«Этот номер мамин, а этот папин?»
— Помните день, когда жизнь перевернулась? Расскажите свою историю?
— Идешь по пешеходному переходу, чувствуешь себя в безопасности. А тот, кто в машине, торопится по делам. Вы встречаетесь. Вот и вся история.
Ранним воскресным утром 24 января шел увольняться. Понял, что оператор сотовой связи — совершенно не мое. Решил что-то поменять в жизни. Оказалось символично.
Артем Виноградов
Влетел в лобовое стекло шедшей на огромной скорости машины, катапультировался на 15 метров вперед и вверх, волоком по тротуару, лужи крови, вывих позвоночника и переломанная нога… Подробности знаю со слов следователя.
В первый раз после удара очнулся в скорой. Помню, покачивало, вокруг выли сирены и медики о чем-то переговаривались. Во второй раз — в больнице, когда меня пытались брить. Увидев, что очнулся, медсестры тыкали в лицо телефон и спрашивали: «Этот номер мамин, а этот папин?» Телефон узнавал, но цифры плыли перед глазами, и я опять отключался. В следующий раз пришел в себя, узнав голос старшего брата, который что-то настойчиво требовал от врачей. Вновь темнота, и опять открываю глаза уже на операционном столе. На меня удивленно смотрят врач и его помощница. «Ну, здравствуйте!» — говорю им. На лицо тут же накладывают маску, я мгновенно отключаюсь, едва услышав вопрос: «Имя, фамилия?»
В последний раз это было в реанимации липецкой больницы. Медсестра бежит и кричит: «Он очнулся!» «Что такого, — думаю, — ну, очнулся». Оказалось, в коме провел десять дней.
Тут же пришел хирург и начал орать. Нет, не в смысле ругаться, а просто очень громко говорить. Почему он так себя вел, я понял позже, пролежав в больнице аж три месяца. Многие, получив травму, одновременно оказываются контужены. Приходя в себя, не разбирают тихую речь. Хирург кричал так громко, аж уши закладывало. Я пытался объяснить, что прекрасно его слышу, но вместо этого шипел, как змея. В горло была вставлена трубка — трахеостома. После ДТП я не дышал и врачи подключили к системе искусственной вентиляции легких.
«Знаете, что произошло?» — спросил хирург. «Машина сбила». — «Мы сделали операцию». — «Да, спасибо! Отпустите. Домой хочу…»
В первые минуты я не обратил внимания, что не чувствую тело. Голову, плечи чувствую, а тело — нет. Решил, недельку-другую полежу, все придет в себя. Такой неунывающий оптимист.
— Пришло?
— Пришло, но совсем не все…
Надо отдать должное, что липецкие хирурги сделали операцию ювелирно. Родители ездили потом в Москву в госпиталь Бурденко, показывали снимки ведущим хирургам клиники. «Все шикарно, дайте парню время. Нерв не задет. Была гематома, которая временно нерв отключила», — ободрили их врачи.
Мне делали операцию на шее. Один шейный позвонок вывихнулся, второй треснул и рассыпался. Возникшая гематома затормозила осколки треснувшего позвонка. Сработала как подушка безопасности. Осколки застряли в миллиметрах от нерва. Только благодаря этому чувствительность сохранилась. Словом, я везунчик. Замкнуло мою проводку. Надеюсь, временно.
Последней проснулась рука
— Ну а как началось восстановление?
— Снизу вверх, с ног, что нелогично. По всем законам, возвращение чувствительности происходит сверху вниз, наши резервы включаются от головы. У меня включились первыми ноги, потом выше и выше. Последней проснулась рука.
— Чувствительность вернулась, а подвижность?
— Нет. Представьте, вы чувствуете вес своего тела, но при этом абсолютно каменны. Хочешь пошевелить ногой. Она слышит команду, там внутри реагируют мышцы, но внешне никаких проявлений нет. Очень странное ощущение. Думаю, многие его испытывали, когда засыпали, запрокинув руку за голову, а она затекала. Пробуждаешься, сбрасываешь ее, тяжелая, теплая, внутри колется, рука плюхается вниз и висит как плеть. Примерно так я себя чувствовал тогда.
— Как быстро пришло осознание, что жизнь кардинально изменилась и без реабилитации никуда?
— Понимание никогда не приходит сразу. Всегда остается надежда, что завтра будет лучше. Разговоров с родителями вообще не помню. Скорее визуально замечал их состояние. Но у них не было скепсиса на мой счет, скорее позитив. Каждый верит в лучшее для своего чада.
Когда через две недели перевели в общую палату, родители были со мной полностью. Медсестры не успевали ухаживать, а я в этом очень нуждаюсь, как любой шейник. Без рук — как без рук.
Осознание, что жизнь не будет прежней, пришло только через полгода, когда вернулся домой.
— Почему так много времени вы провели в больнице?
— Месяц в реанимации, месяц в общей палате в Липецке, еще четыре — в местной чаплыгинской больнице. Там стало понятно, что помочь мне уже нечем. Отпустили.
«Ну почему нельзя сделать больше для меня?»
— А как вы там восстанавливались?
— В хирургическом отделении больницы ничто не было оборудовано для таких пациентов, как я. В нашем городке все друг с другом знакомы, поэтому медсестры по-свойски признались: «Артем, правда не знаем, как с тобой быть. Говори, как и чем помочь, поможем».
Все это время я просто лежал. Меня, как фараона, обмывали тряпками, будто готовили к мумифицированию. Это все, что могли сделать.
Шесть лет спустя я понимаю, в чем загвоздка, почему наша больница являет собой красноречивый пример того, как финансируются региональные медучреждения. Но тогда возмущению не было предела. Ну почему нельзя сделать больше для меня?
— Что значит отделение не оборудовано для шейников?
— В буквальном смысле. Из-за отсутствия ресурсов не было не то что реабилитологов, вообще ничего: ни специальных кроватей, ни подъемных механизмов, даже инвалидных колясок, чтобы пересадить пациента, и тех в больнице не было. Впрочем, пересаживать меня было нельзя. Едва сестры приподнимали, как я терял сознание или становился ватным, в полуобмороке.
Это все было следствием моего многомесячного горизонтального положения. Сосуды сердца приспособились к новым условиям, гонять активно кровь надобности не было, сердце работало плохо.
Я лежал. Меня кормили, поили. Какое-то время повозились с трахеостомой. Ждали, что раны заживут, боролись с пролежнями.
— Они быстро образовались?
— На третью неделю. Как оказалось, чтобы заработать пролежень, человеку с плохим кровообменом достаточно в одной позе полежать пять-шесть часов. Мне подкладывали подушку то под один бок, то под другой. Но это особенно не помогало. Лучшая профилактика — постоянно переворачивать человека. А меня любая смена позы отключала.
Медсестра на пенсии
— И все-таки вы решились уехать из больницы?
— Как-то мама, которая, надо признать, устала бегать с работы ко мне и обратно, спросила врачей: «Какой смысл моему сыну тут лежать?» Смысла никто не видел. Она уволилась и перевезла меня домой. А потом начался наш мозговой штурм и поиск реабилитационных центров.
Надо заметить, что врачи вообще ставили на мне крест, поэтому о реабилитации никто не заговаривал. А я всех удивил. Выжил.
Мама наняла массажиста, который решил развивать успех там, где он был заметен. Массажистка обратила внимание, что в одной руке есть подача, слабо, но она дергалась. Кстати, в больнице я впервые сумел почесать себе нос. Он очень чесался. Я тянулся минут пять, не меньше, дотянулся, и оно того стоило.
— И все-таки специалиста в Чаплыгине найти удалось!
— Единственный массажист в нашем городке — очень пожилая женщина. Когда-то работала в больнице. Это не инструктор ЛФК или эрготерапевт, это медсестра на пенсии, которая знакома с основами массажа. Она не может ничего из того, что умеет любой специалист в реабилитационном центре в Москве, например. Но на безрыбье и рак рыба. Для меня тогда это было очень важно, и я ей благодарен.
Мама практически сразу стала искать выходы на реабилитационные центры, спрашивать у знакомых, в соцсетях. Наткнулась на рекламу «Трех сестер». Интуиция подсказала, что центр нам подходит. «Будем пробоваться туда, подаемся на рассмотрение в фонд», — сказала она. «Отлично», — ответил я.
В «Три сестры» я приехал лежачим, а через три недели уезжал сидя.
Там со мной занимается команда: лечащий врач, эрготерапевт, психотерапевт, инструктор ЛФК, массажист, уролог. Лечащий врач определил маршрут реабилитации и медикаментозного лечения. При таких травмах в секунду возникает куча болячек: камни в почках, анорексия, витамины говорят до свиданья, а кожа сползает, как шкура ящерицы, раны не заживают и образуются пролежни. За мной был организован круглосуточный уход, и маму буквально гнали отдыхать домой, дав понять, что в центре есть кому мне помочь. Расписание занятий и процедур, переворачиваний и пересаживаний — четкое, не забалуешь. Это слаженная система работы большого механизма, который дает зримый результат.
«Зачем вас сюда поселили?»
— Но это же требовало денежных вложений, неужели не нашли бесплатной реабилитации в Липецкой области?
— Нашли. Один центр. Для инсультников. Я оказался в нем два года спустя после ДТП. Решили с мамой попробовать получить бесплатную помощь там. Приехали и ужаснулись. Врачи в открытую спрашивали: «Зачем вас сюда поселили?»
— А что такого ужасного вы увидели?
— Обычный центр. Минимальную помощь в восстановлении оказать могут, но только тем, кто сам кое-как передвигается и за собой ухаживает. Это был эдакий зомби-этаж с шаркающими людьми-тенями. Не мой случай. Главная помощь, в которой нуждаются шейники, — пересадка, особенно когда пациент свежий. Он же мешок. «Ну это ваша проблема», — сказали мне там. «Уже весело», — подумал я.
Там был узкий лифт, в который коляска едва могла пройти. Общая палата не приспособлена к колясочникам. Вплотную друг к другу стояли старые железные кровати с дном-сеткой. Гигиена, как в любой общей палате, отсутствовала. По сути, никакого отличия от общей палаты в обычной больнице. Разве что в наличии были два кабинета. В одном — аппарат «кибертизированные ножки», на который меня не пустили, сказав, что я его им сломаю. Да и работал он раз в месяц. Во втором обитали инструкторы ЛФК.
Это были две пожилые женщины, которые спросили в лоб: «Что с вами делать-то?» «А вообще вы знаете, что можно делать с такими, как я?» — ответил я им.
Договорились делать упражнения, которые я запомнил из курса реабилитации в «Трех сестрах». Но даже это оказалось невозможным. Поднять меня эти две старушки не могли. Тогда отец еще был жив, он приезжал с братом, и вместе они укладывали меня на пол, а инструктор пытался со мной заниматься. Это было одно название, конечно, а не занятия. Пару раз ручкой пошевелят, и все. Очень слабая помощь. Вместо 14 дней я провел там меньше недели. Мы собрались с родителями и уехали.
— Разве дома нельзя заниматься самостоятельно?
— Дома помочь некому. Дома рутина и день сурка. Единственное, что я тогда мог — смотреть телевизор и ковыряться в телефоне мизинцем правой руки. К тому же я дико стеснялся своего положения. Только на второй год после травмы согласился, чтобы ко мне пришли лучшие друзья.
Они давно просились навестить, и я позволил. Клали меня на пол, разминали, как спортсмены разминаются. Но продолжалось это недолго. Сначала на эмоциях, потом интерес угас. Все взрослеют. Друзья переженились, кто-то уехал из города навсегда, кому-то просто некогда.
И потом, без контроля специалиста можно натворить дел. Люди в больнице, вставая с кровати, не так ногу ставили и ломались. У меня на глазах произошел случай, когда довольно свежий пациент попросил инструктора прибавить нагрузку. Инструктор отказывался, пациент настаивал, хотя и плохо ощущал свое тело. В какой-то момент в зале услышали хруст его ноги.
Мышцы — защита нашего каркаса, костей. Когда мышцы ослаблены, то любое неловкое движение может привести к неправильному положению и поломке.
Реабилитация даже с инструктором — это хождение по грани, а занятия с неопытными и необученными людьми вообще колоссальный риск.
Понимаете, нельзя подойти к шейнику и сказать: «Все, чувак, хватит лежать. Вставай давай». Даже руку размять, и то надо знать как.
Помню, у меня были проблемы в плече. Приподнимание руки вызывало острую и пронизывающую боль. Реабилитолог тщательно прощупал мышцу, прежде чем обнаружил проблему.
А ЛФК? Я только после травмы понял, насколько это точная наука, как и реабилитация в целом. Увы, иметь таких специалистов ни один маленький город позволить себе не может, да и большие не все.
— Как часто на реабилитацию удавалось выехать?
— Раз в год. Самые серьезные достижения были сделаны в «Трех сестрах». Там я открывал что-то новое в себе. Сначала научился сидеть в кресле, потом оказалось, что могу поворачиваться из положения лежа с минимальной помощью, крутиться, сидеть на краю и мне не нужна спинка. Пусть недолго, спина устает, но могу! Потом оказалось, что уже и шагать могу. С инструктором в обнимку одолел восемь метров. Еще через год приехал, но шагать не получилось. Надо было закреплять результат дома, а не с кем.
У меня двигаются руки, кроме пальцев. Они слабенькие. Стаканчик пластиковый держать могу, схватить конфетку могу двумя пальцами, ложкой адаптированной пользуюсь.
Сейчас учусь пересаживаться с кровати на кресло. Не получается, плюхаюсь. Зато знаю, что уже умею подстраховать себя при падении руками. Если толкать меня в плечи, держу баланс. Все это важно для будущей реабилитации, если начну учиться ходить с ходунками.
Но помимо физической реабилитации в центрах высокого уровня лечат ментально.
«Ну пусть поковыряется во мне специалист»
— В реабилитационном центре с вами работал психотерапевт?
— Очевидно же, что такого рода травмы оставляют неизгладимый след, который приводит к депрессии, психозам, уходу в себя, неприятию реальности. Я не был исключением.
— Ну, вы такой оптимист.
— В начале у меня было крайне подавленное состояние. Я был деморализован. Весь мир за секунду стал черно-белым, а жизнь — одной большой депрессией.
Ни в одной из больниц, в которых я побывал, о таких специалистах не упоминали, будто психотерапии и не существует вовсе.
В России, по моим наблюдениям, вообще не развита культура внимания к ментальному здоровью, хотя очевидно, что это основополагающая вещь, в том числе в реабилитации.
Как люди боятся сказать слово «инвалид», потому что звучит оно грубовато, как клеймо, такой же страх испытывают к слову «психотерапия». Собрался к психотерапевту, значит сумасшедший.
— Вы преодолели себя?
— Да, я сам пошел. В «Трех сестрах» был первый опыт. Я решил: ну пусть поковыряется во мне специалист. Все-таки он разбирается в психических процессах и мотивациях. Может, найдет и покажет, что я неправильно делаю, почему так агрессивен, почему каждый в этом мире мне кажется врагом и угрозой?
Дело в том, что я дико замкнулся в себе. Никого не подпускал, был молчалив. У меня был пунктик: меня раздражала жалость и снисходительность, которую люди не скрывали, видя меня. Это так било по самооценке, что не было ни сил, ни желания общаться.
Психотерапевт дала толчок к общению с людьми на равных. Сначала внутри центра с пациентами, а потом и с персоналом. Все это возвратило меня на рельсы.
Но самым сложным было убедить не просто общаться, а выйти за пределы реабилитационного центра самостоятельно. Эта мысль приводила в шок. Я? За пределы? Останавливало все.
«Они вытягивали меня из палаты паровозиком»
— И куда же вы вышли?
— Я стал общаться с ребятами из столовой нашего центра. Однажды разговорились, оказалось, что один из официантов — любитель тяжелой музыки, как и я. Он тут же пригласил меня на концерт в каком-то клубе в подвале неподалеку.
Внутри себя я загорелся, но внешне включился тормоз: одумайся, ты не сможешь. Я все обсудил с лечащим врачом и психотерапевтом, которые сказали свое категорическое «Да! Обязательно!»
У клуба, к которому мы приехали, стояли хардкорные парнишки в татушках. Они тут же подлетели со словами «Чем помочь?». Как султана, меня в коляске спускали по ступенькам вниз, пролет за пролетом. Не представляю, как это было тяжело. А концерт был классный.
Знаете, что самое сложное в реабилитации в России? Не только отсутствие специалистов в бесплатных реабилитационных центрах, не только очереди или неукомплектованность спецсредствами.
Главная проблема — отсутствие тех, кто мог бы зарядить на восстановление. В государственных больницах я наблюдал нехватку такой атмосферы.
Когда ты сломался и очнулся другим человеком, ты все равно хочешь в ту, старую жизнь. Жизнь со своими привычками, режимами, загонами, глупостями и прочими вещами. Когда тебя бьют по рукам, когда говорят: «Эй, инвалид, иди в свою палату и не отсвечивай, не мешай своей коляской, не порть плинтуса», — когда не знают, что с тобой делать и как лечить, когда, не стесняясь, говорят: «Ваша болезнь — ваша проблема», — это деморализует. Надломленный, ты ломаешься дальше, буквально трещишь по швам.
Помню, однажды в «Трех сестрах» в палату заехал парень и, зацепив мою коляску, стал ее выволакивать. Я смотрю на него со скепсисом. Мол, что делать будешь? А там снаружи еще один. Они вытягивали меня из палаты паровозиком. Это было ужасно забавно. «Все, — говорят, — едешь с нами!» Лавочки нам не нужны. Где остановились, там и сидим. В центре кругом пандусы и атмосфера располагающая. Мы болтали обо всем на свете до полуночи. Наутро я проснулся заряженным, и попер бобер воевать с самим собой!
ПРОреабилитация — программа фонда «Правмир», в рамках которой врачи из регионов проходят бесплатную стажировку в ведущих реабилитационных центрах Москвы. Потом они возвращаются в свои города и оказывают помощь людям на новом уровне. Половину средств, которую фонд «Правмир» вкладывает в обучение, обеспечивает президентский грант. А вторую половину необходимо собрать. Вы можете сделать так, чтобы качественная реабилитация была и в вашем регионе!