«Счастливым можно быть в любое время». Священник Владимир Лапшин

15 Дек

Подписывайтесь на наш подкаст:

Под миром каждый понимает свою победу

— Когда наступают тяжелые, невыносимые времена, в людях становится больше веры или меньше? С одной стороны, нам нужно утешение, а с другой — мы говорим: «Господи, почему Ты не с нами? Почему не вмешаешься, не защитишь?» 

— Вера всегда была не для утешения, а для служения. Смысл христианской веры не в том, чтобы Бог нас гладил по головке и исполнял наши желания — для этого есть золотая рыбка или щука у Емели. Суть христианства в том, что мы служим Христу, исполняем Его заповеди, Его волю. 

Хотя, конечно, в такие моменты, как сейчас, нужна поддержка, каждый человек в ней нуждается. Тот, кто ищет эту поддержку для служения Богу, ее находит. Если кто-то ищет просто утешения для себя, то с этим может быть сложнее.

— Можно я немного переиначу ваши слова? Сейчас не Бог должен нас пожалеть и защитить, а мы должны Его пожалеть и защитить. Можем ли мы в каком-то смысле быть для Бога опорой?

— Бог нас уже давно пожалел. 

В Евангелии написано, что Сын Человеческий пришел спасти этот мир, чтобы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную.

Что такое жизнь вечная? Что значит «не погиб»? Это вопрос уже фундаментальный, богословский, туда залезать далеко не хотелось бы. Вы правы, да, можно сказать, что суть христианства не в том, что Бог нас должен жалеть, Он уже это делал, делает и будет делать. Но мы чем-то должны ответить. Он доказал Свою любовь тем, что отдал Сына единородного на смерть, так сказано в Евангелии. А что мы для Него делаем? 

— Похоже, что именно сейчас мы отвечаем на Его любовь ненавистью друг к другу. Но как спастись от ненависти, если это нормальное чувство, которое человек испытывает к врагу, к убийце?

— Это не нормальное чувство. Это животное чувство, а человеку сказано: любите врагов ваших. Тем более, если человек считает себя верующим христианином. Да, это очень трудно. По-человечески просто невозможно. Но Иисус ясно сказал, что невозможное человеку возможно Богу. Все зависит от того, чего мы просим, с чем мы обращаемся к Богу. Сегодня все говорят, что хотят мира, но каждый под миром понимает свою победу. Победа одного — это поражение другого. 

«У нас сейчас огромное количество диванных бесноватых»

— Насколько в нашей нынешней жизни возможна сосредоточенность, стоит ли к ней стремиться? Или это, наоборот, предательство — стремиться к внутреннему покою?

— Все зависит от того, ради чего. Если я ищу покоя и сосредоточенности, чтобы быть более эффективным в защите каких-то ценностей, идеалов, того, во что я верю, чтобы служить Богу, это одно. Если я ищу покоя, тишины, сосредоточенности только для того, чтобы мне было комфортно, это совсем другое. Тогда это и есть предательство. 

Священник Владимир Лапшин

Самое главное, во что все упирается — то, ради чего я стал христианином. Если я стал христианином, чтобы только свою душу спасти, то это плохо. Если я стал христианином, для того чтобы служить Богу и чтобы мир был спасен, это совсем другое дело.

— Получается, что чем хуже в этом мире, тем лучше для христианина, потому что это дает ему возможность проявиться во всей своей христианской полноте?

— Искать этого не надо, оно само придет. И испытание, и искушение, и крест. Сбрасывать крест нельзя, но самому рваться не надо. 

— То, что сейчас происходит, — это наш крест, испытание, которое послано нам Богом? Всякое ли испытание от Бога?

— Апостол Иаков пишет: «В искушении не говори, что тебя искушает Бог». Бог никого не испытывает. С другой стороны, Господь говорит, что если не будет на то воли Отца Небесного, волос с вашей головы не упадет. Это все двояко. 

И это даже не сейчас началось. А изменение климата? Какие-то глобальные техногенные катастрофы — та же Чернобыльская АЭС. 

— И тот же ковид.

— Даже ковид — какое испытание и искушение! Это не значит, что Бог нам все это устраивает. Каждый искушается собственными грехами, прежними ошибками. 

Мы ведь часто представляем бесов так, словно есть линия соприкосновения, где бесы воюют с ангелами. На самом деле все гораздо сложнее. Бесы — тоже творения Божии, и Бог их тоже любит. Поэтому Он их не уничтожает, дает им возможность хоть как-то существовать. 

Помните евангельский рассказ о том, как Иисус исцеляет гадаринского бесноватого? Бесы просят Его: «Не прогоняй нас в бездну. Дай нам хоть в свиней войти». Он говорит: «Ну, идите в свиней». 

— И бесы веруют и трепещут.

— И бесы веруют и трепещут. Бог их контролирует, не дает им распоясаться, распуститься. Но иногда мы сами даем им возможность действовать в нашей жизни. 

Если человек одержим бесом, значит, тот где-то нашел дырочку в защите, проник в него. Мне приходилось сталкиваться с людьми, которые… я не знаю, насколько они были реально одержимы, может быть, у них были проблемы с психикой. Но им самим это нравилось! Все нормальные, а я такой особенный. 

Одни бесноватые бегут в пустыню, прячутся в пещере. Но бывает и другая одержимость. 

В крещении мы получаем реальную защиту от Бога, когда запечатываются и глаза, и нос, и рот, и уши, все органы чувств, и руки, и ноги, и тело — все помазывается священным миром, и через это мы получаем некое ограждение. Но если нам хочется поиграться, то стоит приоткрыться — и такой легион проникнет…

Вера — это не когда у вас что-то чудесным образом получается

— Что является противоположностью ненависти? Все больше кажется, что равнодушие. Может быть, горячее чувство лучше, чем ни то и ни се?

— Альтернатива ненависти — все-таки любовь, другое дело, что у нас ее нет. Важно помнить, что человек из двух природ. Он, с одной стороны, существо духовное, а с другой — вполне земное, животное. Ненависть — это прорыв животной сущности нашей: инстинкты, озлобленность, агрессия. Важно противопоставить этому то, что нам даруется от Бога, искать, просить этого. 

Все время в нашем храме мы говорим о том, что просить надо любви, мира, терпения — того, чего нам больше всего не хватает. Когда захлестывает суета, надо молиться о смиренномудрии. Захлестывает зависть — значит, молиться о преодолении зависти. Если ненависть — значит, молиться о любви, о смирении. В Евангелии есть все ответы.

— Почему это так трудно, почти невозможно?

— Это возможно. Просто люди не хотят. А когда мы чего-то не хотим, нам все трудно. Если я не хочу есть, меня трудно заставить, чтобы я поел нормально. Если я не хочу делать зарядку каждый день, я всегда найду кучу причин, чтобы ее не делать. 

И тогда опять вопрос, для чего мы пришли в церковь. Если для того, чтобы нигде не жало, это один вариант. Если для того, чтобы служить Богу и служить до конца, это совсем другое. 

Господь в Евангелии говорит: «Кто хочет следовать за Мной?» Он даже никого не заставляет. Он говорит: «Каждый день бери свой крест и иди за Мной». А крест — это больно и страшно, это мучительное орудие смертной казни. «Каждый день бери свой крест и иди за Мной», — вот суть христианства. 

— Если к вам приходит мать, которая потеряла сына, вы ей скажете: «Возьми крест и иди»? 

— Конечно, я буду плакать вместе с ней. Но если она ходит в храм, то на следующий день в проповеди она услышит эти слова: «Отвергнись себя, возьми свой крест». Может быть, не сразу, может быть, через какое-то время она начнет понимать. 

Из детей моих прихожан и прихожанок сегодня, слава Богу, все живы. Но у одной прихожанки некоторое время назад сын погиб в автокатастрофе, у кого-то маленький ребенок умер от страшной болезни. Почему это? Зачем это нужно? Понять это невозможно. Это вопрос доверия Богу. 

— Да, физическая смерть бессмысленна, однако уход человека к Богу — это хорошо? Вы готовы это сказать матери, которая потеряла ребенка?

— Иногда человека нужно ошарашить. Если он потерял голову и не просто плачет, но бьется об стенку головой и воет, то надо напомнить, что необходимо довериться Богу, а завывания — сплошной эгоизм. Вы думаете только о себе, а не о ребенке. Ребенок идет к любящему Отцу, за него только порадоваться можно. Иногда такими словами можно человека хоть в какое-то чувство привести. 

Смог ли бы я сказать это матери? Все зависит от ее состояния. Да и от моего тоже. Я же ведь не Господь Бог, а человек, слабый, немощный, старый, больной. И у меня бывает, что терпения не хватает, и какие-то семейные проблемы могут быть, и все что угодно. Но я очень доверяю Богу. 

Господь говорит: «Если будете иметь веру с горчичное зерно, скажете горе сей, чтобы она вверглась в море, и будет так». Многие считают, что вера — это когда у них что-то чудесным образом получается. Но мы можем вспомнить Ветхий Завет, когда Моисей совершает какие-то чудеса, а египетские жрецы все это повторяют. И у них тоже все получается. Чудо, сверхмощь — не показатель веры. 

Сила веры — это доверие Богу, готовность принять самые тяжелые испытания. Помните, как жена говорит Иову: «Похули Бога и умри спокойно»? А он отвечает: «Как же так? Принимали хорошее, а от плохого откажемся?» 

И еще Иосиф. Помните, «Иосиф и его братья»?

— Конечно.

— Они же хотели его убить, потом все-таки один из братьев уговорил: «Давайте сохраним ему жизнь и продадим в рабство». И вот Иосиф прошел через самые страшные испытания, сколько раз был на краю смерти — и он же потом, увидев через много лет своих братьев, стал их жалеть и утешать! Для меня это христианская вера за сотни лет до Христа.

«Все разногласия преодолеваются любовью»

— Народу много у вас в храме?

— К сожалению, тут все одно на одно ложится — сначала ковид, потом это испытание. Реально многие уехали из России и, боюсь, уже никогда не вернутся. Многие стали гораздо реже ходить. Говорят, что страшно лишний раз из дома выйти. А я им: «Наоборот, здесь мы все вместе, семья, поддержим друг друга». 

Узнать какие-то новости о том, кто уехал. 

— Чем приход отличается от коллектива? 

— Мне не очень нравится слово «приход». Пришел, ушел. Мне нравится слово «община», когда люди друг друга знают, вместе празднуют события семейной и личной жизни, отмечают дни рождения, ездят отдыхать большими группами, просто поддерживают друг друга. 

Если приход, то люди сегодня пошли в этот храм, завтра в другой. Община — это те люди, которые ни при каких обстоятельствах не пойдут в другой храм, разве только если в их храме ремонт. 

— Возможно ли в общине единомыслие? Все ли одинаково относятся к происходящему?

— Для меня церковь — это семья. В семье люди тоже на какие-то вещи смотрят по-разному. Все это мы преодолеваем с любовью. 

У меня нет примеров, чтобы семьи раскалывались из-за отношения к последним событиям. Но некоторые жалуются: «Мы настолько по-разному на все смотрим, что стало очень трудно». Я говорю: «Потерпи. Жить вообще трудно. Господу, думаешь, было легко с Его апостолами, которые ничего не понимают? Он идет на смерть, а они спорят, кто из них главнее, кто важнее».  

«Места священника для тебя нет. Вон вас развелось сколько»

— Мне кажется, что вы очень спокойный человек. 

— Я старый человек. Мне 75 лет почти уже. Я прошел через много испытаний. Начал работать в 16 лет, и работа была довольно тяжелая — на заводе фрезеровщиком. Потом пошел механиком в НИИ автотранспорта, потом на автокомбинат обычным автослесарем. Ну а дальше меня поманила романтика приключений, и я стал изыскателем. Отучился на курсах топографов, поступил на заочный в МИИГАиК, Московский институт инженеров геодезии и картографии. С трудом закончил три курса, но стал много ездить в экспедиции и продолжал это, даже когда уже стал верующим человеком.

— Экспедиции и жизнь на природе сыграли в этом свою роль?

— Конечно, именно это. Я стал задавать себе вопрос о смысле того, что я делаю: если я так люблю природу, что специально стал изыскателем, то почему, куда бы я ни приехал, после меня строят какую-нибудь дорогу или завод, и от природы ничего не остается? 

— Прямо вот мысли об отшельничестве?

— Моей жене и сейчас очень тяжело жить в городе, она все время говорит: «Давай уедем куда-нибудь в деревню». Но что мы там будем делать? Печку надо топить, дрова заготавливать и так далее. Притом, что изначально именно она была городской жительницей, это я все время был на природе. 

Призван ли человек к тому, чтобы строить заводы, космические корабли, плотины? Для чего ему нужен весь этот технический прогресс? Я мучительно искал ответы на эти вопросы, читал книги. Родственники меня познакомили с отцом Александром Борисовым, который тогда был дьяконом, а он свел меня с отцом Александром Менем. Я стал бывать в храме на малых группах, семинарах. Это было такое домашнее духовное и интеллектуальное развитие, ведь я был человеком совершенно необразованным, да в общем-то им и остался. 

Становилось все труднее совмещать работу с верой и церковной жизнью. Тогда отец Александр Борисов сказал, что если менять работу, то уж на самую лучшую. Я говорю: «Какая самая лучшая?» — «Священник». — «Кто же меня возьмет?» — «Попробовать надо». 

— Вы учились в семинарии?

— Да, я поступил, когда мне было 36 лет, и окончил в 1987-м. Это тоже было не высшим образованием, а средним, чем-то вроде техникума.

Уже в разгар перестройки, в преддверии 1000-летия Крещения Руси, что-то в обществе стало меняться, и мне удалось рукоположиться в священники, но не в Москву. 

Я пришел к секретарю Патриарха, отцу Матфею Стаднюку, замечательный был человек. Говорю: «Отец Матфей, дьяконом я служить не буду, у меня ни голоса, ни слуха. Только священником». Он чуть со стула не упал, говорит: «Каким священником? У меня и дьяконского места для тебя нет. Вон вас развелось сколько!» Я сказал: «Слава Богу!» Развернулся и ушел.

Потом освободилось место в области, отец Матфей отправил меня туда, где — не без участия, думаю, отца Александра Меня, к которому с уважением относился митрополит Крутицкий и Коломенский, владыка Ювеналий — я стал священником.

— Никогда не жалели? Иногда человеку кажется, что он неправильно выбрал свою дорогу.

— Я и сейчас считаю, что я не своим делом занимаюсь. Столько молодых, образованных, умных священников. У меня все время был и есть какой-то комплекс недоученности.

Все, с кем я работал, давно в упокоении. Не зря же говорят, что у изыскателей три хронических заболевания: ревматизм, алкоголизм и ненормальные семейные отношения. Меня ведь по 6–8 месяцев подряд дома не было. Мы женой ни разу даже не отдыхали вместе. Лето — разгар работы, я всегда в экспедиции. 

«Хорошо быть верующим, но не до такой же степени!»

— Как вы познакомились?

— Ой, это забавная история. Мы познакомились с ней в Бауманском райкоме комсомола. Она работала там девочкой-статистиком, выписывала какие-то учетные карточки. А я был дружинником в комсомольском оперотряде. Мы там пересекались, встречались немножко.

— Как она отреагировала, спустя годы, на ваше желание рукоположиться? 

— Она говорила: «Верующим быть хорошо, но не до такой же степени!»

Моей жене и троим детям непросто было. Раньше у меня был заработок на уровне профессора, жена никогда не надрывалась на работе, занималась воспитанием детей. И вдруг… Накоплений никаких, сберкнижка есть, но на ней скорее пусто. В семинарии минимальная стипендия 15 рублей, если учишься без троек — 20 рублей, если отличник — 25. Вот и весь доход. Жена хорошо печатала на машинке, стала подрабатывать. 

— Она не роптала?

— Роптала не роптала, а выбор сделан. Помню, была жутко холодная зима, а наша старшая дочка бегала в школу в резиновых сапогах и в болоньевом плаще. Под плащ на школьную форму надевала кофту. На еду еще кое-как хватало, а на одежду нет. 

Я подрабатывал в храме. Алтарничал по субботам после занятий и по воскресеньям на ранней и на поздней Литургии, а потом занимался уборкой: зимой чистил снег, осенью мел листву, выколачивал ковры, мыл посуду. Друзья немного помогали, отец Александр Борисов подкидывал денег иногда. Три года моей учебы мы как-то протянули.

В начале июня я выпустился из семинарии, а в сентябре меня рукоположили в священники. Я впервые тем летом в отпуск съездил. Моя семья отдыхала в Эстонии, и я к ним выбрался на какое-то время. Так хорошо было! Вернулся в августе, мне звонят из Новодевичьего: «Приезжайте, надо поговорить по поводу вашего рукоположения». Я говорю: «Можно через неделю?» — «Нет. Сейчас приезжайте, а рукополагать будем завтра». 

Я сразу собрался, поехал. Там все эти разговоры, бумаги, оформление, документы.

Неделю дали потренироваться в Новодевичьем — и отправили на приход. Первая служба у меня была на праздник Воздвижения Животворящего Креста Господня, 27 сентября. 20-го меня рукоположили, а 27-го я уже на самостоятельной службе, и двунадесятый праздник.

Так иногда учат плавать — бросают в речку с лодки.

— Выплывешь — хорошо, потонешь — сам виноват?

— Как-то выплывал. Поначалу ужас был, конечно. С одной стороны, мне церковная жизнь была знакома, я алтарничал четыре года. Но одно дело, когда ты алтарник, а другое дело — когда священник. Время было нищее, а храм нужно ремонтировать, коммунальные платежи платить, какие-то отчисления в фонд мира. А еще что-то выкроить певчим хотя бы на проездной, а еще обед после службы устроить. 

Перед началом первой своей службы слышу какой-то говор в храме, выхожу, а там десять бабушек — и все. Что ты с них возьмешь? Наоборот, это им помочь надо.

Потом дело пошло. Из Подольска стали приезжать, храмов-то было раз-два и обчелся. Сейчас в Чеховском районе их около 50, а тогда было три. В Москве сейчас более 600 храмов, а когда я алтарничал, было всего 40.

«Любое время хорошее»

— Все равно счастливое время было? Или нет?

— Любое время счастливое.

— А сейчас? 

— И сейчас. Я смотрю на своих внуков — конечно, мне за них страшно, потому что возраст такой… Но они учатся, у них студенческая жизнь. А самый старший внук уже второй год работает, обсуждает какие-то свои производственные проблемы. Господи, это же так интересно все! Любое время хорошее.

Недавно приходит в храм тетенька, такая, немного не в себе: «Батюшка, как вы относитесь к апокалипсису?» Я говорю: «Никак я к нему не отношусь. Я сам по себе, он сам по себе». Она не унимается: «Что вы думаете про последние времена?» 

Счастливым можно быть в любое время. Даже во время Второй мировой войны люди находили источники радости. Не случайно апостол Павел пишет: «Радуйтесь, радуйтесь, радуйтесь. Всегда радуйтесь». Он не говорит, радуйтесь, когда вас по головке гладят, всегда радуйтесь, за все благодарите. 

Отец Александр Шмеман писал, что невозможно быть верующим человеком, знать, что есть Бог, который тебя любит, который для тебя все приготовил, что Царство Божие тебе уже даровано, — и не радоваться.

Лет 35 назад, когда я только начинал священническое служение, мог сказать: «Жизнь — это испытательный полигон, мы здесь тренируемся, развиваемся, набираемся сил, умений, чтобы потом, в вечности…» 

Теперь я понимаю, что уже сейчас нужно жить вечностью. Мы должны этому учиться. Царство Божье — это царство любви, открытости, принятия. Оно даровано нам здесь и сейчас, только мы его не принимаем, не ощущаем, не умеем в нем жить. Надо учиться. 

— Все, что вокруг, этому не способствует.

— В конце ноября будет презентация книги «Брат Роже из Тезе», об основателе общины Тезе (интервью состоялось в начале ноября. Роже Луи Шюц-Марсош (1915–2005) — франко-швейцарский христианский лидер и монах, основатель и первый глава экуменической общины Тэзе в Бургундии, Франция. — Примеч. ред.).

C 1993 года и вплоть до ковида я каждый год ездил туда со своими прихожанами. Все, кто там бывал, говорили одно и то же: «Господи, хорошо нам здесь быть. Давайте построим три кущи». Там живут люди разных конфессий со всего мира. Протестанты, католики, православные. Говорят на разных языках, но все друг друга любят, вместе молятся, стараются друг другу помочь.

Величие брата Роже в том, что он всю жизнь пытался показать людям, что так можно жить.

— Хорошо общину создавать во Франции, когда все вокруг цветет и колосится.

— Эта община как раз и создавалась в ответ на Вторую мировую войну, когда вокруг были оккупанты, беженцы, разруха. 

Вы знаете, у нас после службы бывает общая трапеза, и там всегда так весело. Мы смеемся, хохочем, хотя, казалось бы, вокруг такие события происходят. Все дело в том, что нам просто вместе хорошо. И зачем же нам гневить Бога, плакать и ныть? Мы лучше почаще будем собираться вместе и молиться о тех, кому сейчас плохо. 

Фото и видео: Сергей Щедрин