Самые меньшие братья

* ¹
Кто-то маленький жить собрался,
Зеленел, пушился, старался
Завтра в новом блеснуть плаще.
Анна Ахматова

Братья наши меньшие — так в странах христианской культуры называют животных, в особенности, разумеется, домашних. Растения у нас принято называть более обтекаемым, в сущности, мало обязывающим выражением зеленые друзья, однако почему бы и не присвоить им “звание” самых меньших братьев? Дело даже не в том, что это вполне соответствует положению вещей в мире и поэтому укладывается в русло естественнонаучных теорий, а в том, что такое название, как представляется, соответствует тому глубинному осознанию роли растений в жизни человека, которое проявляется в литературе. В этой статье мы и будем говорить в первую очередь о том, какими глазами смотрит на растения литература — и не только художественная.

В Библии, описывающей движение человечества к Богу, растениям уделяется достаточно места, чтобы можно было понять, насколько важна их роль в жизни человека. Растения часто упоминаются в притчах; так, в 4-й главе книги пророка Ионы пророк огорчается и раздражается оттого, что жители Ниневии покаялись перед Богом, и Тот пощадил город. Бог же произрастил большое растение, чтобы Иона укрывался в его тени от зноя, а на следующий день сделал так, что растение засохло, и раздражение пророка достигло от этого крайних степеней. И тогда Бог сказал ему, что если он так сокрушается о растении, то как же Ему, Богу, не жалеть города, в котором более ста двадцати тысяч человек и множество скота? Тем самым все живые существа — люди, животные, растения — выстраиваются в одну цепочку потому, что все они достойны любви и сожаления.

В Ветхом Завете человек вообще часто сравнивается с травой; это — напоминание о хрупкости, мимолетности человеческой жизни, о том, что физическая жизнь — явление временное и чрезмерные заботы о долголетии бесполезны. Самое знаменитое из этих сравнений принадлежит великому пророку Исайе (Ис 40:6): всякая плоть — трава; это сравнение повторено в Новом Завете в 1 Пет 1:24, и в нем мысль о хрупкости земной жизни выражена наиболее кратко и энергично.

Этот библейский афоризм широко известен в цивилизованном мире. Незнакомство с ним людей, хотя и образованных, но получивших атеистическое воспитание, привело к комическому казусу: один из лучших романов известного американского фантаста Клиффорда Саймака был назван им парадоксальным образом “Всякая трава — плоть”, потому что в нем речь идет о мыслящих растениях. Эти слова, очевидно, поставили перевод­чика и издателя в тупик, и они не нашли ничего лучшего, нежели выпустить в свет русский перевод под бледным и невразумительным названием “Все живое…”. Так и теперь издают.

Но не только хрупкость растений привлекает внимание Библии; в ней подчеркивается и их невероятная жизненная сила — на этот раз в сравнении с духовными возможностями человека. Здесь на первый план выступает способность маленького зернышка развиваться в мощное дерево или приносить обильные плоды, хотя последнее происходит не всегда. В притче о сеятеле говорится о том, что семя, посеянное при дороге, поклевали птицы; посеянное на неглубокой, каменистой почве быстро взошло, но ростки увяли под лучами солнца; посевы среди сорняков были заглушены ими, и только то зерно, что было посеяно в хорошую, “добрую” землю, проросло, вызрело и дало плоды. Значение этой притчи Христос объясняет так: если человек слышит Его слово и не понимает, то враг рода человеческого вытесняет слово правды, как птицы клюют зерно при дороге; если это слово человек даже и принимает с радостью, но при гонениях отступает, то слово было посеяно как бы на камне; посевы в сорняках означают, что человек слишком заботится о материальном, временном — богатстве и успехе, и его благие мысли и намерения оказываются бесплодными.

Таким образом, эта притча говорит о том, что только постоянный и разумный человек способен утвердиться в правде и усвоить ее себе на благо. Масштабы же этого блага, перерастающие сферу земной жизни и выводящие человека в вечность, рисует притча о горчичном зерне, которая говорит о том, что если человек усвоит хотя бы крохотное зернышко веры в вечную жизнь, то эта вера вырастет в мощное дерево и даст свои плоды — вечное спасение. Таким образом утверждается в Библии принципиальная схожесть растения и человека, состоящая в том, что они созданы единым Творцом, подчиняются общим законам бытия и достойны любви и внимания.

Наверное, самая известная (если судить по числу упоминаний в литературе) из подобных Евангельских притч — это притча о лилиях полевых (Мф 6:28 и сл.). В греческом оригинале Евангелия в этом месте стоит слово, способное обрадовать любителей комнатных растений: кринум, обозначающее сейчас хорошо известное декоративное крупноцветковое растение. Правда, Библия, мягко говоря, значительно старше классификации Линнея, поэтому о каком точно растении здесь идет речь, выяснить затруднительно. Эту маленькую притчу хочется привести целиком:

…Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них; если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, кольми паче вас, маловеры!

В притче заключается цепочка сравнений: лилии по красоте и великолепию сравниваются с царем Соломоном; по хрупкости своего существования — с людьми, что нам уже знакомо. Далее же следует весьма замечательное утверждение: Бог заботится о людях куда больше, чем о прекрасных цветах, и дает им больше, нежели блистательную, но эфемерную красоту…

Литературная виртуозность этой притчи (отмеченная в свое время Г. К. Честертоном) сделала ее, если можно так сказать, персонажем известного романа другого знаменитого американского фантаста, даже более известного у нас, чем К. Саймак. Речь идет о Рэе Бредбери и его книге “451 по Фаренгейту”, — мрачной антиутопии, на которую все более и более походит наша жизнь. В романе рассказывается о мире, где царят высокие технологии, где люди не мыслят жизни без телевизора, а телеэкраны тем временем стали огромными, как стены, и в моду входят “гостиные”, все четыре стены которых — это экраны, с которых виртуальные “родственники” ведут с хозяевами дома долгие бессмысленные разговоры, до боли напоминающие тексты нынешних “мыльных” сериалов. В этом мире человеку не разрешается оставаться наедине с собой, со своими мыслями, с природой (а значит — и с Богом); пешеходные прогулки заставляют полицию присматриваться к тем, кто не желает разъезжать на автомобилях со все более нечеловеческими скоростями: эти люди считаются подозрительными, и если их сбивает машина, общество вздыхает с облегчением. Реклама, световая, звуковая, цветная, лезет в глаза и уши на каждом шагу, в доме, в городе, в метро, и от нее некуда деться. Но главное в этом выморочном мире — строжайший запрет на чтение книг, даже на наличие книг в доме. По любому анонимному доносу к преступному владельцу книг выезжает пожарная команда и сжигает вместе с книгами дом, а если владелец не проявляет раскаяния, то и его самого. Эти пожарные просто не знают, что когда-то их работой было тушить пожары; теперь их единственная задача — жечь книги.

Но вот как-то один из пожарных задумывается о смысле этой бессмысленной жизни. Размышления приводят его к тому, что при очередном вызове (и на этот раз вместе с домашней библиотекой была сожжена ее хозяйка, пожилая женщина) он совершает страшное преступление: крадет одну из книг. Это оказывается Библия, и он начинает ее читать кусками, по частям. И что-то меняется. Теперь, когда он едет в метро под оглушающие звуки рекламы, он борется с ней, с ее прорывом в сознание, вспоминая слова о полевых лилиях. И реклама отступает — лилии полевые победили зубную пасту.

Вспомнив о Бредбери, нельзя не привести его замечательный рассказ “Зеленое утро”, в котором самые меньшие братья человека, пусть и огромные, оказались в состоянии преодолеть чуждость Марса, чтобы придти на помощь человеку. Содержание этого рассказа вкратце таково: человек стремится вырваться с Земли, утративший обаяние природного мира, все свои силы и средства вкладывает в полет на Марс… и выясняется, что он не может там жить: слишком мало атмосферного кислорода, старая планета утратила растительность. Здесь он обречен на жизнь инвалида, на Земле — даже если он сможет туда добраться — он будет нищим и несчастным. И тогда он просит дать ему мотоцикл и семена земных деревьев и уезжает один, с небольшим запасом кислорода, чтобы дышать, когда уж совсем невмоготу, в марсианскую пустыню. И день за днем сеет, а земля позади него остается все такой же сухой и безжизненной, и дождя все нет и нет. Наконец, на грани отчаяния, он в один из вечеров засыпает у костра. А ночью идет дождь, и утром обнаруживается, что таинственная планета с благодарностью приняла семена из другого мира и взрастила их с невероятной скоростью. Один из заключительных абзацев рассказа таков:

Утро было зеленое. Насколько хватало глаз, к небу поднимались деревья. Не одно, не два, не десяток, а все те тысячи, что он посадил, семенами или саженцами. И не мелочь какая-нибудь, нет, не поросль, не хрупкие деревца, а мощные стволы, могучие деревья высотой с дом, зеленые-зеленые, огромные, округлые, пышные деревья с отливающей серебром листвой, шелестящие на ветру, длинные ряды деревьев на склонах холмов, лимонные деревья и липы, секвойи и мимозы, дубы и вязы, осины, вишни, клены, ясени, яблони, апельсиновые деревья, эвкалипты — подстегнутые буйным дождем, вскормленные чужой волшебной почвой.

Не правда ли, замечательная иллюстрация к словам о семенах, павших на добрую почву? Неудивительно, потому что Рэй Бредбери — не только писатель, но и христианский проповедник, и библейское понимание сосуществования природы и человека для него естественно и органично; он и сам чувствует, и умеет показать, как помогают человеку его собратья по творению, пусть и лишенные разума, но не лишенные любви и красоты, как они умеют отвечать добром на доброе отношение к себе. В сущности, любить растения очень просто — нужно всего-навсего давать им жить.

Знаменательно отношение к растениям святителя Луки (Войно-Ясенецкого), выдающегося ученого-медика и иерарха-исповедника. Владыка пишет: “В молитве Святому Духу именуем Его подателем жизни. И если даже в неорганической природе так ясно присутствие Духа, то, конечно, и растения и животных надо считать одухотворенными. Самый общий, самый распространенный в природе из всех даров Святого Духа есть дух жизни, и он, конечно, свойственен не только животным, но и растениям …весь растительный и животный мир обладает по крайней мере низшим из даров Святого Духа — духом жизни” ².

…Писатели многих стран и народов используют благодарный литературный прием — для того, чтобы читатель уяснил, “хороший” перед ним персонаж, или “плохой”, они показывают, как этот персонаж относится к растениям. И вот, в классической китайской прозе брошенная супруга князя утешается музыкой и созерцанием горшка белых хризантем. Злобная соперница повелевает отнять у нее музыкальный инструмент — она кротко отдает; затем следует требование расстаться с хризантемами — и княгиня отсылает цветы в сопровождении грустного стихотворения о том, что в разлуке с музыкой и дорогим супругом ей и хризантем не жалко. Это производит впечатление на князя; он отсылает разлучницу и возвращается к супруге.

Мотив любви к цветам человека в беде — пожалуй, один из самых распространенных в мировой литературе. В сказочном мире, созданном пером Андерсена, больной ребенок в каморке под крышей любуется побегом в ящике за окном, а куст роз в “Снежной королеве” (особенно в переработке этой сказки Евгением Шварцем) становится центральным символическим двигателем всего сюжета. Однако совершенно особняком в сказочном саду Андерсена расположен печальный уголок, где разыгрывается действие одной из сказок, в которой много грусти и мало волшебства. Все там очень “жизненно”, как любят говорить некоторые критики: дети посадили в клетку птичку и поместили туда же кусочек дерна с полевой маргариткой, чтобы было красивее. А потом они уехали на воскресенье, забыв и про птичку, и про цветок. Птичка, погибая от жажды, тем не менее не тронула цветка, хотя выщипала всю траву. Они очень жалели друг друга, но поделать ничего не могли. Птичка умерла, маргаритка завяла. Вернувшиеся дети устроили птичке торжественные похороны — еще бы, какая интересная игра! А цветок просто выбросили.

Казалось бы, зачем все это? Как-то даже неловко после всех ужасов, которые натворили за прошедшие чуть ли не два века и взрослые, и — увы! — дети. Но давайте подумаем: может быть, оттого и происходят ужасы, что на “пустяки” внимания не обращают? Может быть, стоит встревожиться наконец оттого, что уже лет двадцать, как наши школьники в списке необходимых, на их взгляд, человеческих качеств доброту, как правило, опускают? Может быть, воспитание сердца все-таки необходимо? Вот и датский сказочник прошлого века умудрился показать связь бессердечия с безответственностью, жестокостью, эстетической тупостью, наконец — а при таком синдроме какой разговор может быть о полноценной личности…

Великое сердце современника Андерсена, Чарлза Диккенса, сделало его творчество любимым чтением сотен миллионов людей на его родине и во всем мире, при его жизни и до наших дней. В уютном мире диккенсовских книг, среди его милых персонажей, подчас смешных до нелепости, но всегда человечных, растения занимают именно то место, которое и предназначено им в добром, благоустроенном мире. Уже в ранних очерках Диккенс, описывая мирную жизнь стариков в лондонских пригородах, обращает внимание на их крохотные садики, на то время и хлопоты, которые посвящают уходу за зеленью престарелые хозяева.

Диккенс очень любит “объяснять” своих персонажей через их отношение к растениями (точнее — через их отношения с растениями). Так, в пансионе, руководительницы и воспитанницы которого претендуют на великосветский тон — без особого успеха, впрочем, — выставляемые на подоконник цветочные горшки без конца с него обрушиваются. В романе “Домби и сын” нелепая, претенциозная, льстивая и восторженная старая дева-неудачница в своей скромной квартирке без конца ухаживает за цветами на балконе — а в конце романа, когда потерпели крушение ее великолепные планы, она обнаруживает подлинные чувства сострадания, привязанности и готовность быть полезной, которые вознаграждаются дружбой и уважением, — правда, в гораздо более скромном кругу, нежели тот, в который она стремилась попасть. В самом безысходном положении, в отделении для бедных долговой тюрьмы, где заключенные медленно угасают от голода в сырости, потемках и духоте, изможденная жена одного из них старательно поливает хилое растеньице, обреченное на гибель так же, как люди вокруг него, и этот символ под рукой великого мастера обретает свой второй смысл — надежда умирает последней. Всех своих любимых героев, как бы вознаграждая их стойкость, мужество и благородство, автор после длительных мытарств поселяет в уютных загородных домах, среди садов и рощ, а самым несчастным из них, жестоко гонимым, предоставляет после их кончины место на сельском кладбище, среди травы и цветов. И нет для него места хуже, чем городское кладбище для бедных в самом мрачном его романе “Холодный дом”, втиснутое в темный и мрачный закоулок Лондона, где нет ни единой травинки.

В XIX веке, однако, появляются (точнее, проявляются, потому что это не вполне ново) романтические веяния в искусстве, перетекающие в то, что условно называется модернизмом. Здесь герои обязаны быть мрачными, с надломом и надрывом, находиться в раздоре с мирозданием и его Творцом. Считается, что романтический герой обычно бежит от порочного общества на лоно природы. Но почему-то он, как правило, видит в этой природе не то, что способствовало быего умиротворению, а лишь новые и новые образцы несправедливости мироздания, — видимо, от себя убежать не так-то просто. И в литературе появляются какие-то (чаще вымышленные) монстры растительного мира: прежде всего ядовитые растения, растения убивающие, пьющие кровь, сводящие с ума. Бесконечно воспеваются орхидеи, которым почему-то придается статус “порочного” цветка; у Золя домашние растения символизируют разврат и нравственные преступления; Бодлер называет свою книгу “Цветы зла”. Здесь происходит странная на первый взгляд вещь: захотев сделать растения “типичными представителями” злого, неудобного для проживания, безобразного мира, авторы этого направления скорее характеризуют своих героев как людей, противопоставляющих себя вселенной, а коль скоро они этим героям симпатизируют, то свидетельствуют таким образом и о своем собственном характере, который мягче всего, наверное, можно было бы определить как неуживчивый… Тяжелый, в полном смысле слова клинический пример литературы такого рода — рассказ замечательного писателя Гаршина “Красный цветок”, написанный в то время, когда его автор уже страдал психическим расстройством, которое через несколько лет привело его к самоубийству. Герой этого рассказа — тоже душевнобольной, и в его воображении развивается мысль о том, что все зло мира сосредоточено в некоем красном цветке, который он стремится уничтожить… Даже самые мирные интерьеры с растениями под пером модерниста приобретают вид экзотический и отчасти зловещий; вспомним скандально известные в свое время строки Валерия Брюсова:

Тень несозданных созданий колыхается во мне,
Словно лопасти латаний на эмалевой стене…

Оставив на совести автора “несозданные создания”, переведем вторую строчку: “лопасти латаний” — это листья фикуса, а “эмалевая стена” — изразцовая печка-голландка.

Но жизнь продолжается, и в середине XX века в самом центре Европы — в Чехии живет и творит замечательный писатель Карел Чапек, который очень любит свою землю, свой народ и всех добрых людей, а также собак, кошек, кактусы и другие растения. Некоторые из его рассказов детективно-юмористического характера посвящены пылкому племени цветоводов. Один из них повествует о страстном любителе кактусов, который приноровился грабить богатую частную коллекцию, при этом, как впоследствии выяснилось, переодеваясь женщиной. Поймать его удалось, только напечатав в газете заметку о том, что кактусы этой коллекции поражены страшной болезнью, средство от которой можно достать по такому-то адресу. Взволнованный преступник примчался тотчас же, и счастью его не было предела, когда он узнал, что его сокровищам ничто не угрожает; по сравнению с этим уголовное преследование его самого было таким пустяком… В рассказе “Голубая хризантема” привычные представления о том, что для правильного цветоводства нужны солидные знания и немалые средства, выворачиваются наизнанку: голубую хризантему, которую годами ищет и не может найти или вывести профессиональный цветовод, приносит ему немая деревенская дурочка, которая не в силах, ни сказать, ни показать, ни объяснить, где она ее взяла. После ряда забавных стычек и приключений садовник находит цветок своей мечты у будки путевого обходчика в железнодорожной полосе отчуждения, отгороженной от мира табличкой “по путям не ходить”. Он крадет голубую драгоценность… а растение отказывается цвести в его замечательном саду, наверное, потому, что привыкло к скудной глинистой почве.

В книге Чапека “Год садовода” есть маленький раздел о комнатных растениях, начинающийся словами “Домашняя флора бывает богатая и бедная. Которая у бедных, та лучше, потому что богаче”. Почему же в литературе постоянно любовь к самым меньшим братьям связывается с бедностью? Издавна повелось — люди пытаются в обыденном мышлении разделить род человеческий на “хороших” и “плохих” так, чтобы обойтись без понятий праведности и греха. Было время, когда знатные автоматически считались хорошими, а незнатные — плохими; достаточно заметить, что слово подлый когда-то означало всего-навсего “незнатного рода”. Не так уж хорошо такое разделение, поэтому правы были те, кто утверждал, что и незнатные могут быть хорошими людьми. Но всегда трудно вне религиозного сознания удержаться в “моменте истины” и избежать ложных обобщений: в моду вошло утверждение, что только незнатные-де и хороши, а вся знать — негодяи, и это тоже было неправдой. Постепенно с идеей превосходства по знатности стала конкурировать идея превосходства по богатству, и повторилась та же история: большинство радостно утвердилось во мнении, что только богатые достойны внимания (сейчас эта точка зрения распространена гораздо шире, чем этого бы хотелось), некоторые же, напротив, провозгласили, что богатые все ничего не стоят, а только бедные украшают собой род человеческий, —утверждение, которое вне обращения к понятиям нищеты духа и собирания богатства в Боге может привести только к умножению вражды. Диккенс жил во времена, когда приоритет знатности был еще общепринятым, но приоритет богатства с ним уже успешно конкурировал. Во времена Чапека знатности поклонялись уже скорее по привычке, а вот богатство ценилось чрезвычайно, так, что люди скромного достатка не то чтобы не могли выжить, — это они как раз могли, — но не могли себя уважать, если не обладали достаточной твердостью характера, чтобы игнорировать общепринятые заблуждения. Целью этих писателей было, однако, не опровержение распространенных идей ради утверждения идей полностью противоположных, а отстаивание гораздо более мудрых и высоких воззрений: у знатных и богатых есть свои недостатки, у бедных — свои, и, если вдуматься, основа у них общая: эгоизм, тщеславие, зависть, недоброжелательство… другими словами, падшая природа человека. Но и бедные, и богатые могут обладать и несомненными достоинствами, и вот достоинства-то у них уже совершенно точно общие: доброта, внимание к людям, способность видеть в любом деле не только свои интересы и даже не в первую очередь свои. Среди богачей встречаются люди благородные, среди бедняков — злодеи, но в конечном итоге основополагающие свойства человека определяет не его социальный статус, а его стремление к добру или его пренебрежение добром. Таким образом, получается, что самые меньшие братья, самые смиренные из созданий, одаренные тем не менее любовью Создателя, помогают внимательному читателю обратиться к высшим ценностям бытия. Кстати сказать, богатые обладатели “бедной” комнатной флоры вызывают неприязнь Чапека тем, что, примчавшись в теплицу на автомобиле, велят отгрузить им “цветов на десять тысяч крон, но только чтоб самого первого сорта!”, а с садовником и словом не перемолвятся, а потом эти “первосортные” потихонечку увядают без всякого внимания и понимания — как кажется, очень верная параллель в отношении к людям и цветам. Не правда ли, люди, потратившие большие деньги для того, чтобы немножко похвастаться, а потом выкинуть погибшие растения, напоминают жестоких андерсеновских деток из сказки про маргаритку?

Так можно ли сказать, делают ли растения человека лучше или хуже? — Как кого, это зависит от того, что в нем преобладает: любовь к добру или склонность ко злу. Наверное, скорее можно утверждать, что если человек стремится победить в себе зло, то самые меньшие братья могут ему в этом помочь, а без явно выраженной воли человека ничего такого не происходит. Ибо он создан свободным.

Теперь мы переходим к обзору того, как взаимоотношение человека и растений “освещалось” в обширной литературе, определявшей себя как советская. Здесь невозможно говорить о конкретных произведениях: их очень много и они, в общем, совершенно незапоминающиеся. Напротив, придется много говорить о жизни, поскольку эта литература в основном представляет собой инструкции населению, и в ней лишь озвучивается в доступной форме совокупность воззрений, которыми это население обязано  руководствоваться. Так вот, эта литература делит все растения на общественные и, соответственно, общественно полезные (зерновые, кормовые, в редких случаях — лесные угодья, колхозные сады и огороды) и частные, заслуживающие всяческого презрения вместе с их владельцами. Исключения делаются в лирической поэзии, например, для сирени в саду, — но вот только что же осталось от сиреневого сада великого селекционера Колесникова, кроме названия улицы “Сиреневый бульвар”? А так цветник — средство наживы, не говоря уже о парниках и оранжереях, а комнатные растения — мещанство. И запахиваются тракторами розарии, рубятся лопатами луковицы тюльпанов, вылетают на помойку цветочные горшки… Преобразование природы человека, замыслявшееся безбожной системой, включало в себя, как известно, и преобразование природы; самые меньшие братья наши претерпевали гонения наряду с нами.

Но комнатные оказались стойкими, они выжили — и вместе с ними выжили их хозяева. В эпоху подвальных трущоб и коммуналок люди стойко держались за последнюю свою отраду; из подвальных окон глядели на мир сотнями глаз герани, а в тесной комнате воцарялись у окна в большом ящике фикус, пальма, гибискус, известный под народным псевдонимом “китай­ская роза”. И недаром герани, вполне по Чапеку, роскошно цвели в бедных комнатах: им требуется прохлада для земли — а где этого достигнешь лучше, чем в сыром подвале, и железистое удобрение — а что для этого лучше, чем дырявая кастрюля или старая консервная банка? Очень жаль, что герани вышли из моды, потому что разнообразию их сортов практически нет предела, а роскошь цветения у них совершенно тропическая. Еще жаль, что в новых, так называемых благоустроенных домах так решительно отменены подоконники, а отдельные квартиры почему-то устроены таким образом, что фикусы, стойко перенесшие вмести с геранями звание символов мещанства, пали перед их мелкогабаритностью и, кажется, вовсе исчезли из быта.

В качестве последнего литературного примера приведем содержание одного из рассказов В. Гиляровского из его книги “Москва и москвичи”. В нем речь идет об очень ученом и очень скромном человеке, который довольствовался вполне непритязательным бытом в каком-то подвале и питался хлебом с колбасой. Друзья по подписке купили ему небольшой уютный домик на Шаболовке у некоей вдовы. Осматривя дом, счастливый владелец обнаружил, что бывшая хозяйка плачет на кухне, и встревожился, не обижена ли она сделкой. Оказалось, что ничего подобного, а жалко резать корову: в ее новом жилище для коровы места нет. Жалость к корове разделял и ученый, поэтому договорились так: корова остается в живых и на старом месте, а ее хозяйка поступает в экономки. При осмотре дома самое потрясающее впечатление произвела “зала”, причем не только опрятностью, но и тем, что в ней на множестве окон и в простенках стояли горшки и кадки с удивительно пышно растущими кустами и деревцами самых разных субтропических видов. В дальнейшем обнаружилось, что вдова не только чисто ведет дом, жалеет корову и ухаживает за растениями, но отличается и другими приятными свойствами: хорошо готовит и питает уважение к учености и к ее представителям. В результате воспоследовал неравный, но совершенно счастливый брак, основанный на взаимном почитании обоими супругами тех прекрасных свойств, которые каждый из них усмотрел в другом. Вот каким замечательным образом привели двух немолодых людей к счастью любовь к животным, растениям и — не в последнюю очередь — к себе подобным.

К сожалению, современная художественная литература оставляет впечатление, что ей не до растений; в мире постмодернистских построений и людям-то выжить тяжело. Литература же, которую можно условно обозначить как познавательную, либо повествует о “пользе”, которую можно извлекать из растений, либо оценивает их с точки зрения их “оккультной” ценности. Это, разумеется, достойно сожаления, но тем не менее утверждает растения в статусе самых меньших братьев: как и мы, они страдают от гримас общества потребления и мучаются в окружении неоязычества. Но поскольку не твари определяют судьбы творения, а Сам Творец, нам в нашем отношении к растениям полезно помнить, что они были — и будут! — лучшим украшением Райского Сада.