– В 2013 году вы поделились замечательным итогом года – 102 пересадки сердца, ни одна клиника мира не достигла таких результатов. А что в 2014 году?
– В 2014 году мы сделали 97 пересадок сердца, и это здорово. Так что мы сохраняем уровень и результат по Рейтингу мировых лидеров в трансплантологии.
Мы продолжаем лидировать среди учреждений РФ в трансплантации сердца. Эта работа подана на соискание Премии правительства в области науки и техники. Надо сказать, что в правительстве понимают, что мы делаем, и что это действительно важно.
Мы стали госпитализировать пациентов, которые раньше считались бесперспективными с точки зрения возможности выполнения пересадки сердца. Мы их выводим из тяжелого состояния с помощью механической и дыхательной поддержки, и такие пациенты стали составлять чуть ли не половину нашего листа ожидания. С 2013 года мы заявлены в мировом регистре по трансплантации сердца и легких.
Разрабатывая определенные технологии, мы постепенно перестали зависеть от «идеальных» критериев, предъявляемых к донорам сердца, то есть от пересадки от доноров младше 35 лет. Слава Богу, летальность в этом возрасте последние годы в нашей стране, как и во всем мире, резко уменьшилась, поэтому рассчитывать на таких доноров, в принципе, невозможно. Средний возраст посмертных доноров для сердца передвинулся за сорок лет.
Три месяца назад мы начали программу трансплантации легких, это тоже очень сложное направление, новое для Центра.
В целом наш институт сделал больше трансплантаций в прошедшем году, нежели когда-либо – мы сделали 340 трансплантаций за 2014 год, а в 2013-ом было 309. Это четверть трансплантаций по стране.
Человек с пересаженным сердцем от умершего человека – это почти родственник
– Как вы считаете, наши соотечественники готовы к органному донорству? Изменилось что-то в связи с обсуждением нового проекта закона о трансплантации?
– Конечно, мы пытаемся работать с населением, но, к сожалению, сил не хватает, потому что на изменение отношения к посмертному донорству, на хорошую PR-кампанию требуются очень большие средства: финансы, идеологический посыл и административная готовность к развитию.
Несмотря на существование законодательной базы, касающейся донорства и трансплантации, у населения есть некое внутреннее неприятие каких-то позиций, прежде всего презумпции согласия. Хотя именно презумпция согласия является наиболее гуманной трактовкой поведения людей в состоянии стресса.
Представьте: человек находится в остром горе от потери близкого родственника, а к нему подходят с запросом о донорстве, причем не всегда тактично. И на фоне общего не достаточно высокого образовательного уровня населения это часто вызывает негативную реакцию и, соответственно, потерю донора как возможность спасти других людей.
У нас в реанимации сейчас лежат трое пациентов, двое из них ждут пересадки сердца, и одна пациентка ждет пересадки легких, то есть она не может самостоятельно дышать, за нее дышит аппарат. Фактически все трое находятся на механической поддержке кровообращения и оксигенации.
Сколько может продлиться жизнь такого пациента никто не знает, но срок обычно ограничен максимум месяцем. Дальше их ждет появление противопоказаний к трансплантации на разных сроках нахождения на этой аппаратуре и смерть. Трансплантацию мы должны сделать как можно раньше, пока организм еще пригоден для данного метода лечения.
Я постоянно говорю о том, что закон 1992 года был очень решительным и фактически победным шагом в истории развития нашей трансплантологии, потому что если бы не он, мы бы сейчас находились на уровне Украины и наших восточных соседей, бывших республик Советского союза, там, где совершенно дикие понятия о посмертном донорстве. И, не дай бог, скатились бы на уровень Пакистана или Индии, где прижизненное донорство платное, причем донорство жизненно важных органов.
– Каких, например?
– Например, люди идут на очень рискованные операции ради получения денег, которые могут сопровождаться летальностью донора.
– Легкое отдают?
Легкое, да.
Мы сейчас находимся в стадии ожидания внесения нового законопроекта по донорству и трансплантации в Думу. Должен сразу сказать, что документ достаточно сложен, но он подробно охватывает все обстоятельства, которые складываются вокруг возможных ситуаций с посмертным донорством, с прижизненным донорством, – кто, кому, куда должен сообщить, что написать, и в какой регистр внести.
Это очень важно, потому что до настоящего времени у нас такой государственной базы не существовало, и, наверное, если бы она была, то всех этих ложных нареканий, возникающих вдруг и сразу же разворачивающихся в прессе, было бы меньше.
В новом проекте закона заложены принципы подготовки населения к посмертному донорству. Там есть ряд положений, которые расширяют возможности фиксации прижизненного согласия и прижизненного волеизъявлениям совершеннолетних граждан Российской Федерации, запланировано создание регистров по фиксации этого прижизненного изъявления, а также – по результатам посмертного донорства, то есть какие органы кому пошли, куда пошли, какие результаты трансплантации.
В связи с необходимостью развития регистра и необходимостью изменения создания граждан предстоит дальнейшая кропотливая работа.
Сейчас такой базы у нас в стране нет, в отличие, например, от США и стран Европы, где есть доступная, достоверная, прозрачная компьютерная база, которая может представить данные не только по количеству людей, нуждающихся в трансплантации, но и динамику выполнения трансплантаций в стране.
Я хочу сказать, что это очень важно, чтобы люди знали: данный ресурс, особенно согласий, – это строго засекреченная часть регистра, которая будет доступна только тем лицам, которые отвечают за этот раздел. И даже не трансплантологам.
– Хорошо, согласие, это понятно. А если отказ?
– Отказ – все. Если умерший по регистру числится в отказах, то он вообще не рассматривается как донор.
– А если ему самому надо будет пересадить орган? Человек, давший отказ от донорства, может быть поставлен в лист ожидания? Если ему, скажем, понадобится трансплантация сердца?
– Я понимаю, вопрос очень правильный. Вопрос хороший. Я не знаю … Это вопрос гуманности общества. Но, скорее всего, будем ставить в лист ожидания.
Не столько важны прижизненные, где-то зафиксированные, отказ или согласие самого донора, сколько важна реакция родственников. И вот бОльшую-то ответственность, на мой взгляд, должны нести родственники.
Я имею в виду то, что, если родственник категорически отказывается от возможного изъятия органов у своего умершего близкого человека, то таким образом он, в общем, способствует смерти нескольких человек. Он об этом не задумывается, но это фактически так. То есть он оказывается виновен в смерти других людей. И вот такие люди меня волнуют больше всего с точки зрения возможности постановки их в лист ожидания.
Поэтому мы, общество трансплантологов, и я, как главный специалист, настаиваем, чтобы при наличии этого регистра фиксировались случаи отказа родственников под роспись. Чтобы потом было основание к специальному рассмотрению вопроса «можно ли ставить такого человека в лист ожидания, или он уже кого-то в своей жизни приговорил к смерти?». Это очень важный идеологический, психологический и воспитательный момент.
– Недавно мы сидели с отцом Александром Ильяшенко в трапезной нашего храма, и одна женщина, у которой несколько лет назад погиб сын, сказала, что была бы счастлива, если бы жизнь ее сына в ком-то продолжилась, если бы от него хоть что-то осталось.
– Да, этот вопрос часто обсуждается, и в журналисткой среде тоже, что сохранение функционирующих органов в организмах других людей для семьи, потерявшей родного человека, в общем-то, является скорее бонусом, чем позицией неприязни к реципиенту этого органа. Наоборот! Сердце вашего близкого бьется в груди другого человека, это фактически же тоже родственник.
Пока эта философия для нашего общества не близка. Поэтому и закон 1992 года, и законопроект предусматривают врачебную тайну, инкогнито в плане того, кто является донором, кто является реципиентом данного органа. Это все будет написано в регистре, который будет доступен ограниченному числу лиц.
– И никто не узнает, это был мужчина или женщина, имя, чтобы молиться за этих людей.
– Молиться всегда можно.
Каждое неверное освещение трансплантации в СМИ – повышение летальности среди потенциальных реципиентов
– Надо сказать, что на фоне различных неверных трактовок в прессе положений нового законопроекта возникают очень неприятные казусы. В этом году дважды произошли очень серьезные столкновения с общественностью и, в частности, с родственниками умерших, в связи с выполняемыми в рамках закона 1992 года изъятиями органов для трансплантации.
При всей легитимности действий и врачей, и специальных команд людей, которые осуществляют эти операции, создается нездоровая обстановка вокруг якобы возможных совершений преступлений, куда вмешиваются, естественно, правоохранительные органы, потому что они не могут не отреагировать на заявления родственников. Сразу информация выдается в СМИ, и начинается совершенно огульное шельмование не только людей, которые работают в этой области, но и самого принципа, самой идеи трансплантологии.
В таких условиях очень тяжело работать, потому что это сразу сказывается на отношении больниц, которые должны участвовать в донорстве как источники органов (именно там регистрируется летальный исход), и, соответственно, уменьшается число донорских органов и увеличивается летальность среди потенциальных реципиентов.
Поэтому, с одной стороны, мы живем в правовом поле закона 1992 года и выполняем свой долг, и пытаемся лечить больных, а, с другой стороны, мы находимся еще на том этапе, когда, к сожалению, большинство наших людей вообще не понимает своей роли в благополучии своих сограждан.
Пресса должна давать правдивую информацию, во-первых, по поводу значения трансплантации органов в медицинской системе страны, и, во-вторых, по поводу того, что мы должны как можно больше использовать этот национальный ресурс и, в конце концов, передвинуться с 87-го места в мире по частоте донорских изъятий хотя бы на 15-ое.
Конечно, хотелось бы продвинуться вперед и к этому есть все условия с точки зрения технического исполнения донорских изъятий и трансплантаций. Этот метод лечения существует примерно в 20 субъектах Российской Федерации. И речь идет не столько об освоении технологии, сколько об интенсификации программы. Чем больше будет развиваться трансплантации почки – возьмем самый массовый вид трансплантаций в регионах – тем меньше российских жителей будет приезжать в Москву, чтобы здесь ожидать эту трансплантацию годами. И в любом случае это даст возможность для увеличения обеспеченности населения самой Москвы.
Еще раз хочу сказать хорошие слова в адрес Департамента здравоохранения Москвы, который берет на себя груз по обеспечению федеральных пациентов, которые со всех краев приезжают в Москву, именно за получением трансплантационной помощи. Это очень важный вклад Москвы в развитие трансплантации в стране.
– К сожалению, приходится слышать о якобы опасности подписания согласия на посмертное донорство. Мол, как подпишешь, тебя сразу отловят и распотрошат на органы. Откуда эта дремучесть?
– Дремучесть всегда идет от необразованности, и самое неприятное, что у нас дремучесть идет не только от граждан, не имеющих отношения к медицине, но и от самих медиков. И это еще один большой аспект, который нужно как можно скорее вытягивать из этого болота, когда медицинские знания людей либо ограничены собственной специальностью, либо недостаточностью уровня обучения в ВУЗе, потому что до сих пор далеко не во всех вузах имеется преподавание основ трансплантологии, основ органного донорства.
Есть ВУЗы, которые эту марку держат очень высоко. В Первом Московском Медицинском университете есть кафедра трансплантологии, которой я заведую, она расположена на базе нашего института. Студенты имеют возможность видеть пациентов, всю нашу сумасшедшую жизнь. Это в достаточной степени подготавливает человека, независимо от его будущей профессии, и он может нести людям эти знания правильно.
У меня дух захватывает от возмущения, что иногда люди говорят о донорстве, да еще со смаком! Например, совсем недавно один известный журналист обсуждал на радио дело люберецкой больницы. Он говорил о каких-то коммерческих взаимоотношениях между врачами больницы и врачами-трансплантологами. Это просто клевета!
Серьезные журналисты не должны себе позволять нести подобную ахинею. К сожалению, такое есть. Или я недавно попал на ток-шоу… Просто диву даешься, как ведущие, обремененные известностью люди могут нести такую чушь. Подобные интервенции со стороны СМИ способствуют повышению летальности потенциальных реципиентов.
Создать адвокатскую контору или канделябром по голове
– Но эти журналисты должны же нести какую-то ответственность за клевету?
– Они провякали это и успокоились, сейчас начнут вякать по-другому. Да, я бы мог подать на них в суд, но у меня своих дел полно, да и для этого нужно содержать адвокатскую контору.
Я помню пресс-конференцию, организованную Дмитрием Киселевым в РИА-новостях, и там, кстати, было много журналистов, и Леонид Рошаль был, и замминистра Минздрава Татьяна Яковлева, и помощник министра Ляля Габбасова, и я как главный трансплантолог, и медицинский психолог Мария Киселева, которая работает с пациентами, находящимися в листе ожидания сердца в Бакулевском центре. Она видит, как все это происходит, как человек поступает с надеждой, и как эта надежда у него не оправдывается. Она журналистам все это рассказала с полными слез глазами.
Увы, журналисты играют на низких уровнях ощущений наших не совсем образованных граждан. Распространенная страшилка – украли ребенка, изъяли почку, а потом вернули. Где этот ребенок? Покажите возвращенного без почки ребенка. Это же абсурд! Эх, ладно…
– Ага. Ребенок сидит на скамейке, ничего не помнит, где был. А на спине свежий шрам. Обычно ссылаются на родственников соседей. Кстати, вот допустим, что какому-то человеку подпольно пересадили почку. Он же должен дальше наблюдаться, лекарства специальные принимать? Вот приходит он в поликлинику… Он же должен что-то предъявить?
– Некий эпикриз, в котором написано, что ему пересажено, где, когда, что он получал, что ему надо и когда явиться на контроль.
– А он говорит: я не знаю, не помню, где-то, как-то …
– Понятно, что это собачий бред! Меня еще удивляют наши кинематографисты, из этих сюжетов делают свои сценарии. Это прямо как рояль в кустах.
И кто за все это ответит? Ответят журналисты? Ответят ли наши кинематографисты, которые накаляют эту ситуацию? Я уже писал про сериал «След», и сейчас опять они выдали какой-то фантастический сюжет с криминальным изъятием органов. Зачем подогревать эту боязнь, неприязнь, непонимание?
А с другой стороны, звонят люди – и простые люди, и руководители, и чиновники высокого ранга, и просят: сделайте что-нибудь, пересадите печень или там сердце кому-то, он умирает.
– Им кажется, что их лично это никогда не коснется.
– Об этом можно говорить бесконечно, наверное.
Искусственные органы – это как из рабства перейти сразу к капитализму
– Смотрите, может, искусственные органы – это действительно реальный выход, чем тратить силы на преодоление косности и дремучести людей?
– Это как, примерно, из рабства перейти сразу к капитализму, без феодализма. Конечно, это очень завлекательный скачок, но трудноисполнимый, потому что для этого уровень развития медицины должен быть соответствующий. Мы в это входим постепенно, у нас много идей, которые часто приходят в тупик в плане развития: не хватает специалистов-клеточников, например.
И надо сказать, что вообще в мире этих специалистов крайне мало, и крайне малому количеству центров и университетов удается сделать прорыв в этой области. Мы это все на своей шкуре знаем, поскольку занимаемся этим вопросом.
Все не так просто. Да, нам удалось в этом году закончить работу по созданию тканеинженерной конструкции печени и продемонстрировать наши успехи с хорошим международным резонансом. Но это экспериментальные модели, это крысы, и надо дальше развивать технологию для того, чтобы это можно было сделать из клеток другого животного, я не говорю о человеке.
Мы сейчас этим занимаемся, но на этом пути много научных проблем, которые нужно решать параллельно. Да, мы хорошо оснащены на данном этапе, ученые в нашем центре считают, что их аппаратура вполне адекватна проведению этих исследований. Министерство нам очень помогло.
Да, искусственные органы – это замечательно, великолепно, но пока мы их сделаем, у нас помрут тысячи людей, которые могли бы не умереть.
При поддержке руководителей регионы могут хорошо развивать трансплантологию
– В новом законе будут заложены средства на развитие, освещение, популяризацию трансплантологии?
– На освещение, на создание электронной базы, и самое главное – на развитие трансплантационной координации, это значит наличие в каждом стационаре людей, которые отвечают за программу донорства. Во всем мире донорство органов развивается на основе трансплантационной координации. Нет координаторов – нет трансплантации.
В России есть врачи-реаниматоры, но они пока действуют на основании собственного энтузиазма. Они знают, что это надо, потому что им жалко, что пропадает огромный национальный ресурс, который мог бы быть использован для сохранения жизни людей. Те же самые почки. Хоть это и не жизнеспасающая операция, но фактически жизнесохраняющая в конце концов.
Каждая пересадка почки – это освобождение диализного места, и, соответственно, возможность взять на диализ другого нуждающегося человека. Это развивается там, где есть нормальные руководители и нормальная медицина.
До сих пор существуют различные препятствия. Скажем, Татарстан – прекрасно развитая по медицине республика, великолепные, знающие врачи, хороший материальный уровень. Почку они пересаживают с незапамятных времен.
Казалось бы, все отлично, но почек там пересаживают 30 в год. Разве это может обеспечить потребность такого густонаселенного региона как Татарстан? Конечно нет, поэтому на диализе, который они с удовольствием развивают, потому что они заботятся о своем населении, они теряют деньги, ведь диализ дороже, чем трансплантация почки.
– Диализ – это же не решение, даже если несколько раз в неделю делать? Все равно рано или поздно нужна трансплантация?
– Все зависит от качества диализа и от позиции самого пациента, от квалификации персонала, который проводит этот диализ. Есть позиция главных нефрологов регионов, которые стоят на том, что им незачем развивать трансплантацию почек, у них прекрасный диализ: смотрите, как люди себя замечательно чувствуют, лежа на этих креслах.
И эта идеология поется в ухо, скажем, руководителю региона: тут у нас все хорошо, зачем нам трансплантация, лучше в Москву его пошлем. И вот этот несчастный человек живет в Москве года два-три, а, между прочим, в московском регионе преимущественное право на получение трансплантатов имеют москвичи, и это правильно, потому что население Москвы является источником этого донорского ресурса.
Действительно правильную позицию именно в области развития трансплантации занимают, к сожалению, очень немногие руководители регионов. Например, Александр Ткачев, глава администрации Краснодарского края. Там население фактически полностью обеспечено трансплантационной помощью: трансплантацией почки, печени и сердца.
Это огромная заслуга губернатора и наших коллег во главе с Владимиром Алексеевичем Порхановым, главным врачом Краснодарской краевой больницы. Они за несколько лет, с нашей подачи и под нашим контролем, развили нормальную европейскую трансплантационную программу.
Кемеровский губернатор Аман Тулеев, человек с большим кругозором, тоже способствует развитию у себя трансплантологии. Это самая, наверное, активная область в плане развития донорства – там в областной больнице пересаживается около 50 почек в год, начали пересаживать сердце и печень. Пока немного, но это же постепенно происходит. Явно чувствуется опека руководителя.
Поэтому и мы, как представители профессии, и Министерство здравоохранения, идеологически считаем, что развитие донорства и трансплантации должно идти от субъектов Федерации, где сконцентрированы эти самые больные, которые приезжают к нам.
Наша страна достаточно сложная по географии, по расстояниям и по густоте населения в разных субъектах, но, если так подумать, то естественно, каждый регион с населением около миллиона, конечно, должен иметь свою трансплантационную программу и, прежде всего, по пересадке почки.
Опускать руки не в наших правилах
Тем не менее, руки опускать нельзя, это не в наших правилах, поэтому надо продолжать работать. Очень бы хотелось, чтобы было ясно: есть такие проблемы в стране. Не только проблема падения рубля, но и организационные, чисто человеческие вещи, которые могли бы сильно повлиять на реноме нашего общества, потому что общество наше далеко не идеальное в плане возможности консолидации. Страна в этом нуждается.
И мы, медики, должны в этом принимать все большее участие, и принимать на свою сторону представителей различных движений и профессиональных, и конфессиональных. Хотя, со стороны конфессий у нас нет каких-либо недопониманий. Я понимаю, что ортодоксальный иудаизм сильно повлиял на отставание трансплантологии в Израиле, но сейчас эта ситуация сломлена, и там трансплантология развивается.
Государственное это дело, государство за этим следит. У нас сопротивления со стороны православной церкви нет, так же, как и со стороны мусульманской, просто нет посыла к верующим, мол, давайте этим заниматься.
– Есть еще какие-то достижения в прошедшем году?
– На фоне процесса увеличения трансплантаций сердца увеличивалось и число трансплантаций других органов. Уже много лет мы делаем больше 100 трансплантаций почки в год. А в 2014 году в нашем Центре сделали 130 трансплантаций почки. И надо подчеркнуть, что это не только за счет посмертного донорства, но и за счет очень интересных программ в области родственного прижизненного донорства.
Дело в том, что уже несколько лет в мировой практике существует осторожная тенденция трансплантаций несовместимых по группе крови трансплантатов и реципиентов в случае невозможности найти подходящий трансплантат.
Но нельзя просто взять и пересадить, будет отторжение точно. Для этого надо обследовать реципиента и подготовить. Почему речь идет о прижизненном донорстве? Потому что мы не можем, используя трупный трансплантат, подготовить реципиента соответствующим образом. А тут есть определенный временной промежуток и, назначив соответствующее лечение, можно все факторы риска отторжения ликвидировать и пересадить эту почку. И она будет работать как почка от идентичного по группе крови донора.
– Это в тех случаях, когда нет донора, подходящего по группе?
– Да. Естественно, что лучше иметь донора, идентичного по группе крови или хотя бы совместимого. Но если такого нет, то можно этот опыт применить. У нас сейчас более двадцати таких случаев. Недавно была защищена первая в стране диссертация по этой теме, и вообще, такое количество наблюдений вполне сопоставимо с мировым опытом, мы вполне конкурентоспособны в плане научных выводов по этому поводу и клинических результатов.
– Наверное, несовместимость групп крови была одним из основных препятствий при родственном донорстве?
– Конечно. Раньше вообще речь не шла о возможности такой трансплантации. Но что особенно эффектно и приятно, что мы то же самое и в гораздо большем объеме делаем при трансплантации печени детям. Я помню, когда мы начинали трансплантации в конце 1990-х годов, мы вообще слышать не хотели о том, что это могут быть несовместимые по группе крови доноры и реципиенты.
Маленький ребенок изначально может вообще не иметь никаких факторов риска, а именно – антигрупповых антител, которые бы мешали сделать такую трансплантацию. Но в любом варианте этот титр нужно измерить и решить: этот ребенок подойдет или его надо готовить. И тем самым мы расширили возможности родственного донорства, а соответственно резко увеличили количество трансплантаций печени у детей.
– А качество выше при такой трансплантации, чем при трупной?
– Да, именно, это вы правильно заметили.
Иногда лучше пересадить несовместимую по группе крови печень, но с хорошим набором антигенной совместимости. Родители могут быть не совместимы по группе крови со своим ребенком, но антигенный набор ребенок все равно от них получает – половину от матери, половину от отца. И если он хотя бы по трем антигенам совпадает, то факт несовместимости по группе крови отходит на задний план.
Если кто-то из родственников, которые обследуются для выявления возможности прижизненного донорства для данного ребенка, анатомически подходит, то иногда лучше предложить несовместимую по крови трансплантацию, чем взять трансплантат с различными чисто хирургическими факторами риска и потом получить неудачу. Тем самым зря прооперировать донора и получить летальность у ребенка. Лучше, когда идешь наверняка.
Таким образом, мы вырвались вперед по пересадке печени у детей в возрасте от 3 месяцев до 2 лет, что является вообще нашей, так сказать, фишкой. Мы фактически вышли на 60 трансплантаций в год, это больше всех в мире.
Это все сопровождается, конечно, трудностями и напряжением, но мы же ведь головное учреждение и это наша прерогатива – разрабатывать новые направления, которые фактически являются, как сейчас модно говорить, трансляционными методами, которые можно транслировать в другие учреждения, обучать их новым методикам. Вот такие у нас достижения.
– Что вы ждете от следующего года?
– Следующий год – это год новых принципов финансирования медицины, и я информирован о том, что денег много, денег не меньше, чем было. Но изменен механизм перераспределения, рационального использования, его нужно ввести в практику, и в общем это обещает быть успешным.
Конечно, любые изменения принципов чреваты ошибками, перегибами, совершенно неожиданными ситуациями, которые придется решать непосредственно по факту. Я уверен, что такие ситуации будут возникать, но их просто надо решать, и для этого существует определенный опыт административной, врачебной работы. Да чего только не бывало в нашей истории! Наверное, мы и это преодолеем, а если не преодолеем, значит, будем переделывать.
Вообще, жить в эпоху перемен достаточно интересно. Хотя год будет трудным, особенно на фоне существующей международной ситуации, но мы приложим все силы и возможности, чтобы люди не остались без медицинской помощи.
***
И напоследок. Для согласования интервью была назначена еще одна встреча
– Ваши трое пациентов в реанимации еще не прооперированы? Вы говорили, что ожидают трансплантации легкие и два сердца.
– Вы знаете, прооперированы двое из троих. Один пациент умер. А вообще за начало года, за новогодние каникулы мы сделали две трансплантации сердца и четыре почки. Один больной фактически умер перед поступлением к нам, приехал уже на массаже, начали искусственное кровообращение, пересадили сердце. А сейчас он выздоравливает.
– Порок сердца был у больных, которым пересадили сердце? А сколько им лет?
– Да. Молодые ребята. Одному лет тридцать, другому около сорока.
– Люди обреченные, люди которые фактически умирали? И сейчас живут!
Беседовала Тамара Амелина
Фото автора
Готье Сергей Владимирович, академик РАН
Директор ФГБУ Федеральный научный центр трансплантологии и искусственных органов им. акад. В.И.Шумакова Минздрава России
Главный специалист трансплантолог Минздрава России
Председатель Общероссийской общественной организации «Российское трансплантологическое общество»