Случай в монастыре
Игумен Агафангел (Белых), поселок Тикси, Якутия
Все, что я мог вспомнить, — если говорить о христианстве, о Православии в советские годы — это то, что я видел по моему дедушке. Герой войны, он был верующим человеком. Я помню, как он клал земные поклоны на кухне, за занавеской, молился молитвой Иисусовой — мне тогда было лет 6–7. А папа и мама, школьные учителя, были в то время людьми вне всякой церковной культуры — то есть у меня не было опоры на традицию. А я вдруг поступил в семинарию! Так сложилось, что я выполнял работу для одного прихода в Калининградской епархии, стал со священником беседовать, как-то так вот, слово за слово, вдруг смотрю — я уже с бородой, на мне подрясник, я уже в семинарии.
А с тех времен, когда Церковь обрела свободу, очень запомнился один эпизод. Это был 1996 год. После первого семестра учебы я решил съездить в какой-нибудь монастырь — до этого в монастыре мне вообще не приходилось бывать, а хотелось своими глазами увидать монастырскую жизнь, о которой много читал. Мне посоветовали ближайшую к Белгороду обитель — Курскую Коренную пустынь. На каникулах я приехал туда.
Ну, монастырь, ну, монахи ходят — все не совсем так, как в книжках писали. Однажды я стоял на одной вседневной вечерней службе. Никого нет, одни монахи и пара-тройка паломников. Свет приглушенный — свечечки горят и всё. Входит такой пожилой монах, раздает всем толстые, пухлые помянники, Бог знает, каких времен — читать. И вот я стою, листаю этот помянник, и в какой-то момент поднимаю глаза — смотрю: все стоят, читают, молятся, очень тихо, на клиросе человечек что-то бормочет еле слышно. Люди сосредоточенно молятся, листают эти пухлые, старые тетрадки с именами. И в этот момент я вдруг понял, что здесь совершается самое главное: молитва Церкви — за живых и умерших. У меня возникло четкое ощущение, что Бог сейчас здесь; что вот она — Церковь в своем соборном делании.
И происходит то, что происходило и в первом веке, и в пятнадцатом, и то, что происходило, когда дедушка мой бил свои поклоны на кухне, за занавеской, и молился по четкам.
Говорят, «идет возрождение Церкви» — мне сложно так сказать. Церковь не возрождалась — она есть всегда. Мне кажется, это, скорее, человек может возрождаться, «вливаясь» в традицию, которая не прерывалась. Так и у меня было ощущение, что я присоединился к чему-то древнему, верному и правильному.
Балашиха. Это наши дети после Рождественской ночной службы и трапезы, и мы катались — те, у кого силы еще были. Фото Светланы Ромашовой
Молитва о замученных
Елена Писарева, телеведущая, г. Москва
Одно из самых сильных духовных переживаний в моей жизни — панихида под открытым небом в 
Белогорском монастыре Пермского края, аналоге московского Бутовского полигона. В этом месте во время сталинских репрессий расстреляли и закопали в землю огромное количество людей, в том числе священников. Хотя я тогда и не знала ничего о подобных Русских голгофах. А попала туда в 1996 году, когда впервые поехала с патриархом Алексием II в командировку. Я тогда только начинала работать на телевидении, в редакции программ «Слово пастыря» и «Канон», и хотя была верующей, но в церковь ходила не часто.
Служба проходила рядом с огромным полуразрушенным храмом, точнее, от него остался один каркас, взгромоздившийся на горе. Несмотря на дикий холод и пронизывающий ветер, перед храмом собралось огромное количество людей. Вот там я испытала потрясение, и видела, что и люди вокруг тоже потрясены. Потому что на этом ледяном ветру, который вырывал зонты у людей из рук, патриарх Алексий служил панихиду, и чувствовалось единение людей перед общей исторической трагедией, единение в молитве. И когда Патриарх закончил служить — ветер стих, рассеялись облака и выглянуло солнце…
Это было очень мощное духовное переживание. Пожалуй, первое в моей жизни. Я почувствовала, что со мной и с огромным количеством людей, стоящих рядом, происходит уже нечто другое, новое.
Санкт-Петербург. На Рождественском фестивале вертепов в Этнографическом музее. Фото Ольги Рындиной
Как мы вместе трудились
Ксения Наумова, дизайнер, г. Москва
Мне было 14 лет, когда я впервые поехала вместе с добровольцами — помогать восстанавливать церковь. Мы с братом отправились в подмосковное село Кузьминское, где стоял храм иконы Божьей Матери «Знамение», который раньше служил складом удобрений.
Туда приехала разная молодежь: девушка-кришнаитка, покрестившаяся, но никак не решавшаяся сжечь свои кришнаитские книги; выпускник МАИ, во время службы бегавший за ограду храма покурить; его очень ревностный друг, который вскоре стал монахом; студентка Историко-архивного института, она молилась дома тайком от мамы; сотрудница банка, зарабатывавшая кучу денег, но тосковавшая по духовной жизни.
В храм приезжал учитель из соседней деревни, которого у нас на глазах рукоположили во священника — вся школа была этим шокирована! Но как иначе: храмы-то строились, а священников не хватало…
Возрождая тот храм и живя в Барыбине, мы возрождались сами. Таскали кирпичи, разбивали кувалдами старый цементный пол, вывозили мусор из храма. Общались, утром и вечером читали правило, в воскресенье причащались на Литургии, пели вместе с хором. Пели и просто песни вечерами, общались.
Нам с братом это лето подле храма запомнилось на всю жизнь. После Барыбино я поняла, что хочу проводить лето с православными людьми, а не в пионерском лагере. Долго мы еще потом приезжали туда и радовались, что храм становится все краше. Родным стало это место, и святые Косьма и Дамиан тоже стали родными.
Санкт-Петербург. Вертеп. Старинная дореволюционная статуэтка пережила все советские годы. Фото Ольги Смирновой
Посашко Валерия