Иногда бывает тяжело. А иногда – настолько тяжело, что сил никаких нет терпеть. И, что хуже всего, сколько ни пытаешься понять, за какие прегрешения тебе это всё, никак не поймешь.
Вроде бы и грехов особо тяжких нет. И жизнь церковная ни в чем не ущербна. И ни на кого не обижаешься так, чтобы обида эта между тобой и Богом встала. И трудишься не покладая рук, и работаешь, и стараешься… В чем же дело-то? Почему так тяжко? Так, что кажется: еще немного, и просто свалишься и всё? И мало того: почему всё так запутанно, так сложно, так головоломно?
И приходит иногда ответ – ясный, простой, удивительно четкий. Да потому, что ты давным-давно все делаешь… сам!
Ну правильно, сам. А кто же еще должен за тебя всё делать?
Да нет… Сам – то есть без Бога, самостоятельно, самодеятельно в некоем особом смысле этих слов.
Этого не объяснить человеку неверующему, хотя он-то страдает от сей болезни тоже немало. Но верующий – больше. Ведь он знает, на опыте своем уже не раз убеждался, что это такое – когда Господь всё делает как бы за, вместо тебя. И когда Он отступает и дает тебе потрудиться одному, чтобы ты почувствовал, каково с Ним и каково без Него.
Это иногда становится наказанием за гордость, за превозношение, иногда – за осуждение других, иногда – за неблагодарность. Но «любящему Бога» и притом внимающему себе «всё содействует ко благу»(Рим. 8: 28). В том числе и промыслительное оставление. И стоит только всё осознать, ощутив перемену, покаяться, как становится много легче и лучше.
Однако все гораздо сложней, когда не Господь от тебя отошел – по милости Своей, а ты от Него – по неразумию твоему: неосознанно, ненамеренно. Неосознанного и ненамеренного так часто не замечаешь – пока совсем до края не дойдешь…
Как это бывает и с кем? Да то-то и оно, что приключается эта беда нередко с людьми в высшей степени благонамеренными, неленивыми, ревностными даже – как в духе Мариином, так и в Марфином. Берет на себя человек ношу – вроде бы и по силам. А потом добавляет еще. И еще. И еще… И идет шаг за шагом вперед, не останавливаясь, не сбавляя темпа.
И дела хорошие, нужные делает. И людям помогает. И подвизается, как может. Но, начиная с какого-то момента, все это – сам. И в конечном итоге чаще всего – слом.
«Какой-то момент» в действительности вполне определенный – тот, в который человек перестает задаваться вопросом, а угодно ли то, что он намеревается предпринять, Богу. Перестает о разумении воли Божией молиться. Перестает прислушиваться к тому, что отвечает ему на эти молитвы его собственное сердце: мирно ли, смиренно ли, живо ли памятью о Господе и любовью к Нему оно? Или холодно и ожесточенно, замкнуто, сжалось?
Тут такой риск превратиться из Павла в Савла и услышать вдруг: «Трудно тебе идти против рожна» (Деян. 9: 5)! А еще больший – не услышать.
Мне запало в память выхваченное как-то раз из проповеди хорошо знакомого мне священника: почему Петр начал утопать? Потому что убоялся? А с чего вдруг? На воду в бурю ступить и пойти по ней по слову Спасителя не убоялся, а когда уже шел благодатью Божией по поверхности ее, словно по земле, тогда убоялся? Нелогично как-то… Не оттого ли все, что подумалось ему в какой-то момент, что это сам он идет? Не забыл ли он на мгновение о Том, Чьей силой и волей вода уподобилась тверди? Если так, то что ж удивительного, что испугался, что тонуть стал?
Я не знаю, и никто из нас не знает, как это на самом деле было с апостолом. Но то, что с нами это сплошь и рядом происходит, факт.
Когда начинаешь что-то ради Бога: дело какое-то, работу, жизнь, похожую на подвиг, – то Господь, «и намерения целующий», подает щедрую Свою помощь. И ты идешь – осторожно, благоговейно – вперед, боясь, как бы не оступиться, не согрешить, не лишиться этой Божественной поддержки. И постепенно втягиваешься, привыкаешь к трудам и подвигам, они становятся чем-то обыденным и вроде бы посильным.
И вот то, на что ты прежде испрашивал благословения, о чем молился, ты начинаешь делать сам. И получается! По инерции, по привычке. И больше получается. И еще больше. И, может быть, долго ты так живешь – в зависимости от обстоятельств, от естественных способностей своих и от многих еще факторов внешних.
Но рано или поздно всё же чувствуешь, что тебе не просто тяжело, как раньше бывало, а всё, нет больше сил. Чувствуешь: еще немного – и надорвешься… Так со многими случается. И с очень ревностными, и с не очень, и даже с совсем не ревностными порой.
Риск надорваться, правда, есть. И сломаться. Вот почему так важно, поняв, что самодействуешь, остановиться и разобраться: отчего так? Отчего ты остался один?
Оттого, скорее всего, что дела Божии вознамерился делать, о Боге забыв. Чудно звучит, но весьма часто бывает. Где? Да в нашей, церковной среде. Из-за чего ж иначе приходится видеть то и дело постников озлобленных, молитвенников сумрачных, соцработников ожесточенных? Знаем, что то и это – дела богоугодные. Но когда именно угодные и как и с каким сердцем приступить к ним – эти вопросы нередко и на ум не приходят. Вот и выходит, что делаем их подчас и не богоугодно, и даже прямо-таки Богу противно, и на самом деле – Ему противясь. Не замечая этого совершенно. А только… Только чувствуя ту самую тяжесть, от которой сил жить уже не остается.
И никак этого не избежать, никак не застраховаться, если не останавливаться почаще на путях своих и не проверять: пути мои Божии ли при том? Или нет? Кто-то скажет, конечно: а как разобраться, как быть уверенным в правильности ответа на этот вопрос? Есть один секрет… Если будешь готов остановиться, или свернуть, или даже вспять обратиться, если только поймешь, что такова воля Божия, то Господь ответ – ясный, вразумительный – тебе обязательно даст. А если нет, то зачем он тебе?
Когда после долгого периода самодеятельности и самостоятельности вновь чувствуешь себя не только водимым рукой Божией, но и всецело в этой руке находящимся, ею держимым, то понимаешь всю силу и глубину евангельского: «Без Меня не можете делать ничего» (Ин. 15: 5). Ничего доброго, разумеется.
И в сердце у тебя рождается отклик: «А я, Господи, и не хочу без Тебя…»