Познать Истину
— Отец Кирилл, у Вас был долгий и непростой путь к Православию. И сейчас Вы не только служите в церкви, но и преподаёте в Духовных школах, и имеете степень кандидата физико-математических наук. Расскажите, пожалуйста, немного о себе и о том, чем Вы сейчас занимаетесь.
— Я в детстве был воспитан в семье… можно сказать, агностиков. Но я был крещён во младенчестве, бабушка была верующая, она меня водила в храм в раннем детстве. А потом я в церкви не бывал.
И я воспитывался в убеждении, что самое главное — познать Истину. А поскольку я рос в материалистической среде, то для меня «познать Истину» означало познать, как всё устроено. Поэтому я решил, что надо заниматься физикой, что я через физику эту Истину я познаю.
После восьмого класса я пошёл в физико-математическую школу, а закончив её, поступил на физический факультет Санкт-Петербургского университета. Потом поступил в аспирантуру, защитил диссертацию. Но ещё во время учёбы на факультете мне стало понятно, что есть вопросы, на которые физика не способна дать ответы.
В первую очередь, это вопрос о душе и вопрос о том, почему душа болит и почему мы не можем найти счастья и покоя в этом мире. И в поисках ответа на этот вопрос я пришёл к вере.
Причём у меня было такое ощущение, что я возвращаюсь в утраченный рай, вспоминаю детские впечатления, которые глубоко-глубоко хранились, но находились за пределами моего сознания. Они как-то снова всплыли… Запах храма, потрескивание свечей… И я поступил в семинарию, закончил её, стал священником.
В настоящее время я доцент Санкт-Петербургской Духовной Академии, настоятель храма святых апостолов Петра и Павла и святой мученицы Татианы в Санкт-Петербургском государственном университете и директор научно-богословского центра междисциплинарных исследований Санкт-Петербургского университета.
Сегодня проблема, волновавшая меня на протяжении моей жизни, — проблема соотношения науки и религии -остро стоит перед нами. И Церковью она осознаётся как одна из значимых проблем.
Когда Святейший Патриарх Кирилл был избран на патриаршество, то на том же Соборе, на котором он был избран, был создан новый церковный орган — Межсоборное присутствие.
Задачей Межсоборного присутствия является подготовка решений, касающихся наиболее важных вопросов внутренней жизни и внешней деятельности Церкви, обсуждение актуальных проблем, относящихся к сфере богословия, а также предварительное изучение тем, рассматриваемых Поместным и Архиерейским Соборами, и подготовка проектов решений.
Фото: www.patriarchia.ru
Этот орган поделён на несколько комиссий, я — член комиссии по вопросам богословия. Перед этой комиссией ещё в 2009 году был поставлен ряд актуальных вопросов, и примечательно, что половина из них имеет отношение к проблеме соотношения науки и религии. Один из вопросов — это соотношение научного и религиозного, богословского знания; другой — богословское осмысление происхождения мира и человека.
Эти вопросы сейчас глубоко обсуждаются Церковью, волнуют современное общество. В частности, эти вопросы исследуются в Научно-богословском центре междисциплинарных исследований, где действует постоянный семинар и проводятся конференции.
Христианство — основа науки
— А не противоречит ли знание, которое несёт в себе христианство, современным научным взглядам?
— Ну как же оно может противоречить, если наука на самом деле выросла из христианства?! Дело в том, что современная наука возникла в очень специфической богословской культурной среде.
Считалось, что Бог даёт человеку Откровение в двух видах: первое и высшее Откровение — это Откровение библейское, а второе Откровение — это сама природа. Сама природа — это Книга Творца, которая обращена к человеку.
И наука выросла из стремления эту Книгу Природы прочитать. Такое представление существовало только в контексте христианской традиции. И поэтому никакая другая цивилизация науку не породила. И наука, как мы хорошо знаем, родилась в Европе в семнадцатом столетии.
Конечно, может встать вопрос: христианство возникло два тысячелетия назад, а наука — всего лишь три-четыре столетия назад, — почему так поздно появилась наука? Для того чтобы понять это, нужно вспомнить следующее.
Дело в том, что, если мы считаем, что мир — это книга, которая обращена к человеку, то к миру могут быть применимы те же методы исследования, которые применимы к изучению библейского текста.
В семиотике (науке, которая исследует знаковые системы) есть три уровня исследования текста. Любые тексты состоят из знаков. И самое элементарное исследование состоит в том, что мы исследуем отношение одних знаков к другим, т. е. мы изучаем то, что называется синтаксисом.
А можно исследовать отношение знака к тому, что он означает, т. е. исследовать его семантику. И, наконец, можно изучать отношение текста в целом к тому, к кому он обращён, и к тому, кем он создан (это называется прагматикой текста).
Несколько упрощая, можно было бы сказать, что в течение примерно первого тысячелетия христианская богословская мысль была занята исследованием прагматики книги природы, т. е. исследовалось отношение мира к человеку и исследовалось отношение мира к Творцу. Было осознано, что мир представляет собой послание Бога, обращённое к человеку.
Один из величайших византийских богословов — преподобный Максим Исповедник — говорит, что этот мир представляет собою «цельнотканный хитон Логоса». Святитель Григорий Палама, в котором православное византийское богословие достигает своей вершины, называет этот мир Писанием Самоипостасного Слова.
То есть этот мир — это текст, обращённый к человеку. Это очень нетривиальная мысль! Она могла возникнуть только в контексте христианской традиции. Почему? Потому что мы, будучи частью этого мира, одновременно имеем претензию, что мы способны его прочесть.
Представьте себе, что вам бы кто-то сказал, что Дон Кихот и Санчо Панса обсуждают замысел романа Сервантеса «Дон Кихот» и структуру самого произведения. Нас бы это, по крайней мере, удивило, потому что они — персонажи этого текста.
Точно так же и мы, находясь внутри мира, вдруг имеем претензию на то, что мы этот мир способны постичь и способны постичь Творца этого мира (может, не во всей полноте, но хотя бы частично). Это возможно, потому что не только мир обращён к нам, но и мы сотворены по образу и подобию Творца мироздания, а значит, можем это мироздание постичь.
В XI веке появляются первые университеты, и условно можно сказать, что эпоха от одиннадцатого столетия до семнадцатого, который условно называется «веком научной революции», — это время, когда университетское средневековое богословие занималось изучением семантики мироздания.
Считалось, что каждый элемент мира имеет определённое значение, семантический смысл. Это тоже очень нетривиальная мысль. Мысль о том, что не мы приписываем символическое значение этим элементам мира, а это значение, которое вложено в них самим Богом.
И опять-таки, поскольку мы сотворены по образу и подобию Бога, то мы это мироздание можем прочесть. Наконец, эпоха научной революции, XVII век, — это время, когда мысль, занятая изучением Книги Творца, переходит от исследования прагматики и семантики мироздания к изучению синтаксиса, т. е. к изучению отношения между элементами текста.
В чём, собственно, заключается пафос объективного познания мира? Мы исследуем мир не по отношению к человеку, что неизбежно вносило бы элемент субъективности. Мы изучаем отношение одного элемента мира к другому элементу и описываем форму этого отношения на формальном языке математики.
Этот способ описания оказывается необычайно эффективным, и, что самое главное, такой способ описания позволяет нам построить теоретическое знание о мире. А что это означает? Это означает, что, когда мы создаём теорию, то мы описываем не просто совокупность некоторых фактов, а мы описываем законы, которые управляют этими фактами.
То есть мы не описываем отдельно падение яблока на землю, движение Луны вокруг Земли, движение Земли вокруг Солнца… Нет! Мы говорим, что есть один закон всемирного тяготения, внутри которого возможные разнообразные движения. То есть когда мы описываем теоретический мир, мы как бы встаём на точку зрения Законодателя.
И примечательно, что в античности слово «теория» производилось от слова «Θεόζ» — Бог. Этимологически это неправильно. На самом деле, это слово происходит от «θεa» — «взгляд». Но тем не менее теоретический взгляд на мир позволяет нам, в определенном смысле слова, в стать на позицию если не Творца, то Демиурга.
Это даёт огромную силу человеку в том смысле слова, что, понимая законы мироздания, мы можем этот мир изменять, преобразовывать его. Мы приближаемся к тому, к чему нас призвал Бог: мы должны этот мир преобразить для того, чтобы он снова вернулся в соединение с Богом. Чтобы, как апостол Павел говорит в Первом послании к Коринфянам, Бог стал «всяческая во всех» (1 Кор 15:28).
Когда сегодня порой возникает, как нам кажется, какое-то противоречие между наукой и религией, то оно связано с тем, что, с одной стороны, наука претендует на то, что, глядя на мир с теоретической точки зрения, она в каком-то смысле слова встаёт на позицию Творца, а, с другой стороны, богословие, которое пытается усвоить взор Откровения, тоже претендует на достижение абсолютной позиции (по крайней мере, в предельной своей форме, богословие стремится к тому, чтобы постичь взгляд Творца на мир).
И вот эти два взгляда порой приходят в противоречие между собою, но это противоречие связано не с тем, что наука противостоит религии, и не с тем, что богословие борется с наукой, нет!.. а с тем, что у нас пока ещё не сформировался целостный взгляд на мир.
Дело в том, что и научные данные, и Библию мы интерпретируем, и это прежде всего вопрос интерпретации. Пока целостной интерпретации, к сожалению, ещё не возникло, но, скажем, Френсис Бэкон, которому принадлежит эта метафора двух книг — Книги Природы и Книги Творца, считал, что постижение Природы как книги Бога позволит нам более глубоко понимать Библию как Откровение Божие. Я надеюсь, что в конце концов это произойдёт.
Постижение Бога в занятиях физикой
— Получается, что эта идея постижения мира как книги Божией перекликается с Вашим личным путём. Вы можете назвать свои занятия физикой со школьной скамьи частью своего духовного пути?
— Конечно. Дело в том, что физика очень многое нам даёт, поскольку она даёт нам возможность встать на теоретическую позицию по отношению к миру и оторваться от обыденного взгляда на него.
Любопытно: когда несколько лет назад университетский храм Петра и Павла отмечал своё 170-летие, то я попытался собрать выпускников Университета, которые стали священнослужителями. Там были и православные, один протестантский пастор и раввин. Но больше всего получилось православных.
Конечно, я не всех смог собрать, но любопытно, что из тех, кого я смог собрать, большая часть были физики. Были математики, биологи, филологи, но больше всего было физиков. Я думаю, что это связано с тем, что изначальное стремление к постижению Бога через исследование мироздания в скрытом виде в физике сохранилось.
— А не могли бы Вы вспомнить тот момент, когда Вы сами обратились к Богу, стали ходить в храм… что это за «боль в душе», о стремлении объяснить которую Вы говорили?
— Дело в том, что физика… ну и вообще наука, которая изучает мироздание, очень много нам говорит о структурах этого мира, но ничего не говорит о смысле мироздания. И если я занимаюсь физикой, то у меня всё время возникает вопрос о смысле…
Допустим, я сделаю какое-то великое открытие, получу Нобелевскую премию. Это прекрасно. Ну и что?! Всё время стоял вопрос: зачем это нужно? То есть внутри меня жило стремление к познанию, но ответа на вопрос «зачем это нужно?» я внутри себя не имел.
Я понимал, что какой-то смысл в этом есть, но я никак не мог его найти. Этот вопрос ещё заострялся переживанием конечности жизни. Понятно, что мы все умрём. И зачем что-то делать и к чему-то стремиться, если жизнь так кратковременна?
На самом деле жизнь учёного очень сложна, потому что ты живёшь в постоянном поиске — и, значит, в постоянной неудовлетворённости самим собой. Настоящие озарения приходят очень редко, к кому то, может быть, и никогда не приходят.
Возникает вопрос: зачем жить в таком постоянном напряжении и в состоянии постоянного внутреннего дискомфорта, если всё равно это всё закончится? В поисках ответа на этот вопрос я и пришёл к Церкви.
Память о смерти
— Но Вы выбрали не просто путь христианина, а путь священнослужителя. Вы не захотели оставаться обычным прихожанином. Почему для Вас это оказалось так важно?
— Это очень лично, но я могу сказать. Мне кажется, что сегодня жизнь устроена таким образом, что мы стремимся не думать о смерти. То есть мы понимаем, что мы умрём, но каждый из нас живёт так, как если бы он был бессмертным. И современная культура всё время выносит смерть куда-то за скобки.
А между тем, смерть в христианской традиции рассматривается как нечто очень важное. Собственно, смерть — это третье рождение. Потому что первый наш день рождения — это день, когда мы появляемся на свет, второй день рождения — это день нашего крещения, день нашего духовного рождения, и третий день рождения, как ни странно покажется, — это день нашей смерти, когда мы из временной жизни рождаемся в жизнь вечную. И характерно, что дни памяти святых — это дни их смерти, дни, когда они в эту вечную жизнь перешли.
И вот для меня, собственно, главным таким толчком к тому, чтобы стать священником, стало близкое соприкосновение со смертью. Когда умер мой отец, а он умер сравнительно молодым, то есть он был чуть старше меня нынешнего, я помню, что буквально через день после его смерти я проснулся… и вот, знаете, говорят, что «мысль пришла»… у меня было ощущение, что мысль, действительно, как будто бы пришла откуда то, я её услышал.
Эта мысль заключалась в том, что жить надо так, чтобы то, ради чего ты живёшь, не исчезало со смертью. И следом сразу же пришла вторая мысль, которая, казалось бы, прямым образом из первой не вытекала, тем не менее я воспринял их как неразрывное: значит, нужно быть священником. И после этого я подал прошение в семинарию.
Физика — идеалистическая наука
— В пастырской и миссионерской деятельности Вам помогает Ваше образование? И в чём особенность служения именно в университетском храме?
— Я думаю, что если специально образование чем-то помогает в пастырстве, то, пожалуй, только умением несколько отстраненно смотреть на ситуацию.
Самый, наверное, большой вопрос, который встаёт у современного человека, заключается в следующем: если мир материальный, то при чём тут вообще Бог и молитва, как это вообще сочетается? Если я молюсь — неужели это может подействовать на что-то в материальном мире?
На самом деле, физика приводит нас к парадоксальному выводу. На фундаментальном уровне, который исследует физика (ну, скажем, квантовая механика), мир не является материальным в наивном школьном смысле слова.
Те объекты, из которых состоит мироздание, — электроны, протоны, нейтроны — похожи скорее на какие-то психические сущности, чем на материальные объекты в обыденном смысле слова.
Достаточно сказать, что у элементарных частиц, из которых всё состоит, некоторые свойства, действительно, существуют независимо от нас, и в этом смысле слова объективно. Масса, электрический заряд… А вот такие свойства как положение в пространстве или, например, скорость — они не существуют, если они не измеряются. Причём это сейчас уже экспериментально доказано.
То есть не надо думать, что электрон или протон — это частица вроде песчинки, только очень маленькая, — нет! — это что-то принципиально другое. И оказывается, что эти частицы действуют одна на другую, даже в некоторых ситуациях мгновенно, не опосредуемо пространству и времени. Ткань мироздания очень плотно переплетена.
Додумав до конца, то, что нам даёт современная физика, изучающая такую глубинную природу, и то, о чём нам говорит Откровение, а именно что мир сотворён Словом Божиим, что Бог именуется в Символе Веры Творцом, буквально «Поэтом» мироздания (т. е. мир представляет собою, как говорит святитель Григорий Палама, «Писание Самоипостасного Слова»), мы должны были бы прийти к выводу, что мир — это психическое Бога.
То, что мы называем материальным миром, — это психическое. Просто это не наше психическое, и мы воспринимаем это как некоторую жесткую реальность. Но это психическое Бога. Так же, когда мы создаём, например, поэмы или роман, — где оно существует? В этом же смысле существует мир, созданный Словом Божиим.
Сейчас есть довольно популярный образ, который обсуждается разными физиками, что на самом деле мир представляет собой компьютерную симуляцию, и мы просто живём внутри этой симуляции, созданной какой-то высшей цивилизацией.
— То есть физика оказывается не столько материалистической, сколько идеалистической?
— Да, конечно. Один из выдающихся физиков XX столетия Вернер Гейзенберг, один из создателей квантовой механики, лауреат Нобелевской премии, говорил о том, что физика информирует нас скорее не о фундаментальных частицах, а о фундаментальных структурах, и в нашем стремлении проникнуть в суть бытия мы убеждаемся, что это суть нематериальной природы.
Научный и библейский взгляд на мир как прямая и обратная перспектива
— Современные научные теории о возникновении мира и человека, теория эволюции — соотносимы с Книгой Бытия?
— Соотносимы, но это очень сложно. Сложность этой соотнесенности обусловлена тем, что образ мира, который рисуется современной наукой, который для нас привычен, очень сильно отличается от восприятия библейского.
Вот смотрите: для нас мир — это Космос. Слово «космос» происходит от глагола «космео» — «украшать», приводить в порядок (отсюда «косметика», которой украшают себя женщины). Восприятие мира как Космоса по историческим меркам появилось относительно недавно, в античной Греции, в эпоху, которую Карл Ясперс называл «осевым временем», т. е. это примерно VI—V вв. до Рождества Христова.
Для того чтобы увидеть мир как Космос, нужно от него отстраниться, посмотреть на него со стороны, посмотреть на гармонию соотнесённых частей Космоса. Но для этого нужно стоять вне мира. Мы сейчас так на мир и смотрим. Для нас восприятие мира как Космоса кажется вообще единственно возможным.
Но для библейского сознания мир — это не «космос», а «олам». Это еврейское слово, которое переведено на славянский и русский как «мир», оно происходит от корня «лм» — быть сокрытым, скрываться.
Человек сокрыт внутри мира, он погружён в поток мироздания, как капля воды бывает частью потока реки. И точно так же, как капля не может выйти за пределы реки и посмотреть на неё со стороны, точно так же и человек не может выйти из мира и посмотреть на него со стороны увидеть мир как Космос.
Библейское повествование о Сотворении Мира — это повествование о Сотворении Олама, тогда как космология рисует именно происхождение Космоса. Поэтому я бы сказал, что эти два взгляда каким-то образом взаимодополнительны.
Если их сравнивать между собой, я бы сказал следующее: неслучайно, когда мы говорим о научной картине мира, мы говорим именно о «картине», потому что картина подразумевает, что я отстранён от неё, и пространство картины находится за плоскостью изображения. И прямая перспектива картины создаёт иллюзию пространства за плоскостью изображения.
А противоположностью прямой перспективы картины будет обратная перспектива иконы, которая как бы выходит навстречу молящемуся. И сам молящийся, предстоящий иконе оказывается вовлечён в пространство иконы.
И если сравнивать взгляд на мир, который характерен для науки, и взгляд на мир, который характерен для Библии, я бы сопоставил их со взглядом на картину и взглядом на икону, с прямой и обратной перспективой.
Что касается эволюции, то отрицать факт эволюции — это наивно. Мы, может быть, не всё знаем о причинах эволюционного процесса, но факт есть факт, и его так же наивно отрицать, как отрицать на основании библейского Откровения факт вращения Земли вокруг Солнца.
Но мне кажется, что основная проблема заключается в том, что Библия — очень сложный богословский текст, который тоже нуждается в понимании. И очень часто, когда мы читаем Библию не на том языке, на котором она была создана, а на русском, — мы невольно вкладываем смыслы, которые привычны нам и которые мы заимствуем из русского языка.
Например, когда в первой главе Книги Бытия говорится о происхождении человека, то мы это повествование читаем в ряду повествования о сотворении всех остальных живых существ. Творятся сначала трава, деревья, потом пресмыкающиеся, птицы, рыбы, животные, гады, звери и потом творится человек.
И когда мы читаем по-русски, от нас ускользает одна особенность, которая видна только в еврейском тексте. Дело в том, что все слова «трава», «деревья, «животные», «рыбы» — они все употреблены в единственном числе, так же как и человек. В русском переводе этого не видно.
Очевидно, что когда Бог творит траву, деревья, рыб и так далее — он же творит не одну травинку, не одно дерево, не одну рыбу. Он творит род травы, род деревьев, род рыб, т. е. некий закон, который управляет этими существами.
Внимательно глядя на контекст повествования, можно сказать, что в первой главе Книги Бытия говорится именно о творении человеческого рода. А личное имя «Адам» появляется только во второй главе, где уже, если мы посмотрим на еврейский текст, Бог начинает именоваться тем именем — Яхве — с которым он открылся Моисею в Купине Неопалимой.
То есть личностное имя возникает во второй главе. И там говорится уже о том, что начинаются личностные отношения между Адамом и Богом. Там только и появляется то, что, строго говоря, называется человеком, т. е. личность человека.
Поэтому нужно помнить, что библейский текст как текст Откровения — очень сложный, и надо к нему относиться с уважением и не проецировать на него своё наивное представление, а всё-таки искать то, что Бог нам говорит, а не то, что мы хотим услышать.
Место для чуда в научной картине мира
— А как соотносить, например, евангельские чудеса и современные научные взгляды? Есть ли место для чуда в современной научной картине мира?
— Самое большое чудо, на самом деле, это человеческое сознание. Мы обычно думаем, что наше сознание — это продукт работы клеток головного мозга. Но самая большая проблема заключается в том, что сознание обладает удивительным качеством внутренней реальности, того, что мы называем «внутренним миром».
Каким образом из объективных процессов изменения потенциалов между клеточками головного мозга возникает внутреннее измерение бытия — этого никто не знает. Никто не знает, где это измерение бытия находится.
Известный современный австралийский философ Дэвид Чалмерс говорит, что совершенно непонятно, зачем в мире нужна субъективная реальность: если задача мозга заключается просто в том, чтобы реагировать на какие-то внешние сигналы, передавать их телу, чтобы мы могли ориентироваться в этом мире, то это всё можно сделать абсолютно без того, чтобы продуцировать эту субъективную реальность.
Эта проблема сознания является сегодня для науки одной из актуальнейших. Я думаю, что её невозможно решить без обращения к богословской традиции. Потому что именно в контексте богословской традиции, традиции Ветхозаветного Откровения, появилось представление о личности человека и его внутренней реальности.
Выдающийся знаток античности Алексей Фёдорович Лосев подчёркивал, что античный мир не только не знал личности, он даже не знал слова, которое бы её обозначало. В греческом языке классической эпохи нет слова, которое можно перевести как «личность», потому что человек был частью социума, он был, если так можно выразиться, весь вывернут наружу. У него не было внутреннего бытия.
Это представление о внутреннем бытии и об абсолютной ценности каждой личности появляется сначала в ветхозаветные времена, когда Бог открывает себя как Личность, а потом — когда Сын Божий воплощается и как бы сходит на один уровень с человеком, встречается с ним лицом к лицу. Именно тогда в истории возникает представление о личности. И вот это самое большое чудо, мне кажется.
Что же касается евангельских чудес, то митрополит Антоний Сурожский замечательно сказал об этом, сказал, что то, что нам кажется мёртвой материей, нам кажется таковым просто в силу скудости нашего восприятия.
Митрополит Антоний говорит о том, что Бог на самом деле, будучи Жизнью с большой буквы, ничего мёртвого не творит. Вся материя наполнена жизнью, и чудо есть просто обнаружение той скрытой жизни, которая придавлена грехом, исказившим естество мироздания.
Владыка Антоний говорит о том, что если бы это было не так, то чудеса были бы просто магическим насилием над материей. И то, что происходит в Таинстве Евхаристии, чудо Тела и Крови Христовых, которое совершается на каждой литургии, было бы невозможно.
В Таинстве Евхаристии происходит обнаружение того, что сокрыто в материи, обнаружение того, что вся материя способна на соединение с Богом. И это именно то, к чему в конечном итоге предназначен этот мир, когда, по словам апостола Павла, Бог будет «всяческая во всех» (1 Кор 15:28).
Жизнь — диалог с Богом
— А что значит, на Ваш взгляд, подлинно «быть христианином» для человека, который живёт в современном мире и сознанию которого присущи даже не столько современные научные идеи, сколько поверхностные околонаучные материалистические стереотипы? В чём, на Ваш взгляд, главная трудность этой ситуации?
— Ну, во-первых, от стереотипов вообще полезно избавляться, в том числе от материалистических. Я понимаю, что это очень непросто, потому что мы с детства воспитываемся в этом. Но вот как раз физика, как и любая настоящая наука, помогает нам от этих стереотипов избавиться и приводит нас к пониманию того, как премудро устроен мир.
Мне кажется, самое главное для человека — ощущать, что вся жизнь — это диалог с Богом. И этот диалог осуществляется не путём того, что Бог отверзает небеса и что-то мне оттуда глаголет. Нет! Просто когда я делаю какой-то шаг в жизни, совершаю какой-то выбор, то Бог мне отвечает тем, как меняется моя жизненная ситуация.
И вот вся моя жизнь, если я пытаюсь смотреть на неё по-христиански, как верующий человек, это действительно диалог с Богом. Бог мне отвечает в ответ на мои действия.
И очень важно понять, что в жизни нет ничего случайного в том смысле слова, что если я с какой-то ситуацией встретился, то это потому, что я в эту ситуацию пришёл своими выборами, выбирая именно такой жизненный путь, и фактически эта ситуация — это ответ Бога на то, как я жил до этого.
Если ко мне пришла какая-то болезнь, какая-то скорбь, какие-то неприятности на работе или с близкими, то это Божий ответ на способ моей жизни: значит, я в чём-то неправ. А может быть, это какой-то урок, который я должен усвоить для того, чтобы стать другим.
Покаяться — это значит не просто пожалеть о том, что я был в чём-то неправ. Покаяться буквально означает «перемениться», стать другим, идти другим путём, совершать другие выборы в жизни. Вот это принципиально важно.
И тогда жизнь для меня превращается не в череду каких-то досадных случайностей, на которые я натыкаюсь, а становится осмысленной, превращается в урок, который даётся мне Богом, который я усваиваю. И этот урок даётся мне именно для того, чтобы я повзрослел и возрос, для того, чтобы вступить в подлинные личностные отношения с Богом, встретиться с Ним лицом к лицу.
Союз науки и религии
— Отец Кирилл, Вы преподаёте апологетику — предмет о защите веры. Что, на Ваш взгляд, наиболее важно при защите веры в современном обществе? И как говорить о Боге там, где господствуют идеи постмодернизма с его относительностью, отсутствием стержня, иерархии?
— Ну, во-первых, я преподаю естественно-научную апологетику, т. е. я говорю в основном о соотношении той картины мира, которая рисуется современной наукой, с той картиной мира, которая даётся нам Откровением.
На первый взгляд, эти картины друг другу противоречат, но это противоречие связано с нашим некоторым непониманием, может быть, неправильным толкованием, но скорее они взаимодополнительны.
Почему? Научная картина мира, как мы уже говорили, описывает только структуру, синтаксис книги природы. Ответ на вопрос о том, где находятся законы природы (ну, онтологически — где?), наука не знает.
Мы понимаем, что если есть закон, который чем-то управляет, он должен находиться на каком-то более высоком онтологическом уровне по отношению к тому, чем он управляет… но наука этого не знает. Где находится душа? Чем живое отличается от неживого? У объективирующей науки нет ответов на эти вопросы.
И это не просто моя личная точка зрения. Наш выдающийся соотечественник академик Виталий Лазаревич Гинзбург, лауреат Нобелевской премии, в свое нобелевской речи перечислил, как он выражался, три великие проблемы физики.
Первая проблема — это проблема стрелы времени, т. е. проблема понимания того, каким образом из обратимых законов природы следуют необратимые законы бытия. Все законы физики обратимы: можно время в противоположную сторону направить — и всё то же самое в уравнениях получается. В то же время мы видим, что в мире нет или почти нет обратимых процессов. Мир движется в одном направлении. Почему так возникает — непонятно.
Вторая проблема, которую академик Гинзбург называл, — это проблема интерпретации квантовой механики. Т. е. проблема понимания того, какой смысл стоит за теми математическими структурами, которые мы открываем. Мне кажется, этот смысл может быть понят только из смыслового контекста науки, т. е. из контекста Библейского Откровения.
Ну, и третья проблема — это проблема, можно ли свести законы жизни и сознания к законам физики. Сам академик Гинзбург надеялся, что это возможно, но, в общем, это не удаётся.
Фактически, все три перечисленные Гинзбургом проблемы, — это проблемы неполноты современной картины мира, которая, мне кажется, может быть восполнена именно через обращение к библейской традиции Откровения.
Естественно-научную апологетику я читаю в семинарии, а в Академии я ещё читаю два курса: «Богословие творения» и «Христианская антропология» — т. е. это вопрос о происхождении мира и вопрос о происхождении человека, о том, чем человек отличается от всех остальных живых существ.
Что же касается постмодернизма — я не стал бы говорить о постмодерне как о чём-то безусловно отрицательном. Знаете почему? Дело в том, что как раз точка зрения модерна вообще исключала возможность веры и религии. С точки зрения традиции модерна существует рациональное объяснение, и всё. Один-единственный такой рациональный метанарратив, который всё объясняет.
Постмодерн явился реакцией на модерн, но, по крайней мере, он освободил место для веры, которая суть «для эллинов безумие». Этого места в модерне просто не было.
Да, сейчас целостный взгляд на мир не сформирован, картина мира предстаёт для нас мозаичной, собранной из кусочков, которые часто противоречат друг другу, не существует единого метанарратива, но, по крайней мере, есть пространство для веры, пространство для чуда, которого в эпоху модерна просто не было вообще.
— То есть, на Ваш взгляд, сейчас вполне возможен союз науки и религии?
— По крайней мере, эта проблема осознаётся как актуальная очень многими исследователями. И, скажем, в Америке существует Фонд сэра Джона Темплтона, который финансирует исследования, посвященные как раз сближению научной и богословской традиции.
На это тратятся большие деньги, и достаточно сказать, что Темплтоновская премия, ежегодно присуждаемая за исследования в области соотношения науки и религии, по размеру больше, чем Нобелевская.
Беседовала Елена Чач