Критикам Православной Церкви сегодня несть числа. Но читаешь, слушаешь и порой не можешь понять: о чём они говорят, что критикуют? Ведь говорят-то зачастую о каких-то вещах, к Церкви как таковой отношения не имеющих. И отчего при этом такой накал страстей? Впечатление от знакомства с подобной критикой складывается тяжёлое, словно от разговора с человеком из ряда тех, кого принято называть неадекватными.
Конечно, от критики нельзя отмахиваться просто так. А вдруг она справедлива? Надо отнестись к ней с терпением и вниманием. Но если, допустим, меня начнут обвинять в том, что у меня в доме малые дети по ночам плачут и соседям спать не дают, как я могу отнестись к этому всерьёз, если у меня нет ни детей, ни соседей? А ведь многие обвинения в адрес Церкви столь же безосновательны, даже абсурдны! Ну что сказать, если кому-то не нравится сам факт существования храма поблизости? Или когда кого-то душит злоба при виде крестного хода? Или когда мешает жить благовест (а грохот динамиков на дискотеке, вой противоугонных устройств и пьяные крики не мешают)? Не хочу никого обидеть, но такая “избирательная раздражительность” — проблема душевного здоровья, которая решается у невролога; а гораздо лучше, конечно, у священника, который может объяснить, что всё это раздражение — бесовская работа, враг, что называется, крутит… Однако что поделать, если священников-то эти нервные люди не признают.
Пожалуй, самыми очевидными, лежащими на поверхности оказываются претензии к существованию Церкви как таковой. Исходят они от “твердокаменных” атеистов, которые изрядно напоминают столь же “твердокаменных” марксистов1. По крайней мере, аргументация первых очень схожа с аргументацией вторых. Точно какую-то мантру, они без устали повторяют: “Государство у нас светское, а потому…”. История быстро забывается теми, кто не задумывается над её ходом. А между тем и страшные гонения на Православие в России в XX веке начинались именно с провозглашения отделения Церкви от государства — на юридическом, законотворческом уровне, потому что на практике, прикрываясь этим лозунгом, большевики грабили монастыри и храмы, убивали священников, глумились над монашествующими. И когда сегодня мы пытаемся объяснять, что светскость современной России вовсе не означает поражения верующих в их правах, то многие “имеющие уши” предпочитают этого не слышать.
Борьба за свободу в истории оборачивалась террором не раз и не два. По милости Божией, сейчас она ведётся на бумаге, но всё равно как-то странно и страшно читать в известном “письме академиков” призыв на государственном уровне ввести единственно правильное мировоззрение — материалистическое. И трудно при этом опять-таки не вспомнить другое мировоззрение, которое в СССР долгие годы и называлось “единственно правильным” — марксистское.
Мне кажется, что не стоит всерьёз разбирать отнюдь не академические (так в академических дискуссиях не выражаются) утверждения некоторых пламенных полемистов, например: “Все верующие — тупые невежды”. Вот, на вид вроде бы скромное, но на самом деле даже гораздо более значимое: “В церковь ходят одни старухи, поэтому она скоро отомрёт”. Кто это говорит? Учёные, люди науки, факта и доказательств? Или адвентисты, иеговисты и прочие прорицатели, регулярно вынужденные всем объяснять, почему их очередное пророчество не исполнилось? О “неизбежном отмирании” Церкви говорили и в 20-х годах прошлого столетия, но от тех, кто это провозглашал, осталось только очень сомнительное воспоминание, а церковные “старухи” — живёхоньки.
Хотя, конечно, надо сделать оговорку: сказать, что сегодня в православных храмах “одни старухи”, значит либо не знать истинного положения вещей, либо лгать. То количество молодёжи, которое можно видеть в наши дни в церквях, не даёт оснований опасаться “отмирания”. А пожилых женщин в Церкви действительно много, но что же в этом удивительного и тем более постыдного? Во-первых, в старших возрастных группах женщин неизмеримо больше, чем мужчин, потому что “сильный пол” слабее “слабого” и раньше умирает. Об этом писал поэт: Старух было много,/Стариков было мало./То, что гнуло старух,/Стариков ломало. Стариков настолько сильно ломали войны и террор, что диспропорция (она, кстати, наблюдается везде в мире, хотя и не в таких масштабах) не изжита до сих пор. А между тем совершенно естественно для человека в годах задуматься о высшем смысле жизни, о вечности; пословица говорит: Пора и о душе подумать. Действительно, пора. Всем. Вот старые женщины и думают.
Но до чего же неуважительно, мало того — пренебрежительно отзываются о них сторонники прав и свобод! Для них это — отработанный человеческий материал… Мы же всегда должны помнить, что каждая душа драгоценна в очах Божиих, что Ангел каждого человека предстоит перед Его Престолом (см. Мф 18:10, ср. Мф 11:11). Так что же считать “правильным” мировоззрением, хотя бы с точки зрения уважения к личности?
В рассуждении неверующих о Церкви всегда присутствует видение слепого. Это неудивительно, потому что феномен Церкви невозможно понять, не признавая её Богочеловеческим установлением. А если считать, что Бога нет, то Церковь представляется каким-то странным учреждением, исполненным конструктивных недостатков. Но вот только… она всё живёт и живёт, в то время как и империи, и диктатуры, и демократические государства рассыпаются в прах. Интересно, почему бы это? И ещё один вопрос к неверующим: почему сознание, способное вместить и веру, и разум (а есть множество верующих людей, чья профессия связана с наукой или творчеством), должно считаться ущербным, а сознание, неспособное вместить веру, — “единственно правильным”?
Между тем люди, не понимающие и не желающие понимать сущностный смысл Церкви, предъявляют ей претензии, так сказать, внутреннего свойства, то есть пеняют на то, что она “не такая”, каковой должна быть по их представлению. Казалось бы, как это может их волновать, если они считают, что Церковь всё равно обречена? Но волнует.
Представляется, что именно здесь мы начинаем подходить к разгадке, корни которой — в постоянно звучащем: “Я бы, может быть, и поверил, да вот Церковь такая неправильная… не могу же я в неё войти. Вот если бы она была понаучнее… и подемократичнее… и если бы все священники были такими, чтобы мне нравиться…”. Короче говоря, если бы Церковь была элитарным клубом (а ведь каждый из критиков несомненно причисляет себя к элите), можно было бы ещё подумать…
Во всем этом виден инфантилизм особого толка. Наверное, всем приходилось наблюдать, как маленькие дети скучают по маме, томятся, не разговаривают и не играют. Но вот мама пришла. Встречает её дикий рёв, топанье ногами, маханье руками, — ожесточение, короче говоря: как она смела так долго не приходить! Именно такое — совершенно детское — поведение напоминает “критический синдром”, о котором идёт речь. Прав был блаженный Августин, когда говорил о смятении сердца, ещё не нашедшего Бога.
Но для человека есть два пути; один для него лёгок, а другой невероятно тяжёл. Первый путь — самооправдание, второй — самопознание. Трудность этого второго пути для неопытного путника состоит ещё и в том, что самопознание, если оно не происходит перед очами Божиими, превращается для человека в тяжелейшее самокопание, в адскую муку на земле. Чтобы распознать эту опасность, нужно обладать трезвостью и чуткостью, которые могут быть лишь дарованы, но никак не “развиты”. Здесь поможет только обращение за помощью, пусть даже в самой краткой форме, ведь стоит такому искреннему просителю просто подумать: Господи, помоги! — и помощь придёт.
Первый путь, самооправдания, приятен, лёгок и увлекателен: он даёт возможность мысленно возвыситься и укрепиться в уважении к себе, любимому. И абсолютно гибелен, потому что чем больше человек себя оправдывает, тем в более ложном свете себя видит. В конце концов, он приходит к страшной мысли “все плохие, я хороший”, а с такой мыслью жить нельзя.
В своей критической позиции по отношению к человечеству большинство таких людей делает ряд исключений: у них всегда получается, что ближние гораздо хуже дальних, верующие гораздо хуже неверующих, и тому подобное. Где-то глубоко внутри у них запрятана мечта о чудесном царстве справедливости на земле, сию минуту, о некой Шамбале, где всё исключительно хорошо и удачно складывается. А коль скоро Церковь — не Шамбала, и верующие — не махатмы и не ангелы, то вместо того, чтобы усомниться в правильности своих ожиданий, они начинают отрицать то, что на их ожидания совсем не похоже.
И здесь возникает барьер взаимонепонимания. Если церковный человек скажет такому эгоцентрику: “Конечно, я человек грешный” — а это для нас единственно возможная самооценка — то его дальнейшие слова, объяснения просто не будут услышаны: “Видите, видите! — закричит критик. — Он сам признался, что я прав!”. И уже невозможно будет объяснить ему, что среди людей безгрешных нет. В таком случае слепой, не различающий реальность и свои грёзы, будет ещё и глухим.
Этот барьер — не случайное явление, его появление не объясняется какими-то личными коммуникативными затруднениями собеседников. Дело в том, что Церковь — собрание кающихся. Это её глубинная, самая важная сущностная характеристика. Чтобы воспринять Благую Весть, нужно покаяться. Во время земной жизни Иисуса Христа происходило служение Предтечи Господня Иоанна. И именно потому, что Креститель проповедовал покаяние и омывал покаявшихся в водах Иордана, он и назван в Евангелии величайшим из людей: из рожденных женами не восставал больший Иоанна Крестителя (Мф 11:11); …нет ни одного пророка больше Иоанна Крестителя (Лк 7:28). Замечательно, что в Евангелии от Матфея за этими словами Господа следует Его же разъяснение, в котором сказано одновременно — и в чём же роль Предтечи в деле человеческого спасения, и что делать нам, живущим во времена более поздние: От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его. Да, для покаяния нужна сила, и это очень хорошо познали на своём нелёгком опыте все, кто исповедовался — и совершенно не могут постичь те, кто такого опыта не имеет: для них покаяние, то есть хотя бы признание своей неправоты — признак слабости.
Если мы рассмотрим историю Церкви с этой точки зрения, то увидим, что вся она — история покаяния. Покаялся благоразумный разбойник на кресте — и получил обетование рая. Покаялся сотник Лонгин у креста — и стяжал Царство через мученический венец.
Когда мы размышляем о собственной “праведности”, хорошо бы нам вспомнить этих двоих, проникнуться пониманием их подвига — и оставить высокое мнение о себе раз и навсегда. Потому что всё, что нам нужно — это очищая свои духовные чувства покаянием, стараться услышать голос Божий, чтобы исполнять Его благую волю.
Нередко приходится сталкиваться с тем, как новоначальные соблазняются словами молитв: как же так, составляли их святые Отцы — и вдруг блудный, грешный и окаянный? Тем более первый из грешных (так говорит о себе святитель Иоанн Златоуст!), — не лицемерие ли это? — Нет, потому что и Древний Патерик, и святоотеческие творения более позднего времени говорят о том, что вершина смирения — способность ясно видеть свои грехи и добродетели других, и потому полагать себя самым грешным из людей. И дело даже не в том, что достижение такого состояния для православного человека чрезвычайно трудно и требует десятилетий, а в том, что человеку неверующему всего этого просто не объяснишь.
Слов нет, у нашей Церкви, у священнослужителей много недостатков, — и связанных с духом времени, и проистекающих из падшести человеческой природы, и нам ли этого не знать! Но мы знаем и то, что Господь бережёт Свою Церковь от гибели и всегда прощает нас, когда мы с сокрушением исповедуем перед Его лицом свои грехи. Так что не обижаться нам следует на критиков, а жалеть их, сознавая, что их жизнь мучительна, молиться за них и благодарить Бога за то, что открыл нам врата Матери-Церкви.
Существует простая, но трудно постигаемая закономерность — человек может заподозрить другого только в том, на что способен сам: дети не распознают изощрённый обман, коварство, предательство, а вот мелкая драка им близка и понятна. Поэтому ворох обвинений, предъявляемых Церкви, характеризует не столько её, сколько обвинителей. Но попробуйте объяснить закосневшим в своей нелюбви и это, и ещё то, что нет в Церкви тайного учения и секретных книг. Невозможно! Барьер. Преодолим ли он? — Безусловно: через покаяние. А если человек “докается” до того, что признает себя недостойным войти в Церковь? — А достойных и нет, но Господь принимает всех.
Впрочем, здесь следует различать: Он принимает всех, но входящим не следует думать, что благодать освящает все их качества и свойства. Гордыню, презрение к людям, ожесточённость нужно будет если не оставить снаружи, что в один момент сделать невозможно, то осознать как нечто чуждое, не своё — грех. И чем раньше удастся человеку расстаться с эйфорическим заблуждением, с чувством, что он вступил в избранное общество, в тот элитарный клуб, о котором говорилось вначале, тем легче ему увидеть и себя, и Церковь, и мир такими, каковы они на самом деле, а не в его мечтах.
Есть ещё две вещи, неожиданным образом связанные между собой: желание своей свежей силой “помочь” Церкви “исправиться”2 — и, поскольку такое желание обречено на неудачу, скорое и радикальное разочарование, уход из Церкви, вызывающий, громкий, сопровождающийся публичными декларациями. В этих декларациях явственно ощущается дух противления, называемый ещё диссидентством. Я не политик, не социолог, и не могу ответить на вопрос, нужны ли в обществе диссиденты, но как священнослужитель могу сказать, что стремление всегда осуждать всех, кто с тобой не согласен в твоей твёрдой убеждённости, что всякая власть от лукавого и потому должна быть оспорена и по возможности свергнута, — душевредно. Царство Небесное — не республика, а именно Царство, и в соответствии с его устроением Церковь иерархична. Критическая едкость не только противоречит правильному христианскому устроению души, но и нарушает важный принцип существования Церкви: как же мы можем призывать Господа едиными усты и единым сердцем, если единства не чувствуем и не признаём?
Всё это не значит, что мы должны закрывать глаза на свои ошибки, просто у нас есть другой способ их исправлять: мы молимся за себя, за мир, за всех людей, кажутся ли они нам достойными или недостойными. Люди с большим опытом жизни в Церкви, опытом жизни духовной, услышав рассказ о чьём-то недолжном поведении, как правило, и реагируют духовно: “Значит, за него (за неё) нужно особенно молиться”…
“Обидевшиеся на Церковь” чаще всего не носят этой обиды в себе, но стремятся излить её на других. Универсальным местом для этого становится интернет. Теоретически такие люди должны были бы составить вторую, обособленную группу критиков Церкви. Но на самом деле различие между людьми “внешними”, изначально отрицавшими Церковь, и “церковными эмигрантами” удручающе ничтожно, разве что вторые лучше владеют церковной лексикой: знают слова акафист, кафизма, канон и т. д.
Важнее сходство: и тут то же самооправдание, а не самопознание, то же разочарование в недостаточной элитарности того “клуба”, в котором они побывали. “Волшебных изменений”, на которые они рассчитывали, с ними не произошло. Хотелось найти духовника, который всю правду увидит и предскажет, что было, что будет, сам определит, что читать и как думать. А духовники всё больше говорят: “Молись, исповедуйся, читай Писание, внимай себе”. Не получилось так, как представлялось, — значит, нужно махнуть на всё рукой и… изливать накопившуюся в душе горечь.
И чем больше знакомишься с порождённой этой горечью публицистикой, тем яснее видишь, что в церковности этих людей отсутствовало главное: Бог, от Которого так просто не уходят. Получается, что в Бога они не верили, о Нём не думали и своё временное пребывание в Церкви с Ним никак не связывали. В мире их представлений не было главного, а следовательно, их видение Церкви по сути не отличается от видения тех, кто признаёт себя неверующим.
А корабль Церкви тем временем плывёт из времени в вечность, из падшего мира в нетленный мир Царства Небесного. И управляет им Господь и Спаситель Иисус Христос, всесильный, долготерпеливый и многомилостивый.
1Оговорюсь: твердокаменными бывают высказывания, а что там у человека внутри, он и сам не знает, потому что глух не только к доводам, но и к голосу своей бессмертной души.
2Святейший Патриарх, когда начался массовый приход людей в Церковь, предупреждал, что сюда идут, чтобы спасаться, а не чтобы спасать Церковь. Большинство личных духовных неудач с этим связано напрямую.