О Севере мне рассказал отец. И книжки подсовывал правильные — Степана Писахова и Бориса Шергина, Василия Белова. В далеком 70-м году папа и его брат два месяца путешествовали по северным рекам Онеге и Кене. Потом поездки его по Северу стали регулярными, но об этой он любил рассказывать больше всего.
Они предприняли довольно опасную авантюру: вдвоем на одной байдарке, преодолевая все пороги, прошли по северным рекам почти до Белого моря, и лишь последние километры преодолели на пароходе.
По пути они заглядывали во встретившиеся часовни и церкви. Большинство из них до наших дней не сохранились: сгорели, просто развалились, или их распилили на дрова местные жители.
В одной из полуразвалившихся часовен, с трудом открыв вросшую в землю и перекосившуюся дверь, мой отец увидел грустную, но, увы, типичную картину — пустые гнезда небольшого иконостаса, разбросанные по провалившемуся полу сгнившие страницы Псалтыри.
Посреди часовни на уцелевших досках удерживался неведомо откуда взявшийся венский стул, на котором стояла черная иконная доска. Эту доску отец забрал с собой и привез в Москву. Сам ее расчистил от почерневшей олифы, и ему открылись проступившие лики Богоматери и Младенца. Это оказался довольно редкий сюжет – Эфесская Богоматерь – распространенный в XVI веке при Иване Грозном.
С тех пор эта икона не покидает наш дом и оберегает уже третье поколение семьи.
Лики Эфесской Богоматери и младенца прочно отложились у меня впамяти, как и рассказы отца о таинственном Кенозерье, о заброшенных часовнях, о деревянных храмах, о лесных отшельниках.
А рассказывал отец примерно в таком духе:
«В начале 70-х из Ферапонтова в Кириллов ходил автобус по разбитой лесной дороге. Ехал долго и медленно. Кругом — глушь. Вдруг из леса откуда ни возьмись выходит косматый дед в лаптях и рубахе, подпоясанной кушаком, за который заткнут топор. Сел в автобус, проехал час или два, попросил водителя остановить. Вылез и ушел в глухую чащу».
Понятно, что наслушавшись таких историй, я уже не могла думать ни о чем, кроме Севера. На мое первое, робкое, зато самостоятельное путешествие — в Вологду — я решилась в 1997-м году. С этим городом меня роднили северные корни и поэзия Николая Рубцова. Мы с будущим мужем бродили по местам поэта, по Вологодскому кремлю и набережной, фотографировали резные балконы деревянных городских домов. Смотрели с мостов на реку, пересчитывали пустующие храмы. После посещения Спасо-Прилуцкого монастыря у нас состоялся первый серьезный теологический разговор.
Через несколько лет мы побывали в двух великих северных монастырях — Ферапонтове и Кирилло-Белозерском. Когда мы летом 2003-го доехали наконец до села Ферапонтово — шел проливной дождь. Я попросила остановить машину и вышла под ливень. До нитки промокшая, я стояла у ворот монастыря и смотрела на дождевую рябь Бородаевского озера. До сих пор вспоминаю это состояние как момент абсолютного счастья.
Монастырь давно превращен в музей, и к фрескам Дионисия пускают группами, под строгим присмотром сотрудницы музея.
Мне повезло — туристов оказалось мало, и в храм пустили меня одну. Даже на какое-то время смотрительница ушла куда-то. И я осталась с Богородицей наедине. Центральная фреска имеет удивительный оптический эффект — если двигаться от врат храма по направлению к изображению Богоматери и смотреть на нее — можно увидеть, как Богородица улыбается.
На следующий день мы уже созерцали грозовое небо и белые стены Кирилло-Белозерского монастыря, отражавшиеся в водах Сиверского озера. Я помню проливной дождь на горе Мауре и мокрые зеленоватые бревна лесной часовни, недавно возведенной на святой возвышенности, откуда Кирилл Белозерский увидел место для будущей обители.
А я иду по деревянным городам…
«… где мостовые скрипят как половицы», — пел в 60-х Александр Городницкий.
В Каргополь осенью 2004-го меня привело чистое любопытство. Правда ли в городе до сих пор остались деревянные тротуары и одиннадцать белокаменных храмов? Так ли прекрасны окрестные деревни с знаменитыми шатровыми церквями и северными домами-кораблями? Я нарисовала в своем воображении медвежий край-сказку, эдакий заповедник древностей.
Город открылся нам с противоположного берега Онеги. Купола, колокольни, прямые улицы с осевшими деревянными домами. Потом, бродя по улочкам, я пыталась представить, как выглядел город 100 лет назад. Ведь тогда были целы еще десять деревянных храмов. Город был богат, тамошние купцы поставляли в Москву беличьи меха и лес.
После того, как Каргополь остался в стороне от железнодорожных путей, город стал беднеть, и о былом величии напоминали лишь белокаменные церкви. Благодаря этой транспортной изоляции Каргополь и сохранился таким, каким мы его сейчас знаем.
За те осенних три дня в Каргополе и окрестностях мы с братом успели очень много — например, увидели знаменитую Сретенско-Михайловскую церковь 1655-го года постройки, что в бывшем селе Красная ляга. Ляга — старинное название карстового озера, около которого и стояла деревня. Однажды ночью озеро ушло под землю, просто исчезло — так рассказывают. Свои дома жители перенесли, а храм остался. Так и стоит в чистом поле — к нему лишь колея ведет наезженная — туристов возят.
Побывали на погостах в Лядинах, Ошевенске, Саунино. Северный погост — это архитектурный ансамбль из шатрового храма, колокольни и храма с куполами. Сейчас полностью сохранившиеся погосты можно пересчитать по пальцам — двадцатый век уничтожил 90 процентов деревянных храмов в России. Сколько их лежит разрушенных, сколько их сгорело по недосмотру или того хуже — преступному умыслу.
Если бы не реставрационные отряды, мы бы не увидели бы сейчас ни знаменитой церкви Александра Свирского на Хижгоре, ни многих других памятников Каргополья. Больше двадцати лет назад московский реставратор Дмитрий Соколов собрал группу из своих учеников, и стал регулярно ездить на Каргополье, с целью восстановления деревянных храмов. Сейчас многие из этих ребят, уже со своими семьями, по полгода живут в окрестностях города, помогая строить новые и восстанавливать старые церкви и часовни.
Вроде как и чисто туристические разъезды были, с запланированным обедами и чаепитиями с самоваром и калитками, с четкой программой посещений храмов, обетных крестов, погостов и святых камней. В той сумбурной поездке смешались язычество и православие, многословие экскурсовода и уединенная созерцательность. В голове прочно осели имена северных подвижников — двух Александров — Свирского и Ошевенского. Вместе с тем я понимала, что очень поверхностно узнала Каргополье, что мне приоткрылась лишь верхушка северного айсберга.
Уже в поезде по дороге назад, в Москву, я поняла, что рано или поздно вернусь в эти места, но в каком-то ином качестве. Так и получилось, спустя пять лет. Благодаря моей подруге, которая познакомила меня со своими каргопольскими знакомыми — город открылся для меня с новой стороны — человеческой. Я узнала, что такое каргопольский характер.
Учитель в школе, сельский библиотекарь, тракторист и сапожник, — профессии моих друзей-каргополов. Теперь когда мне говорят, что русская провинция спилась и погибла, — я не вступаю в бесполезные споры, а улыбаюсь, потому что знаю, что это не так. Мои друзья растят детей, держат огород и скотину, ходят на воскресные службы. Они молоды, полны сил. Они не уедут с родной земли. И не потому, что им некуда ехать, а потому, что они любят ее и хотят сделать лучше.
У города есть свой стержень — активные горожане. Благодаря им существуют школа искусств, музыкальная школа, несколько музеев, центр ремесел. Знаменитый музей мастеров Шевелевых и легендарный информационный центр — «Дом на Пятницкой». Хозяин этого дома, полностью обездвиженный инвалид, но очень сильный духом человек — Сергей Беляев — с нуля создал сначала книжный магазин, а потом и культурный центр для горожан, — недавно скончался.
У кровати Сергея мой сын в октябре мог просиживать часами. О чем болтали эти двое — десятилетний мальчик и пятидесятилетний Сергей, всю жизнь прикованный к постели? Я не могу толком ответить. Но когда мы вернулись домой, сын задумчиво спросил: «Мама, а почему люди в Каргополе такие ДУШЕВНЫЕ?»
Теперь, когда я приезжаю в Каргополь — неважно, зимой, осенью или летом, — первым делом иду в Иоанно-Предтеченский храм. Там на клиросе поет моя подруга Аня, та, что учительница. Этой службы я жду — весь год, все то время, что я не в Каргополе. Зимой запах ладана в храме перемешивается с запахом березовых поленьев в печке. К ней можно приложить замерзшие руки, вместе с которыми отогревается и душа.
Отогревать душу — наверное вот за этим и стоит ехать на Север вообще, и на Каргополье в частности. Только ехать не просто так, а с целью — добровольцем в реставрационный отряд, или трудником в монастырь. Новые развивающие игры каргопольским школьникам тоже не будут лишними, а в сельских библиотеках всегда найдется место для хороших книг.
Кстати, последний раз я везла в село Морщихинское сказки Степана Писахова, — с которого и началась моя дружба с Севером. Жаль только, мне много времени понадобилось, чтобы научиться отвечать этому краю не только восторженными вздохами.
Текст и фото — Екатерина Соловьева.
