Анастасия Горшкова
Я близко знаю десятки, а шапочно — сотни людей, которым матушка Николая стала больше, чем матерью и даже духовником. Она вразумляла нас строгостью, граничащей с жестокостью, но в то же время покрывала такой любовью, таким смирением, каких я больше не встречала на этой земле.
Это было величайшим духовным даром от Господа — встретить моих бесценных духовного отца и духовную мать раньше, чем я узнала, что в моей Церкви есть такие вещи, которые не имеют ничего общего со Христом.
Когда я делала первые шаги в Церкви, мне довелось стать свидетелем невероятных событий и испытаний, рождавших на моих глазах духовные добродетели, вполне сопоставимые с описываемыми в древних патериках. Я счастливый человек. Одно дело читать о том, как подставлять правую щеку после удара по левой, и совсем другое — видеть как человек реально это делает, нимало при этом не чувствуя зла, а только сострадание.
История 1. Как матушку прилюдно обругивали
Я её раз сто рассказывала в трудные минуты роптушкам на матушку. О том, какой послушницей была сама матушка Николая.
Мне довелось с ней жить в одной келье в Шамордино.
Из этой убогой хибары за оградой монастыря без окон, дверей и удобств выросли две могучих игуменьи, одна крепкая молитвенница, а я была четвёртой, на мне природа отдохнула.
В хибаре сестры оказались по навету. Выселение за ограду было наказанием за какие то мнимые нашептывания. А я попала в эту самую, наверное, правильную историю в своей жизни, по счастливому стечению обстоятельств просто заодно. Сестрам разрешалось ходить на общую трапезу и богослужения, но их лишили всех послушаний. Испытание праздностью для монашествующих, как выяснилось, ноша гораздо худшая, чем тяжелый труд.
В келье мы проводили очень много времени. Одна сестра была очень опытной в монашестве, она приехала в Шамордино из знаменитого прибалтийского монастыря, который не закрывался при советской власти. Рассказывала, как попала в монастырь почти сразу после школы, и как много лет тяжело трудилась на коровнике, прежде чем быть зачисленной в послушницы. И много других интересных историй. Ей, конечно, было обидно, что вот так несправедливо она, опытная мантийная монахиня оказалась в тяжёлых испытаниях, и сетования были очень горестными..
А матушка Николая (тогда ещё инокиня Ефрасия) впечатлила меня совершенно другим умонастроением. Она очень тактично всегда прерывала жалобы разными интересными затеями. Читала нам вслух записки игумении Таисии, снаряжала ароматный чай, кормила всех сладеньким и уговаривала не роптать на матушку. «Матушка спасает нас этим испытанием, не надо противиться. Господь готовит нам венец небесный если потерпим достойно. Монаху поношения в радость должны быть, смирением в рай войдём.» Ну, и многими другими простыми и добрыми обещаниями уговаривала не роптать. Изо дня в день. Много дней.
А ведь по-человечески ей должно было быть обиднее всех. Она была на важной должности в Москве, и в монастыре, благодаря уникальным организаторским способностям, стала экономом. В сущности, все, что было построено в монастыре после совдеповской разрухи, было сделано её трудами и хлопотами. На грохочущем грузовике она проехала пол-России, то выпрашивая стройматериалы, то меняя урожай картошки на консервы и макароны. Это было самое начало 90-х. Тотальный дефицит и развал кругом, но маменька как-то ухитрялась корпус за корпусом подключать к электричеству, налаживать водоснабжение и канализацию, крыть крыши, вставлять окна и т д.
Но игуменья все равно всегда была ей недовольна и сильно смиряла. Когда приезжал служить Святейший или епархиальный владыка, матушке никогда не доводилось бывать на службе или праздничной трапезе. Её всегда оставляли на кухне готовить, накрывать, подавать. И ещё прилюдно обругивали, что плохо яблочки почистила или котлетки переперчила.
Так вот ни разу матушка на это не обиделась. «Простите» и «благословите» — больше этих двух слов она себе не позволяла говорить игуменье, как бы та её не склоняла. И вот я девчонкой смотрела на это, и все крепче верила, что жить по примеру древних обителей можно и в этом безумном мире и веке, что сораспяться Христу возможно!
Поскольку я была не наказанной, а попала в хибарку по стечению обстоятельств, участия в послушаниях меня не лишили, и даже дали очень взрослое и почетное послушание — поставили в череду чтения неусыпаемой Псалтири. С 2 до 4 часов утра. А топать до храма через всю территорию монастыря-деревни в кромешной тьме. В монастырской ограде все еще было очень много деревенских домов, построенных в советское время. Ну и живности всякой, соответственно, большое количество. Мне, совершенно городской девчонке, и днем-то страшно было мимо индюков и лающих собак ходить, а уж ночью…
Вот я сейчас оглядываюсь назад и не понимаю, как это я поверила матери Ефрасии, что по крепкой вере я, как днем дойду, и в темном храме Псалтирь читать не побоюсь. Но так она уверенно меня крестила перед выходом и говорила – «Богу верь, за послушание все будет хорошо!». И я ходила, и читала, и не боялась. И, кстати, спустя годы сестры рассказывали, что домик наш был полон мышей. А я ни одной не увидела за все время! И спала на топчане из старых досок, и мылась в тазу в холодной воде, и не было человека счастливее меня.
А потом мимо проезжал мой духовный отец. Он пожить-то меня в Шамордино благословил, но не знал, что я в такую непростую историю попала, ну и стал жалеть. Тут уж и я себя стала жалеть, разревелась, и вдруг реальность навалилась и уехала я в Оптину обратно.
История 2. Как матушка строила обитель
Матушку вскоре перевели поварихой в епархиальное управление. Я стала ее там периодически навещать. На мой незрелый взгляд, там были какие-то обидные порядки и отношения. Матушка — вчерашний гений светского технологического прогресса и бывший монастырский эконом часами варила-шпарила вкуснейшие блюда буквально из топора, а многие семинаристы и молодые священники вместо «спасибо» какие-то замечания глупейшие делали. Типа «ты матушка, что ли не видишь, что я отец-дьякон, а ты мне тарелку простую дала. Мне, как батюшке, с каемочкой подавать надо». А она им в матери годится, но спокойно так отвечает «простите, батюшка!» и меняет тарелочку с почтением. Ну, прямо вот нисколько она не закипала от таких ситуаций. И меня потом вразумляла о том, насколько это ей, монашке-деревяшке полезно и как она благодарит Господа за эти уроки смирения.
А потом она вдруг позвонила, и я впервые ее услышала по-человечески взволнованной. «Ты можешь приехать? Мне владыка предложил настоятельство. Надо бы к старцам. Можешь отвезти?»
И это выглядело настоящим чудом. Прямо вот вчера все ее гнали, смиряли, и конца-края было не видно, а тут вдруг на тебе, за терпение – венец уже здесь, и Царства Небесного ждать не надо. Мне казалось тогда, что игуменство – это венец.
А на самом деле впереди были несколько лет страшнейшей бедности, трудов, невзгод, пережитый на ногах инсульт, проверки прокуратуры на предмет, не мучают ли сирот, предложения выпить с сестрами в обмен на пожертвования от Газпрома и много чего еще.
С одной стороны, каждый день был пронизан чудом воскрешения святыни из пепла. Со всех сторон стекались какие-то невероятно прекрасные сестры, а стены и своды будто ангелы ночами складывали. Порой зайдешь в игуменскую, если так можно было назвать клетушку под лестницей, а мать чуть не плачет, просит молитв у всех, чтобы в долговую яму не попасть. Она, кажется, все стройки начинала только с молитвы, а не с готового бюджета в наличии в монастырской кассе. Поплачут они вместе с матерью-экономом, помолятся, ну и пойдут, и вдруг появляются у ворот какие-нибудь благодетели.
И в этой же реальности были сестры, которые матушку не только ругали, но и били. Прямо по лицу и при всех. И были сестры, которые, уходя, осыпали ее какими-то дикими обвинениями, но когда возвращались, она с материнской любовью и радостью принимала назад, и о каждой ночами молилась со слезами благодарности, что вернул Господь заблудившуюся овечку. Ведь на каждую руку сестры она при постриге бесстрашно возлагала свою и обещала дать за нее ответ Богу.
«Блюди опасно, да не нерадения ради твоего погибнет душа ея, имаши бо ответ дати Богу о ней в День Судный». И каждая сестра давала вполне конкретные обещания. Вот ведь как в чинопоследовании: «Ты же, якоже Христови, во всем повинися старице и во всем терпелива буди, смиренна же, послушлива, кротка и молчалива и обрящеши благодать пред Богом и спасешися». И все равно все люди. Были те, которые отступали.
Но за 20 или дальше больше лет я ни разу не слышала матушку игуменью обиженной или оправдывавшейся в самых нелепейших обвинениях. Обычно в ответ на поношения она говорит примерно следующее «Не верьте, что обо мне говорят. Я еще хуже».
Вот мне не очень уютно все это сейчас рассказывать, вроде как приоткрывать тайны чужих духовных подвигов, но и промолчать кажется совершенно несправедливым на фоне дьявольски соблазнительных опусов случайной прохожей, вываленных в сеть накануне юбилея возрождения любимой обители.