Добрый день! Прежде всего, хочу спросить: а среди вас есть врачи? Есть, да? Это очень хорошо. Потому что все, что я планирую сегодня доложить, это некие обстоятельства развития и существования трансплантации как метода лечения в нашей стране. И есть некоторые нюансы, о которых вы должны знать и, следовательно, доносить до любой аудитории, с которой вы будете общаться. Это очень важно с точки зрения дальнейшего прогресса в этой области.
Наверное, вы догадываетесь, что трансплантация органов – достаточно современный и очень высокоэффективный способ лечения смертельных заболеваний. Но я хочу обратить ваше внимание на третий пункт нашей лекции – это маркер гражданской солидарности и общественных отношений в стране. В любой стране, о которой мы бы говорили по вопросу развития трансплантации. Это очень эффективный результат, когда человек ее перенес хорошо, сделана она вовремя, не в терминальной стадии развития заболевания. Давайте посмотрим на фотографии (показывает). Вот человек, где написано «29 лет после трансплантации сердца». Это редкий экземпляр, который пережил средние 10 лет, отпущенные человеку с пересаженным сердцем, сейчас ему больше 20. А над ним молодой человек – это одна из первых трансплантаций печени в нашей стране, в России. После этого он закончил школу, институт, женился – это уже его вторая жена. В общем, у него все хорошо, все отлично. Да и все остальные милые лица — это дети или будущие мамы, которые тоже перенесли операцию по пересадке тех или иных органов. Что я хочу сказать? Если бы не операция, этих лиц на картинке бы не было…
Теперь о материальной стороне вопроса. Трансплантация почки является наиболее востребованной операцией во всех странах, что связано с постоянным увеличением роста хронической почечной недостаточности. Обычно больной попадает на гемодиализ, который становится альтернативой его жизни, без него он постепенно умирает. В любой стране оказание помощи больным с хронической почечной недостаточностью должно быть поставлено следующим образом: выявление заболевания и лечение имеющимися средствами до 5 стадии развития, когда уже ничего не может помочь, кроме гемодиализа. Обратите внимание, что с развитием технологии совершенствования гемодиализных аппаратов, которые мы называем «искусственная почка», стоимость этой процедуры , безусловно растет. В любом регионе нашей страны мы должны наблюдать следующую цепочку: больные попадают на гемодиализ, а дальше он остается на нем всю жизнь, либо ему нужно пересаживать почку, чтобы вернуть его к активному образу жизни, либо, если это женщина, к возможности иметь детей. Этого в нашей стране, увы, не происходит. И если и происходит, то в очень минимальном количестве. И наше государство теряет на гемодиализе очень большое количество средств. Но без развития трансплантации. Кроме того, это является еще и дискриминации этих людей, которых можно вернуть к активной и полноценной жизни.
Существуют некоторые законодательные акты, которые нам позволяют осуществлять трансплантационную деятельность, позволяющие нам избежать многих неприятных моментов, касающихся «черного рынка», коррупции и так далее. Мы разработали также и клинические рекомендации по всем видам трансплантации органов, которые существуют в нашей стране. С ними можно ознакомиться — вот эти столбики, это количество трансплантационных вмешательств. Их больше 1000 в год. И очень радует, что эти операции оплачивает государство. И когда вам будут говорить, что «я не могу попасть на эту операцию, это дорого», это неправда.
Наших трансплантационных центров достаточно много, но почему они выполняют всего 100 операций в год? Они не «догружены». Вернусь к почке, как наиболее востребованному виду трансплантации: от 30 до 40 почек в год.. Для сравнения возьмем статистику: в США в год выполняется около 16 тысяч таких операций. Да, количество населения там в два раза больше, но таким образом мы должны выполнять 7-8 тысяч. А почему не делаем? Потому что до настоящего времени, пока мы не взялись за этот проект, регионы не отвечали за развитие трансплантационной программы. Стоматология, акушерство, «Скорая помощь», травматология, но только не трансплантация. А люди болеют везде и абсолютно тупиковая идея: отправлять их в Москву, которая сама себя не может обеспечить органами для трансплантации. Что еще важно понять: нам не хватает донорского ресурса, как бы не цинично это не звучало. Это очень важный факт, потому что любая программа по трансплантации зависит от численности населения.
Насчет Москвы. Наш институт имени Шумакова расположен на территории Москвы, куда едут люди со всех регионов. То есть, те, которые должны были получить почку для трансплантации по месту жительства, едут к нам. Расселяются по московским регионам и годами ждут своей очереди. Но тем не менее, именно в Москве за счет продуктивного сотрудничества 10 трансплантационных центров удалось создать такую инфраструктуру, которая обеспечивает возможность реального удовлетворения спроса. Хотя сами москвичи при этом тоже стеснены, хотя и не знают об этом. Они также в листах ожидания. И сроки ожидания от полугода до 3 лет. За это время человек на гемодиализе сильно компрометирует собственное здоровье!
Число трансплантаций, выполняемых на нашей базе – это четверть всех трансплантаций, выполняемых в России. С одной стороны, мне это приятно как директору, с другой стороны – безобразие. Нельзя так концентировать новые технологии. Вполне реально выполнять 100 и более за год при наличии возможности обеспечения донорскими органами.
Очень большое число трансплатаций, например, в США, выполняется от живого или покойного родственного донора. У нас законом разрешается только родственное донорство, что я считаю правильным на данном этапе. И наш Институт является первопроходцем именно в области родственной трансплантации, а также в методах выполнения операций у доноров. Во всем мире существует принцип, который провозглашает безопасность донора, будь то это почка или печень. Это является основным условием для существования данной программы. В мире есть своя статистика: гибель родственного донора очень мала, где — то 00,2 процента, но это бывает. И мои зарубежные коллеги , которые получив летальность живого донора были вынуждены покинуть клинику, сменить место работы. Совершенно необходимо, чтобы донор сохранил здоровье, чтобы не было инвалидности- и для этого тоже существуют методы, такие как эндоскопия, лапароскопическая донорская нефрэктомия. Уже через несколько суток донор не просто чувствует себя хорошо, он возвращается к обычной жизни.
Трансплантация сердца – наиболее животрепещущая тема в этой сфере. И здесь родственное донорство, как вы понимаете, не уместно – человек не может жить без сердца. Поскольку Валерий Иванович Шумаков был первым, кто сделал в 1987 году успешную трансплантацию сердца, в нашем институте долго сохранялось первенство и единоличное право на эту операцию. Но тем не менее, стали возникать другие центры- например, институт Бакулева или Склифосовского или институт Мешалкина в Сибири. Но все равно число не выходит за 10 в год. Есть феномен – это Краснодар, а точнее, Первая краевая больница, которая действительно освоила эту инфраструктуру и создала возможность для получения донорских сердец. Эта организационная работа сопровождалась кураторством со стороны губернатора Ткачева. На фоне развития донорства на территории Москвы в 2013 году нам удалось выполнить 100 трансплантаций сердца. Эта цифра потрясла мир, потому что ни один центр, занимающийся подобной деятельностью, не выполняет столько операций.
Сейчас мы подойдем к самому главному. Возможности, которые мы используем при расширении донорского пула, критериев отбора, стали гораздо шире. Если сердце даже с дефектным клапаном у донора в состоянии смерти мозга, его возможно «отремонтировать» и пересадить пациенту, нуждающемуся в экстренной операции. Вот смотрите — пожилой джентельмен, 75 лет, академик, наш самый пожилой пациент.
Эта самая интересная часть нашей беседы. Как известно в мире уже наблюдается тенденция ухода от трансплантации донорского сердца к применению таких вот «моторов», которые протезируют функцию в левом желудочке. Это не везде применяется, трансплантация сердца актуальна до сих пор. Дело в том, что сам по себе аппарат действительно эффективен: существенно улучшает качество жизни, но делает необходимым прием препаратов, снижающим свертываемость крови, чтобы не возникло тромбозов. И это опасно: такие пациенты имеют очень большую частоту инсультов и эмболий.
Поскольку наш институт основан не только на работе с трансплантацией, но для разработки различных устройств, протезирующих функции тех или иных органов. Мы поставили перед собой задачу: минимизировать недостатки зарубежных аналогов, и нам удалось создать такую машину, которая в два раза дешевле (немецкий аналог стоит 6 миллионов). И отклики очень положительные, особенно там, где пациенту невозможно найти донорское сердце. В частности, в Новосибирске, в Институте имени Мешалкина, где обладают технологией пересадки сердца, но не могут ее использовать. И используют, чтобы отдалить срок смерти, позволить человеку улучшить качество жизни и дождаться самой трансплантации. Вот этот человек первый, которому мы имплантировали такой «мотор» и через 9 месяцев, мы ему пересадили донорское сердце. Почему мы это сделали? Там есть кабель и батарейка, которую нужно подзаряжать. Он поехал в деревню, а там света не было, чуть с ума не сошел.
Трансплантация печени. До 1990 года в стране печень не пересаживали. Впервые вообще это произошло в Денвере, и было выполнено Томасом Тарзеллом в 1963 году, но она была неудачной. Первую удачную он сделал в 1968 году и это был 3-летний ребенок с циррозом печени врожденным. Кстати, эта женщина жива до сих пор. Мы пришли к этому в 1990 году и 14 февраля сделали первую трансплантацию. И дальше уперлись в ту же проблему, о которой говорили раньше: нет доноров. Больные с циррозом печени умирают в процессе ожидания. И мы выполняли 3- 5 в год всего. Особенно это касалось детей: у них цирроз развивается очень быстро и редко, кто переживает 2 года. Существуют поллиативные вмешательства, которые могут на какое-то время стабилизировать состояние, но это ненадолго. И такие дети уезжали в Бельгию, им операцию делали там. Сейчас от живого донора мы пересаживаем 40-50 органов, но и имеем опыт по трупной трансплантации. Печень вообще очень благодарный орган, ее можно даже разделить и пересадить двум пациентам. Это называется «сплит- трансплантацией». А вот и наши пациенты: девочка, которой мы пересадили «взрослую» печень. Пара, которая получила части печени от одного донора, а дальше люди – это пересадка правой доли от живого донора. Эту операцию я сделал в 1997 году, и она была первая операция в мире, когда я взял правую долю печени и пересадил ребенку от его мамы. И дальше эта операция по пересадке долей печени стала популярна во всем мире. И я, как родоначальник, начал понимать: показания к этой операции слишком расширяются. Мы сделали их очень много, несколько сотен и потом наблюдали результаты у доноров. Помните, я говорил, что донор должен оставаться здоровым? Так вот, забирая чуть больше половины печени, мы его обрекаем на очень быструю регенерацию того, что осталось, она увеличивается. И в этих условиях начинает развиваться портальная гипертензия. И у таких доноров мы стали отмечать увеличение селезенки, а так быть не должно. Поэтому за последние годы мы минимизировали число этих операций, и выполняем их тогда, когда левый латеральный сектор очень маленький (например, для детей). Правую долю мы пересаживаем тогда, когда левая часть печени очень большая, так устроен человек анатомически. Если этого нет, то предпочитаем поставить человека в лист ожидания, чтобы дождаться трансплантации трупной печени.
Этический вопрос. К сожалению, в странах Юго- Восточной Азии, на ближнем Востоке эти операции коммерческие, они очень рекламируются, там процветает и платное донорство. И наше российское общество выступает за то, чтобы сократить это количество.
Посмотрите на картинку: этим маленьким детям достался «взрослый» орган от умершего донора. Почему? Потому что брюшная полость таких детей в связи с увеличением печени вмещает в себя взрослый орган.
Хочу остановиться на очень важных деталях. Фактически, в год нам нужно сделать двенадцать с половиной тысяч трансплантаций. Почему этого пока нет, а за рубежом есть? Потому что в таких странах, как например, Западная Европа, существует государственная программа по развитию органного донорства, чего у нас до сих пор нет. Почему? Да потому что законодательная база у нас только сейчас с разработкой нового проекта закона о донорстве и трансплантации, который еще никуда не внесен, но Минздрав подготовил, позволяет организовать инфраструктуру. Некую электронную базу, которая отслеживала бы путь умершего: установка смерти мозга, потом оценка с точки зрения донорства, изъятие этих органов. Все эти этапы должны быть прозрачными и зафиксированными в какой-то базе, которая позволила бы увидеть объективную картину. И мы конечно, очень надеемся что это заработает, но при этом нельзя снимать со счетов возможности местной медицины, которая должна брать на себя все вызовы, в частности, касающиеся трансплантации почек, потому что диализ является для государства непомерно дорогим. Почему этого нет? Я хотел бы спросить, кто из вас после смерти не возражал стать донором? Молодцы, много народу. А вот согласно опросам, среди народа только 20 %. Я хочу, чтобы вы как члены общества, разумные люди со своей точкой зрения поняли, что люди, которые нуждаются в донорских органах, в какой-то степени не равноправны. Они зависят от настроения другой части общества. Достанется ли им орган или нет – может решить один человек, который приходит в отделение реанимации и говорит: «Нет». Но подумал ли этот человек, что за его таким немотивированным, эмоциональным решением, он обрекает на смерть еще 5? Пока наше общество это не поймет, ни закон, ни какие-то другие мероприятия, не смогут переломить ситуацию. В Америке эту проблемы решили технологически: там можно просто поставить галочку в правах, что «я согласен». Но там общество за много лет уже подготовлено к такому решению. Наши зарубежные коллеги удивляются : «А почему это так сложно?» Я не думаю, что на данном этапе мы сможем получить галочку в правах мы сможем получить у большинства. У меньшинства, да.
Я, когда собирался на эту встречу, подумал: «А что я могу рассказать этим молодым ученым»? И я не буду рассказывать о клеточных технологиях, я говорю то, что говорил выше. Потому что это важнее. От этого зависит и ваша судьба, и судьба ваших близких.