Искать то, что делает икону иконой
– Филипп, вы сын иконописца священника Андрея Давыдова, с иконой встречались с самого детства – чему вы научились у отца?
– Жизнь всей семьи была построена вокруг того, чем занимался отец. Я в детстве иногда выполнял какие-то мелкие поручения – провести линию, цвет подобрать. После школы остался с семьей, учился у отца. Именно благодаря ему у меня появились, как мне кажется, какие-то установки, грамотность, которые помогли двигаться в правильном направлении. Отец Андрей и иконописцы его поколения, которые были вокруг него, старались понять, за счет чего изображение становится иконой, что делает его особенным, достойным того, чтобы стать литургическим образом? Этот подход мне по-прежнему дорог – найти, что делает икону иконой.
– А что делает икону иконой?
– Иконописец не иллюстрирует Библию, житие святого, он дает некий глобальный образ.
В иконе не должно быть ничего отвлекающего, чтобы у человека, пришедшего в храм, была возможность сконцентрировать свой взгляд в этой части пространства и чтобы ему ничто не мешало молиться. Еще лучше – чтобы помогало, но это уже сверхзадача. В процессе работы иконописец выбирает для себя цвет, композицию. Но если он делает акцент на том, чтобы просто создать красивое произведение, со множеством декоративных деталей, получается, что он будет уклоняться от той непосредственной задачи, которая стоит перед ним.
Отец меня всегда этому и учил – важно правильно поставить задачу…
– Как вы искали себя в иконописи, чтобы ваши иконы получались узнаваемыми?
– С одной стороны, я не принадлежу к поколению, которое, как отец, заканчивало академическую художественную школу, вуз и на этом багаже, используя полученные навыки, двигалось в иконописи. Также не был натренирован ни в какой из местных иконописных школ, не обучен четким профессиональным методам.
Филипп Давыдов. Фото: Марина Хохлова
Так что некий багаж я вынес из дома. С другой стороны, получилось так, что мы с женой Олей (художник-иконописец Ольга Шаламова), года через три после окончания факультета теории и истории искусства Санкт-Петербургского государственного академического института живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина Академии художеств, друг на друга посмотрели и поняли, что все те знания, которые во время учебы нам казались поверхностными, недостаточными, вдруг у нас внутри начали работать, мы стали гораздо больше видеть, в том числе и своих ошибок.
Повторяю, главное – поставить задачу, какую ты хочешь решить. В большинстве иконописных школ, к сожалению, задача такая: скопировать наиболее точно то, что было сделано до тебя, а еще лучше – приукрасить, тогда настоятель будет доволен.
– У вас какая задача?
– В каждом конкретном случае стараемся думать, как реализовать конкретное изображение, которое человек писал, например, 500 лет назад, в новых условиях: новый размер доски – больше, длиннее, короче, новые условия освещения – светлый храм, темный храм, и еще очень много чего – например, количество золота.
Вот и планируешь: в этом храме золота надо совсем мало, а лучше никакого, чтобы местные бродяги не ограбили. Тебе приходится принимать какие-то решения для адаптации образа к современным условиям.
Почему адаптации? Исходя из самой первой задачи, что в иконе ничего не должно отвлекать, ты должен все решения принимать очень грамотно и обдуманно, подчиняя все свои фантазии главному требованию: чтобы икона оставалась иконой.
В работе очень важны эскизы. Еще когда я работал с отцом, была такая установка, что перед тем, как начать писать икону, нужно было сделать маленькое изображение 3 на 3 сантиметра, в нем разрабатывалась композиция. Позднее мы с Олей поняли, что необходимо еще больше подготовительной работы, – чтобы творчески мучиться не на доске, а на бумаге. Это очень сильно изменило нашу жизнь, потому что у нас примерно 80% работы идет на бумаге.
Например, ты решил, что в Благовещении будет такое движение, которое ты увидел в какой-нибудь миниатюре или скульптуре, ты пробуешь, смотришь, будет ли оно так же хорошо в твоих условиях, в твоем формате, в твоем колорите или нет. Мы очень много времени тратим на поиск окончательного результата.
– Как при этом вы решаете какие-то богословские задачи?
– Идя путем поиска, ты приходишь к тому, что отвечаешь за свои слова. Ты нашел именно такой зеленый цвет или синий, который будет наилучшим именно в этой ситуации для человека, стоящего перед иконой, – будет раскрывать данный образ в данных обстоятельствах.
Есть мнение, что икону можно сравнить с проповедью. Для проповеди священник пишет черновик, потом он говорит проповедь, которая имеет отношение к его конкретным прихожанам. Это и есть богословие, но только такое, которое адаптировано для тех, кто его слышит.
Чтобы «услышали» твою икону, необходим поиск, необходимо ходить по музеям и смотреть современных художников, чтобы, с одной стороны, тебе был знаком язык современного искусства и дизайна, а с другой – ты путем обдумывания и поисков мог пустить эти знания на службу Церкви, на службу богословию. Думаю, будь у Андрея Рублева современные краски, он бы непременно их использовал, причем так же гениально, как он использовал краски своего времени.
«Копии предыдущего не будет»
– Не было ли неприятия ваших работ заказчиком? Вы сдали работу, а вам говорят: «Что вы тут наделали? Мы хотели как всегда, как в XVI веке, а у вас все не так».
– У меня нет таких заказчиков. Тем, которые приходят, я говорю: «Следующее изображение не будет копией предыдущего». Здесь действительно очень сложный момент, потому что когда ты потратил время, разработал какой-то тип изображения, у тебя получилась какая-то удачная работа, есть соблазн ее тиражировать – некоторые художники так делают.
Но мы как-то поняли, что, когда ты в поиске, у тебя совершенно другое состояние мозга. Когда ты ищешь, ты идешь вперед, а когда ты стараешься сделать так же, как было – ты как будто влезаешь в самого себя, каким ты был неделю, месяц или пять лет назад, и основная энергия как раз уходит на то, как сделать максимально похоже, и это чувствуется.
– Сейчас есть такое мнение, что нет прорывов в современной иконе, потому что либо все копируют, либо ведут поиски чисто интеллектуально, что называется, от головы.
– Недавно ребенок дал книжку по фотографии, и там написано, что у человека мозг одновременно воспринимает мир через два параллельных визуальных процесса. Первый – узнавание: «О, это знак, что переход запрещен». «О, это Богоматерь Владимирская, я ее сто раз видел». Второй – тот процесс, который воспринимает цвета, композицию, ритмы, фактуру и так далее – тот, который именно видит, считывает реальность и то, как она на него воздействует.
Передо мной стоит зеленый стул. Как зеленый стул на меня воздействует? Как воздействует на меня шкаф с белыми дверцами, в отличие от черного шкафа? Это второй процесс, который далеко не у всех включается, многие просто не подозревают о нем.
Большинство иконописцев работают на этом первом уровне, потому что заказчики на нем живут.
Пишут то, что четко узнается. Если это будет еще и аккуратно, позолочено, да с драгоценными камнями – вообще отлично!
Мы пытаемся включать ту самую вторую составляющую, потому что мы видим: ее включали наши древние предшественники и сегодня включают некоторые современники. Но их мало, потому что этому не учат, а учат как раз узнаванию и узнаваемости.
– Так все-таки что в иконе важнее – смысловое содержание или изобразительно-выразительные средства?
– Древние иконописцы были очень сильными художниками и работали сразу на многих уровнях. Первое, как говорит моя тетка, художник-авангардист: человек реагирует на пятно. Если мой среднестатистический сосед по подъезду увидит икону, которая обращена лично к нему, он на нее среагирует. Смысловое содержание неотделимо от выразительности.
– Иногда кажется, что ваши работы звучат некоторым сознательным противопоставлением тому, что делает отец Андрей, который достигает выразительности несколько иными способами, чем вы, ему в том числе важны детали, ваши же работы крайне лаконичны – так ли это?
– Честно сказать, я не умею так делать, как отец. У меня не получается координировать такое большое количество разных характеров, разных выразительных форм и так далее.
Даже работая в одной мастерской с моей женой Ольгой, я могу сказать, что ей удается делать праздники гораздо легче, чем мне. Мне проще сконцентрироваться на одной мысли и ее реализовывать.
Икона – это опыт, принадлежащий всем
– Что происходит сегодня в современной иконописи?
– Можно увидеть два параллельных процесса. Один процесс – это удовлетворение пожеланий настоятелей, которые выражаются очень конкретными словами: «Сделай так, как было. Я тебе за это деньги заплачу, тебе будет на что купить хлеб».
Второй процесс подразумевает, что ты должен найти что-то новое, интересное, и тебе никто не обещает никакого заработка. Если ты отваживаешься на это, если у тебя есть какая-то альтернативная работа, значит, может быть, ты сможешь двигаться вперед.
В целом иконопись воспринимается как ремесло, пусть и священное, а не как искусство. Водопроводчик хорошо починил батарею и покрасил. Иконописец рядом с батареей написал и поставил свою икону – отношение к обоим одинаковое.
– У вас иконописание – не главный источник дохода?
– Нет. Мы с Ольгой преподаем курсы иконописания в разных странах – в Америке, в Австралии, в Канаде.
В западных странах в течение XX века очень сильно рос интерес к соседям. Прошло то время, когда протестанты стремились отделиться во всем от католиков и быть противоположными. Сейчас все друг к другу ездят на конференции и заимствуют опыт.
Икона – это как раз опыт, принадлежащий всем, потому что до XI века такого жесткого разделения Церквей не было. Традиционное церковное искусство – это инструментарий визуального воздействия или взаимодействия с человеком.
Художники-иконописцы больше тысячи лет работали над тем, чтобы выработать какие-то правила и создать гениальные образы. Это искусство, которое творилось в стенах церкви.
Представителям разных конфессий интересно, как пользоваться этим инструментарием, какова специфика некоторых качеств этого инструментария.
Понятно, что у православных гораздо больше понимания того, как икона используется. Но православному порой сложно объяснить, что нужно прилагать усилия не только для того, чтобы полировать золото, а для того, чтобы образ работал на современника. У нас люди привыкли относиться к иконе, как к дорожному знаку. Ты ее «считал» и пошел дальше.
– Как преподавать иконопись? Пришел человек, может, он вообще даже неверующий или другой религии, а ему предстоит учиться писать сакральный для христиан образ…
– Зайдите в софринский магазин. Мне так там буквально хочется плакать. Настоящие иконоборцы сейчас, небрежно относящиеся к сакральному – это они.
Что касается наших занятий, то если к нам приходит какой-нибудь буддист или йог, он тоже по-своему движется к Богу – он вырос в другой культуре и знает только вот этот путь. Наша задача показать, что движение к Богу может осуществляться и такими, более традиционными путями.
– В чем самая главная проблема современной иконописи?
– В том, что нет запроса на икону как на искусство, в неграмотных заказчиках. В том, что учат ремеслу, а не учат думать.
Если бы людям рассказывали, что можно не только так, а вот и так, и вот так, у очень многих иконописцев была бы гораздо более интересная жизнь и во многих храмах появилось бы больше вдохновляющих икон. А когда будущим иконописцам сразу говорят: «Шаг влево, шаг вправо – расстрел», – то это очень печально.
Радуется ли иконописец, если его копируют
– Икона и авторское право – вроде бы понятия несовместимые. Ведь даже Стоглавый Собор велел писать Троицу как у преподобного Андрея Рублева…
– Со времен Рублева за эти столетия было написано очень много Троиц, и далеко не все они были сделаны в полном соответствии с оригиналом, все-таки иконописцы вносили в икону что-то свое.
Если мы посмотрим на иконы наших предшественников, мы увидим, что почти каждая из них имеет что-то особенное. Если поставить в ряд 50 разных икон Троицы, они все будут разные, потому что каждый иконописец нашел для себя какой-то путь, какое-то сочетание элементов, цветов, какое-то свое решение. И ты видишь этот труд, ты знаешь, что Рублев делал вот так, и видишь, в какую сторону от Рублева ушел его последователь, что он сделал своего. Современные иконописцы очень часто нажимают кнопку ксерокса, и ты не видишь этого усилия, человек просто старательно пересказывает теми же самыми словами то, что сделал кто-то до него.
Когда я говорил об этом с богословом из Румынии, он сказал: «Я понимаю, о чем вы говорите. Из богословия я вам приведу пример такой. “Мой сосед верит в Бога, и я вам расскажу, во что он верит”. А есть другой вариант говорить: “Я верю в Бога, я вам расскажу, во что я верю”».
– Вот, например, вы видите копию вашей работы, это значит, что для кого-то она оказалась значимой и он решил ее повторить, сделать список. Это разве плохо?
– Почему мне должно это нравиться? Я очень много потратил сил, энергии, чтобы прихожанам моего храма сказать о Боге именно так. Я уверен, что тот, кто копировал мной написанную икону, делал это для других прихожан, и он будет говорить более убедительно, если станет использовать свои собственные слова.
Прихожане ему поверят больше, если они увидят, как он думал, работал над тем, чтобы написать для них.
В живописи, в художественном поле каждое движение кисти индивидуально. Если мы сознательно превращаем себя в инструмент копирования, значит, мы выключаем голову и в этот момент превращаемся в ксерокс.
– Почему же в древности списки старались делать как можно точнее?
– Все равно списки делали с головой и узнавалась рука мастера. Отойдем от иконы. Вот стихотворение Горация: «Я памятник воздвиг себе…» Его переводили и Державин, и Пушкин, но, читая, ты понимаешь, где «первоисточник» и насколько каждый из поэтов сделал уникальное узнаваемое произведение на его основе…
– Если вашу икону возьмут за основу, что-то добавят, что-то изменят, как вы отнесетесь?
– Я буду очень рад, если человек найдет новое решение на основе моего. Просто чаще всего это бывает не очень осознанное копирование.
Вот есть у меня икона Божьей Матери Владимирская, написанная когда-то давно, и на полях иконы – маленькие звезды. У меня звезды маленькие, и они там тонут в этом поле, чуть-чуть мерцают. А другой человек сделал такую же икону, только звезды огромные на полях. Согласитесь, это как раз копирование…
Вопрос здесь не в том, можно ли говорить о нарушении авторских прав или нет, а в том, работал ли художник или просто «отксерил» чужое произведение.
Просто, зная образцы, ты видишь, на что употреблялась основная творческая энергия. Если на то, чтобы взять твое решение, но сделать его более аккуратно, тебе обидно. Если твое решение человек развивает, старается найти свой интересный путь, тебя это радует.
– Это именно тенденция XXI века? Или такое могло быть, скажем, в XV веке, когда иконописец мог сказать: «Вот здесь меня просто скопировали, а здесь – решали по-своему»?
– Тогда не было ксероксов, не было технической возможности взять и досконально скопировать, поэтому все волей-неволей работали самостоятельно.
Заимствовали какие-то мотивы, цвета, композиции, но не приходили с калькой к соседу. Им приходилось напрягаться, они не могли на экран своего телефона вывести изображение, чтобы с него рисовать.
– До каких пор можно разрабатывать икону, где та черта, за которую нельзя переходить?
– В том-то и дело, что ты постоянно находишься в состоянии анализа того, насколько далеко можешь зайти. Ты подбираешь те художественные средства, которые работают на твою главную цель или не работают. Это очень трудно и большая ответственность, трудно постоянно себя не только контролировать, но и заставлять счищать написанное много раз, если что-то, что ты делаешь, не подходит. Это постоянный процесс. Нельзя сказать раз и навсегда: «Подумай 15 часов, помолись 40 дней, и все получится».
Фото: Марина Хохлова. Фото работ с сайта www.sacredmurals.com