серьезная тема — это отношение между священноначалием и паствой в нашей церкви и у греков. Знаете, честно скажу, это один из тех пунктов, который просто поразил, что называется, в самое сердце, когда я увидел — какие отношения, оказывается, могут существовать между правящим архиереем и остальными членами общины: клириками и прихожанами. Отношения эти являют изумительные примеры простоты и задушевности. Никакой натянутости, никакого «одеревенения» перед начальством, никакого испуга в глазах, никакого построения «во фрунт».
К митрополитам в Греции, как правило — именно как правило, относятся с простотой и любовью самой непосредственной, действительно как к отцу, без той необъяснимой «дистанции» которая зачастую незримо присутствует между нашими архиереями и «всеми остальными». Поверьте, я совсем не для того это говорю, чтобы осудить кого-нибудь. Упаси Бог! Но просто я в Греции впервые увидел митрополита, с которым можно поговорить просто, как с отцом. Понимаете — просто… И как этого не хватает у нас!
Почему — это тоже тема для отдельного разговора, и разговора непростого, потому что необходимость властности и суровости в обращении со стороны священноначалия может быть во многом вызвана и поведением самой паствы… Что греха таить, слишком часто у нас простодушие и открытость воспринимаются как слабость, которой можно и нужно воспользоваться. Увы… ведь это есть у нас, уж не знаю откуда — стремление любую ситуацию использовать своекорыстно, неумение ценить доверие, злоупотребление им. Вообще, нам на самом деле не хватает взаимной простоты, доверия и открытости в общении… Как не хватает!
Почему любой другой народ склонен к повседневному, если можно так сказать, «обыденному» единству, но только не мы? Почему мы так вероломны в отношении чужого доверия и открытости? Почему мы так часто готовы подвести друг друга и подвести, что называется, «по-крупному»?.. И не говорите мне, что этого нет… Господи, помоги нам преобразиться, измениться как народу, изжить те дурные черты, которые мешают полноте нашей жизни и, главным образом, жизни духовной!
Когда я попал в Грецию, стал знакомиться с её церковной жизнью — мной овладело чувство изумленного благоговения от прикосновения к какой-то особой духовности. Говоря «особой», я имею в виду традицию и не внешнюю только, но внутреннюю, глубокую, которую, несмотря на множество испытаний, греки сумели сохранить со времен глубочайшей древности, во многом, думаю, благодаря Афонскому братству.
Это было реальное и отчетливое чувство прикосновения к живым истокам, к той самой «живой воде», от которой и наш народ некогда испил и продолжает пить, несмотря на все испытания и беды. В основе своей этот особенный дух есть то, что роднит наши народы, и это так радостно! Но с другой стороны (более внешней, практической), за столетия мы — и греки в своей жизни, и славяне в своей — приобрели много как положительного, так и отрицательного. И вот, как кажется, наступает время такой благословенной «ревизии», которая многие века была просто немыслима. Наступает время, когда мы можем сознательно и спокойно, доброжелательно вглядевшись друг в друга, разобраться в том, что мы приобрели ценного в согласии с духом истины, а что привилось в нашей жизни, в том числе и церковной — этому духу чуждого.
У греков меня, прежде всего, поразило то, что можно назвать умением быть свободными. И, может быть, впервые я задумался серьезно о том, насколько это непросто. Вот ведь удивительно! Когда видишь монастыри, от которых не веет суровой властностью, насупленным ригоризмом и «благочестивым» начетничеством… когда видишь, что люди имеют свободу выбора и выбирают сознательно благо — это, честное слово, вызывает уважение, потому что понимаешь с горечью, что в подобных же условиях мы, возможно, совершили бы иной выбор.
Увы, но это правда, мы как-то особенно склонны к злоупотреблению свободой! И из этого делаешь изумительный и горький для нас вывод — что мы во многом всё ещё, увы, несвободны, несмотря на всю кажущуюся «раскованность» наших порядков и нравов. Начинаешь понимать, что истинная свобода неразлучно связана с чувством ответственности за свой выбор и со способностью этот выбор совершать самостоятельно во благо, а не во вред своей душе.
Я не знаю, как это объяснить, но наша «истовая» суровость и «исконная» властность, может быть, именно и связаны во многом с нашей неспособностью быть свободными в духовном и нравственном смысле. И эта несвобода внутренняя, кажется, есть то, что нам нужно изживать в себе в первую очередь. И, напротив, внутренняя свобода в подлинной любви к благочестию — это то, чему нам в первую очередь можно и нужно поучиться у греков. Эта внутренняя свобода, её благоуханная красота, кажется, и есть та изначальная красота, за которую наш народ так полюбил православную веру. И может быть, утрата этой внутренней свободы повлекла за собой те многие и горькие события, последствия которых мы «расхлебываем» до сих пор.
Но и грекам, я думаю, есть от чего «отгребаться», и это даже не моё частное мнение, а мнение неоднократно в той или иной форме высказываемое самими греками. Речь идёт о некоторой ущербности… об обратной стороне свободы, об утрате строгости, собранности и уклонении в то, что можно назвать вольностью и расслабленностью. И если можно говорить о главном соблазне греческой церковности, то это именно соблазн вольности — пережитка свободы, не замечаемого, увы, иногда, как вообще трудно бывает заметить момент, когда добродетель в силу утраты бдительности, переходит в свою противоположность.
Сегодня Господь как бы предоставляет каждому из наших народов удивительную возможность взглянуть на себя со стороны, причем со стороны народа единоверческого, доброжелательного и способного видеть в нас то, что мы сами в себе видеть не можем. Удивительное время, и удивительная возможность, пренебрегать которой нельзя!
Когда из леса выходят два человека, они осматривают друг друга на предмет наличия всевозможных репяхов и сора, приставшего к одежде. Вот и мы таких «репяхов» нацепляли немало на собственные спины, по крайней мере, за последние триста лет. Россия — в своей секулярности социальной, Греция — в секулярности, если можно так сказать, гуманистической. И тот, и другой соблазн пришел к нам из глубин европейского мучительного «самокопания», от прискорбного, но всё более очевидного отделения европейского сознания от Бога, желания утвердиться в самом себе.
В России, с присущей ей суровостью, этот соблазн и принял суровые и даже жестокие формы в 20-м веке, а в Греции, с присущей ей любовью к свободе — этот соблазн принял формы расслабленности и излишней вольности, плотоугодия, если хотите. И, может быть, в том материальном кризисе, который постиг греков, и в том разгуле «свободы», который переживаем мы — для нас и заключается возможность познать с одной стороны пользу воздержания и скорбей, а с другой — необходимость личной нравственной ответственности в условиях любой, пусть даже самой широкой «свободы».
Думаю, любой, кто хоть немного следит за новостями церковной жизни, обращает внимание на оживление отношений, на сближение между нашими народами в последнее время, и именно в сфере духовной жизни. К нам из Греции прибывают для поклонения величайшие святыни, но и нам есть чем порадовать братский народ. К слову, та двухмесячная поездка, благодаря которой и появился этот текст, была связана с пребыванием в Греции иконы и частицы мощей святителя и исповедника Луки.
Немногие знают, что последние 16 лет своей жизни святитель прослужил в храме, до войны бывшем греческим. И есть слова святителя, добрые слова, сказанные о греческом народе, о его отношении к церковной жизни. И эти слова, между прочим, были сказаны тогда, когда 14000 греков были депортированы из Крыма, и любое упоминание об этом народе было, мягко говоря, нежелательным. Но архиепископ Лука всегда говорил прямо то, что считал нужным, и то, что исходило из его любящего сердца, и в этом — он весь.
Несколько десятилетий спустя греческий народ откликнулся на эту любовь таким благодарным и широким почитанием святителя, что оно, соединившись с почитанием святого исповедника на Руси, несомненно, открыло новую страницу в духовной, нравственной жизни наших народов.
И если раньше у наших народов не было возможности общаться так тесно как сейчас, то в последнее время мы видим всё большее оживление такого общения: не формального, а искреннего, открытого в лучшем значении этого слова, в значении готовности и желания меняться к лучшему. И это свидетельствует об обоюдной способности смотреть на свою жизнь, на свое историческое прошлое критически и непредвзято. Удивительное время! И удивительно благоуханные оно может принести плоды даже в значении и охвате православия вселенского. Дай-то Бог!