Странно. Несмотря на всю предпраздничную кутерьму, Рождество приходит к нам почти незаметно. К Пасхе идешь весь Великий пост, пронизанный призывами к покаянию, к примирению со своей совестью, с Богом и ближними, заставляющий даже самых толстокожих ожить, проснуться. А приближения Рождества, несмотря на пост, по сути, почти не замечаешь. Да и какой уж тут пост, когда сплошные праздники: не успеешь разобраться с новогодними подарками-угощениями, как уже — канун, навечерие…
Рождество входит в нашу жизнь так же вдруг, как две тысячи лет назад случилось в окрестностях Иерусалима. Там тогда тоже царила суета, да еще какая — когда Октавиан Август затеял свою перепись, и тысячи людей сорвались с мест и потянулись в те города и села, где были «прописаны». И среди этой толпы мигрантов — Богоматерь с Иосифом Обручником, неотличимые от других «понаехавших», тех, кому некуда пойти, кого никто не ждет, кого никто не готов пустить свой дом, потому что они — чужие.
«Одиночество — страшное, жгучее, убийственное одиночество, которое снедает сердца стольких людей, было долей Пречистой Девы Богородицы, Иосифа Обручника и только что родившегося Христа», — писал митрополит Сурожский Антоний. Так что, и ясли и вертеп, если вдуматься, — не «милые», а страшные символы обыденного человеческого равнодушия, с которым то и дело сталкивается каждый из нас.
Вот уж действительно, с самого Рождества Христос не искал легких путей. В наш изуродованный мир, мир злобы, жадности, страданий и страха, где, в конечном итоге, всех ждет смерть, Он приходит беззащитным, уязвимым и бессильным, и полностью отдается во власть тех, кто Его окружает — под защиту их любви или под удары их ненависти, или во власть их холодного безразличия.
Среди толпы мигрантов — Богоматерь с Иосифом Обручником, неотличимые от других «понаехавших», тех, кому некуда пойти, кого никто не ждет, кого никто не готов пустить свой дом, потому что они — чужие.
И тут снова приходят мысли о Рождественском посте. Вот уже сколько лет Церковь старается объяснить своим чадам, что главное — смысл. А разговор все время соскальзывает на форму. О чем только не пишут в связи с Рождественским постом: о студийском уставе и иерусалимском, о том, что когда есть и не есть, о вкусной и здоровой постной пище, о том, как в богослужении появляется отзвук грядущего Рождества. Но я нигде не встречала (может, просто мне не везло) рассказа о том, что по уставу 11 его праздничных служб чередуются с 11 покаянными — с особыми, как Великим постом, покаянными стихирами на «Господи воззвах», только обращенными к Богородице. И в эти дни — по уставу — не совершается Литургия и читается молитва Ефрема Сирина с поклонами (кстати, один из этих дней — 1 января).
Мне почему-то кажется, что это очень важно знать. Ну невозможно уже иначе содрать с Рождества тот открыточный целлофан, в который его закатали. А ведь тут важнейшая смысловая доминанта. Ведь даже чисто по-человечески: когда рождается ребенок, мы радуемся, потому что он приходит из небытия в бытие, и это уже повод для радости. Но тут Бог, который Сам — вечная жизнь, рождается в смерть, к которой ему предстоит идти через голод, унижение, непонимание, предательство Иуды, отступничество Петра и даже богооставленность… И мы… радуемся? Что же это за парадоксальный праздник такой — Рождество?
И как продраться к ощущению СОБЫТИЯ Рождества без осознания необходимости сугубого покаяния? Мы бесконечно говорим о том, что нужно помогать детям, собираем деньги на их лечение и операции, и это правильно. А тут Младенец рождается заведомо — ДОБРОВОЛЬНО — привить СЕБЕ смертоносный вирус МОЕГО греха, чтобы в СЕБЕ выработать те антитела, которые я потом смогу привить себе, чтобы от этого греха излечиться и не умереть… И я, зная это, не нахожу ничего умнее, чем выпытывать у батюшки, можно ли мне накануне этого СОБЫТИЯ съесть салат с маслом и постная ли пища мидии…
Иоанн Предтеча говорил: покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное. Но как покаяться, не поняв, что вот сейчас мои грехи, моя боль, моя смута, мой душевный раздрай будут привиты Младенцу, который «един есть без греха». И этой моей гадостью Он будет мучиться… физически мучиться, быть может. И мне не стыдно? И мне не хочется плакать от жалости к Нему и раскаяния?
Бог, который Сам — вечная жизнь, рождается в смерть, к которой ему предстоит идти через голод, унижение, непонимание, предательство Иуды, отступничество Петра и даже богооставленность… И мы… радуемся? Что же это за парадоксальный праздник такой — Рождество?
Не знаю, я, может, глупость какую скажу, но мне кажется, Рождественский пост — очень… человечный. В нем много сострадания и утешения — те же его многочисленные праздники. Но он и до конца не понятый и не осознанный в нашей традиционной приходской «церковности». Или я ошибаюсь? Просто очень хочется продраться к смыслу и потом, уже от него, идти к событию и со-бытию, а уж от него — к быту.
Один глубоко уважаемый мною священник как-то признался: «Вообще проблема демифологизации Христа, обострение Его переживания как Человека и Бога — более чем актуальная тема. Потому что здесь — сплошная драма, никакого „рождественского позитивчика“. А народу хочется оттянуться. Для меня самого Рождество — действительно какой-то странный праздник по диссонансу сути события и формы празднования. Но я вижу единственное частичное оправдание: Своим Рождеством Он оправдывает нашу человечность. Теперь Он — один из нас, человеков, и это уже нерасторжимо и непоглощаемо Божеством».