Какая она, Португалия? Открываешь ночное окно навстречу соленым океанским брызгам, вдыхаешь насыщенный йодом гниющих водорослей воздух, слушаешь шум прибоя, вглядываешься в мерцающие огни рыбацких судов – и понимаешь, что оказался на самом краю обитаемой суши, там, «где кончается земля и начинается море» (Камоэнс).
Жить на берегу океана – совсем не то, что на берегу моря. Житель Леванта или Андалусии всегда знал, что другой берег моря не так уж и далек. Каждый день отправлялись к противоположным берегам – в Италию, в Северную Африку, на Ближний Восток – корабли, но вскоре и возвращались, груженые товарами или военной добычей.
Мореходы знали Средиземное море, как свои пять пальцев, оно было им родным домом, где все знакомо и привычно.
Мыс Рока. Фото magnacarta, photosight.ru
Океан – нечто совсем другое. Его не измеришь, у него нет противоположного берега. Кто отважится отправиться туда, где погружается в пучину солнце? Даже и рыбакам нельзя терять из виду родной берег: переменится ветер, нахлынет бурная волна, унесет тебя далеко-далеко на запад, где уже нет берегов, где кипящая бездна поглощает и тушит раскаленное светило.
Море может быть твоим союзником и помощником, океан – никогда. Довольствуйся тем, что выплевывают на берег океанские волны, да промышляй рыбу вблизи берегов, а терять сушу из виду не смей, не шути с океаном: унесенный далеко на запад, ты уже никогда не воротишься.
Не потому ли так разнится характер и обычаи двух соседних народов, португальцев и испанцев? Спокойным, тихим, немного «пришибленным» португальцам кажется невоспитанностью крикливая испанская эмоциональность. В свою очередь испанцам не понять происхождения извечного спокойствия и тихой грусти в задумчивых португальских глазах.
Кошачьи страдания андалусийского фламенко, сопровождаемые яркими и нецеломудренными плясками, так непохожи на тоскливое, порой скорбное и неритмичное фаду. Это скорбь о тех, кто навсегда исчез за горизонтом, кто уже никогда не вернется к родному берегу. Фаду – самое характерное выражение состояния, называемого непереводимым словом saudade.
О том, как природный ландшафт отражается в характере и эмоциональности его обитателей, много писал русский историк, автор теории пассионарности Лев Гумилев («Русь и Великая Степь», «Открытие Хазарии», «Этносфера»). Если его выводы справедливы, понятно, почему португальцы такие спокойные.
Их транквилизирует и смиряет неохватный, такой близкий – и такой неподвластный – океан. Один из моих итальянских друзей, монах из Пьемонта, впервые посетивший Португалию, безошибочно определил настроение Лиссабона так: «Какой меланхоличный город!»
В XV веке манящая бездна завлекла-таки португальцев. Исчезли их парусники за горизонтом, отдались океанской волне в надежде – может быть, все же есть край у этой вселенской бездны? Необитаемые дотоле архипелаги – Азоры, Мадейра, Острова Зеленого Мыса, Сан-Томе и Принсипи – стали благодаря их отваге обитаемы.
Индия и Китай стали не такими далекими, как прежде, стоило лишь Вашку да Гаме обогнуть мыс Доброй Надежды. Еще ближе Индии оказалась Бразилия. Затем географические карты украсились именами отважных мореходов Магелаеша (Магелланов пролив) и Торреша (Торресов пролив).
Но осталась навсегда saudade самой характерной чертой португальской эмоциональности. Это тот фон, на который накладываются все их эмоции.
Излюбленное зимнее развлечение современных лиссабонцев – приехать в автомобиле к высокому обрывистому берегу, куда-нибудь под Оэйраш, и, не выходя из машины, часами смотреть сквозь лобовое стекло в океанскую даль.
Игумен Арсений (Соколов)
Территориальная дифференциация между бывшими португальскими колониями и маленькой метрополией огромна, самая большая в мировой истории. В этом – главная причина того, что несколько поколений назад страна обезлюдела.
В XVII-XIX веках целыми семейными кланами горожане и крестьяне отправлялись навсегда «за море», в поисках лучшей доли устремлялись к островам, и дальше – в Бразилию, в Анголу, в Мозамбик, в Гвинею, и еще дальше, уж совсем далеко – в Гоа, в Макао, на Восточный Тимор.
Это сказалось и на экономическом развитии страны, редкое население которой не могло уже поспевать за Европой. С тех пор, с XIX века, и волочится Португалия в европейском хвосте.
Эмиграционный импульс не угас и сегодня, после потери заморских земель: пять миллионов португальцев (треть населения) по-прежнему предпочитают жить подальше от родины – во Франции, в Швейцарии, в Венесуэле. В маленьком Люксембурге каждый четвертый – португалец. Имеется несколько португальских поселений (переселенцы с Азорских островов) в Канаде и США.
Нечто подобное происходит сегодня с армянами и молдаванами, до трети которых покинули свои родные земли. Благо, им не нужно натягивать неверные паруса и отдаваться на волю прихотливых волн, стоит лишь сунуть денег алчным бюрократам, получить визу – и через пять часов полета тебя уже греет ласковое иберийское солнышко, твои сумки беременеют продуктами из супермаркетов, на душе весело и легко: впереди – новая светлая капиталистическая жизнь. А горечь разочарованья придет не сразу, да и не ко всем.
Главная эмигрантская трудность – преодолеть культурный шок, но преодолеть его так, чтобы инкультурация не стала для тебя ассимиляцией, чтобы твои внуки не сделались «Иванами, не помнящими родства». Здесь не грех занять опыта у португальцев.
Пройдя сквозь океаны, осев на века на огромных заморских пространствах, они не забыли родства своего, сохранили в дальних далях свой язык, патриархальный семейный уклад.
А главное, они не только оставались верными чадами своей Католической Церкви, но смогли донести нетленный свет Евангелия и до туземцев – индейцев Бразилии, африканцев, тиморцев.
А мы – славяне, молдаване, грузины – оказавшиеся здесь не без Промысла, будем ли способны к такому же духовному труду? Увидят ли в нас португальцы свет Православия, свою новую добрую надежду?
У каждого народа – свой характер, свои национальные черты, своя поэзия жизни. Меланхоличные португальцы не похожи на нас, да и ни на кого не похожи. В этой-то своей непохожести они нам и интересны.
Читайте также:
Русские иммигранты в Португалии: мы все тут колбасные…