«Сапог»
Ночью в палату привезли новенькую. «Девчонки, принесите попить!..Пусть из холодильника, я потихонечку.» Постонав от боли , она попила и заснула.
К утру молодая мама вполне пришла в себя и оказалась продавщицей Катей. Лохматая, в кое-как накинутом больничном халате, равномерно круглая и грубоватая, она казалась воплощением неромантичности. Но под обыденной внешностью скрывалась неординарная личность, и скоро вся палата заинтересованно ждала ее историй и присказок.
«У меня в квартире двое часов. Одни в спальне, другие на кухне. Мне по должности опаздывать на работу никак нельзя. (Она была не простой продавщицей, а заведующей). А проснуться утром не могу – хоть режь меня. И вот в спальне-то часы я специально ставлю на двадцать минут раньше. Как гляну на часы: опаздываю! Вскакиваю, бегу умываться. Прихожу на кухню – как раз вовремя, там правильные часы.»
Все смеются. «И неужели ты забываешь, что в спальне у тебя часы неправильные?»
«Забываю! Правда, девчонки, забываю. Не верите? Да я с утра чумная, и зовут как не помню, не то что часы.»
«А мой Сергей военный. Я, говорит, твоих часов не понимаю. И только по своим следит за временем. У него порядок во всем. Ну что вы хотите – сапог.»
Ложась спать на ночь и в тихий час, Катя неизменно проговаривала сонным голосом: «Будет день – будет пища.» Как ритуал или молитву. И сразу засыпала.
Когда к Кате пришел ее «сапог» и стоял восторженный под окном, она была рада, но виду не подавала. «Ну, чего все стоишь-то? Че не уходишь, говорю? Ребенка показать? Завтра детей принесут, после обеда. Яблок мне не забудь.»
И делилась, покатываясь со смеху: «Мой-то хорош! Так никому и не сказал, что у нас сын родился.» Все поинтересовались, почему такая секретность. «У них, у военных, все по-своему. Сказано: роды назначены пятого – значит пятого. А сегодня второе только. Не положено. Он не понимает, что срок приблизительный. Вот пятого всех и оповестит.» И пытаясь перекричать всеобщий смех, пояснила: «Ну что вы хотите – сапог!»
Вообще жизнь у Кати была не из легких. Несколько лет жила так бедно, что ела одну гречку. Поставила себе цель накопить на что-то важное – и жила на одной крупе. С мужиками не везло. «С такими разве можно семью создавать. Тьфу, да и только.»
«Я пока не забеременела, ни во что не вмешивалась: как хотел, так и жил, на что хотел, на то и тратил. Он у меня не пьет, но много денег тратит на сладенькое. Что смеетесь? Да, сладкоежка такой. А как поняла, что в положении, стала прижимать его: нечего на пустяки тратиться, денежку откладывай. На ребенка надо. Одно дело – я, другое – ребенок.»
Принесли детей наконец. У всех — первенцы. Друг до друга дела нет, смотрят на свои кулечки и не дышат. «Ну, чего глядишь? Глазенки свои вытаращил», — беседует Катя с малышом. «У, прожорливый. Точь- в-точь папашка. Прям из голодного края.» Катя ворчит, а глаза у нее светятся.
«А мне на восемнадцатой неделе сказали в консультации: будет урод, надо избавляться. Не молоденькая, за тридцать лет, аборты были. Прихожу домой, говорю своему: пугают в консультации, ребенок ненормальный будет. А он мне: «Значит такая наша судьба с тобой, Катя. Кого Бог дал, того и будем растить.» Ну, я и успокоилась.»
Все в палате устремили взгляды на Катиного малыша.
«А мы ничего, здоровенькие родились. В папку. Тоже сапог будет, наверно.»
Катю выписали раньше всех. Все в палате смотрели, как большой неуклюжий человек несет торжественно кулек – своего сына.