Отец не стеснялся быть с нами ребенком
Любовь Белобородова об отце протоиерее Федоре Соколове
Отец… Как много в этом слове теплоты, любви, добра, нежности, умеренной строгости, мудрости и достоинства. Мужчина должен именно достойно носить звание отца, и не каждому это под силу! Я могу с большой радостью сказать, что наш папа был именно таким человеком, он заслуживал это звание на все 100 процентов!
Он не проводил с нами много времени, не занимался с нами спортом и не читал сказки на ночь (хотя, я уверена, была бы возможность, он с радостью это бы делал), но в те моменты, когда ему удавалось вырваться от своих дел, он полностью отдавал себя семье, а значит и нам – детям. Самое лучшее его качество как отца состояло в том, что он не стеснялся быть с нами ребенком!
В наших совместных играх или прогулках он с таким же детским азартом и любопытством искал грибы, нырял в пруду, играл в шахматы, в крокет, катался с горок или на коньках, организовывал велосипедные прогулки! Как сейчас, перед моими глазами картина: папа прикручивает к своему велосипеду детское кресло, и я стою, затаив дыхание, зная, что это креслице именно для меня и только я буду кататься с папой! Было счастьем сидеть с ним на велосипеде, поджав ножки, полностью довериться этому сильному и такому доброму человеку.
Никогда не забуду нашу совместную поездку на море. Это было мое первое море в жизни! Я считала дни до отъезда. Мы с Колей (старший брат) стали везунчиками, так как только нас двоих отправляли на море с папой, чтобы подкрепить здоровье. Помню, как каждое утро он делал мне две косички или два хвостика, как мы отправлялись на пляж и учились плавать, как я ему показывала «березку» под водой и была так рада, что могу плавать до буйков с папой и братом, совсем как большая.
В один из дней нашего отдыха мы отправились в горы, жутко замерзли и папа купил нам с Колей по шашлыку и разрешил выпить горячий глинтвейн. Мы с Колей были немножко в шоке, ПАПА разрешил нам вино! А когда вернулись домой, помню, как он с детской радостью и немножко с хвастовством показывал маме наш ровный и красивый загар!
Иногда я люблю помечтать, каким бы он был сейчас, наш папа. Мне представляется, что он обязательно был бы зарегистрирован в социальных сетях, «лайкал» бы и комментировал фотографии, возился бы с внуками и при возможности отдыхал бы с мамой за городом, а мы бы шумной компанией «нарушали» их спокойствие…
Потеряв рано отца, мы по крупицам, с глубокой нежностью и любовью храним наши воспоминания, они как фотографии каждый день всплывают перед нашими глазами. Его Любовь продолжается в нас и дает силы и вдохновение. Он был и остается лучшим отцом, потому что не словами, а личным примером показал, каким должен быть достойный Человек, каким должен быть настоящий православный Христианин. Теперь только за нами остается задача – оправдать все его старания и быть достойными детьми своего Отца…
«Дорогой папа Тренев, можно к тебе зайти?»
Елизавета Тренева о своем отце Виталии Треневе
Отец для меня – слово особое. Слишком мало пришлось называть так человека, который мечтал обо мне как о своем продолжении и верил, что его дочь увидит мир, перешагнувший в новый век. Когда его не стало, мне было восемь лет. Но того, что он дал нам с сестрой за недолгие встречи в эти годы – хватило на всю нашу последующую жизнь.
Виталий Константинович Тренев умер в 45 лет от «милиарного» туберкулеза, поразившего весь организм. Моя старшая сестра для папы – не родная, он ее удочерил, женившись на маме. Но мы с ней в детстве об этом даже не подозревали, потому что он не делал никаких различий, нам обеим показывая, как мы ему дороги.
Папа был высоким, красивым, очень спортивным: с юности водил машину, ходил по горам, занимался боксом, прекрасно плавал. Он бы мог сыграть Григория Мелехова в «Тихом Доне» – идеально подходил для этой роли по внешним данным. Его отец – известный писатель Константин Тренев вырос на Дону, где мой прадед, бывший крепостной, основал хутор Треневка. Это недалеко от станицы Вешенской, родины Шолохова. Тренев и автор «Тихого Дона» называли друг друга земляками.
Мой отец появился на свет в 1908 году в маленьком городе Волчанск под Харьковом. Туда был выслан из Новочеркасска – столицы Донского края недовольными властями журналист Константин Тренев за критические статьи в газетах «Донская жизнь» и «Донская речь». Позже семью перевели в Симферополь. Детство отец провел в Крыму – учеба в Симферополе, поездки в Ялту, Коктебель, где семья проводила лето в кругу Волошина и его друзей.…
Отец родился со слабыми легкими: тяжело заболевал при малейшей простуде. Особенно часто он начал болеть, когда семья его родителей переехала в Москву. Он учился в архитектурном институте. В 1932 году его по линии Международного студенческого союза послали учиться во Францию в Сорбонну и лечить легкие. Но туберкулез оказался неизлечимым.
Вернувшись в Москву, отец работал архитектором и начал серьезно заниматься литературой. Особенно болезнь стала прогрессировать после автомобильной катастрофы. Так что на моей памяти папа всё время болел. Но он никогда не жаловался, постоянно шутил с нами, что он старый пират.
Папа был фанатом моря, российских первооткрывателей, и он написал замечательные книги: «Путь к океану» – роман об открытии наших земель на Дальнем Востоке, детские книги «Бриг “Меркурий”» – о русских мореплавателях, «Индейцы» – об индейцах Аляски и «Секретный вояж». Папа писал и сценарии к фильмам.
То есть работал папа много, и мы это видели. Мы не могли просто так войти к нему в кабинет. Чтобы не помешать, мы писали ему записки: «Дорогой папа Тренев, можно к тебе зайти?»
Всё, о чем мы говорили с папой, всё, о чем он мне рассказывал, не забылось и дало свои плоды. Он успел за тот короткий период, что был с нами, передать нам свою любовь к искусству и книгам (сколько мы с папой пересмотрели альбомов по искусству!).
Папа был очень интересным человеком, и любили его не только мы, его семья. Я сохранила старые телеграммы, посланные нашей семье после смерти папы (в 1953 году). Слова соболезнования от Чуковских, Пастернаков, Фадеевых, от Книппер-Чеховой, Раневской, Луговского, Суркова, Твардовского, Леонова и многих других…
У нас с папой никогда не возникало разговоров о религии: я всё-таки была маленькой. Но помню, как мы ездили в знаменитый храм в Переделкино крестить сына папиного водителя. И, видимо, я его что-то спросила про веру. На что папа сказал: «Ничего говорить тебе не буду. Когда вырастешь – ты сама должна разобраться в этом вопросе и сделать выбор».
Кстати, совсем недавно я узнала, что его дед по материнской линии был настоятелем Никольского храма в городе Константиновск (сейчас это Ростовская область).
Вообще, как показала моя жизнь, папы очень нужны девочкам. Они для дочерей открывают другой мужской мир, передают свое понимание жизни, а те могут передать это уже своим детям.
Мы с братом стали священниками по примеру отца
Протоиерей Сергий Брусов, настоятель храма Святой Троицы г. Горячий Ключ об отце, священнике Анатолии Брусове
О моем отце – Брусове Анатолии Петровиче остались у меня только яркие, детские воспоминания. Хорошо помню, как он меня, еще дошкольника, впервые привез в Троице-Сергиеву Лавру. Первое в жизни сознательное богослужение, первое причастие… Этот благоговейный трепет и удивление от всего происходящего в храме остались в памяти до сих пор. Это было советское безбожное время.
Отец любил спорт, в юности серьезно занимался хоккеем и меня с братом поставил на коньки – мы играли в детских профессиональных командах. Нас не баловали, но очень любили, и мы это знали. Помню, отец купил нам в Москве, в «Детском мире» дорогущую железную дорогу производства ГДР – радости не было предела.
По характеру папа был веселый, отзывчивый, добрый, всегда располагал к себе людей. Работал на заводе – токарем высшего разряда. Став старше, я узнал, что отец учился в Московской духовной семинарии, но не окончил ее.
После смерти мамы мы остались на попечении отца, мне было 12 лет, брату 8. Я не знаю, где он нашел силы пережить эту утрату и нас поднять, но у него это неплохо получилось. Когда отец стал священником, я, видя его искреннее служение Богу, выбрал для себя тот же путь, и мой младший брат тоже. Думаю, это говорит о многом.
Ушел отец скоропостижно, остановилось сердце. Было ему всего 47 лет. Я тогда уже учился на 1-м курсе семинарии. Я в сане священника уже 20 лет, и отец до сих пор является для меня примером чуткого и доброго пастыря.
Папа умер, когда мне было 14
Любовь Балашова о своем отце Николае Лапшине
Мой папа был рабочим. Таким, каким показывают рабочих в старых советских фильмах – мастер своего дела, культурный, любящий читать, с искрометным чувством юмора. А как папа умел выбивать чечетку! Еще он писал стихи – и шуточные, и серьезные, лирические.
Мне с ним было всегда интересно. Зимой мы обязательно ходили на лыжах, летом – плавали. Плавать он меня научил своеобразным образом – отплыл со мной на середину озера, держа за руку, и – отпустил. Мне, когда выныривала, пробираясь сквозь толщу воды, было страшно, но вместе с тем была и уверенность – ничего со мной не случится, ведь папа держит ситуацию под контролем и, если потребуется, придет на помощь. Чувство защищенности, понимание, что папа – рядом, позволило мне легко вынырнуть и поплыть.
Когда я «выныривала» из детства во взрослую жизнь, папы уже не было рядом. Он умер, когда мне было 14 лет. Как мне хотелось почувствовать его поддержку, испытать вновь то чувство уверенности и защищенности, но приходилось пробираться сквозь толщу проблем жизни уже наугад, понимая, что на помощь папу не позовешь, он не подхватит, если что-то пойдет не так.
Когда папа умер, ему было 39 лет. Моя дочь – никогда не виденная внучка – уже старше его. Думаю, он был бы потрясающим дедушкой!
Папа передал меня будущему мужу из рук в руки
Мария Егорцева об отце протоиерее Алексее Голякове
Мой отец, протоиерей Алексей Голяков, служил в поселке Рамешки Тверской области, в храме во имя Александра Невского. Храм достался ему – после «использования» советской властью – в ужаснейшем состоянии. Понадобилось очень много времени, неимоверных человеческих и духовных сил, прежде чем храм начал жить.
Десять лет назад папа попал в аварию недалеко от поселка. В поселковой больнице ему помочь не смогли, в Твери – тоже. В Москве папе сделали операцию, она прошла успешно, но, видимо, время было упущено, и он умер. Когда папа попал в аварию, мама была беременна двенадцатым ребенком.
12 апреля родился мой самый младший брат Никита, а 21 апреля папы не стало. Был Великий пост, все ждали Пасху и чуда, надеялись, что Господь не может так просто взять и оставить 12 детей без отца. Но чуда, в нашем земном понимании, не произошло. Хотя, возможно, это и было чудо. Накануне смерти мама говорила с папой по телефону, и он просил: «Дайте мне инвалидную коляску, я поеду служить. Я должен быть в храме на Пасху». Он был в храме на Пасху, но, к сожалению, в гробу.
Я сама приехала на похороны в Светлый понедельник из больницы. И до сих пор для меня в пасхальных песнопениях смешивается много разных чувств – и радость о воскресшем Господе, и боль от того, что отца не стало.
Мне было 16 лет, и переживала я уход отца тяжело. Если малышей, которые не совсем осознавали, в чем дело, могли приласкать, обнять, то я понимала – я старшая, должна держаться, помогать.
Зато мне повезло в том смысле, что я больше других братьев и сестер знала отца. Младшие помнят его только по фотографиям. Первый год после смерти я со всеми разговаривала только о папе…
На самом деле детям священника не так уж везет в плане родительского внимания (если смотреть в количественно-временном плане). Ведь главное для священника – его служение. А у отца вечно была какая-то стройка, какие-то люди, которым он должен помочь, поехать в деревню покрестить, отпеть… Но то время, которое папа проводил с нами – было очень ярким, запоминающимся.
Когда мне было 14 лет, я впервые поехала на море. Вывезти на море сразу всех было сложно, и сначала поехали только старшие. Денег, естественно, не было. Откуда деньги у священника, восстанавливающего храм? Поэтому мы жили на берегу в палатке. И это было так замечательно!
Вспоминается, как папа ездил к своим родителям в город Лихославль, тоже в Тверской области, он старался навещать их почаще, хотя бы раз в неделю, и нередко брал меня с собой. Для меня были важны эти поездки, разговоры с папой в машине.
Папа принадлежал к тому уникальному поколению священников, которые пришли к вере в 90-е годы, и буквально на голом энтузиазме восстанавливали храмы. Они горели этим. Я помню, когда выдали детские пособия на малышей, на них сделали кровлю на апсиде. Еще я помню времена, когда в доме не было что поесть, и мы молились, чтобы Господь нам помог, и еда появлялась.
Думаю, папа заложил во мне настоящую веру в Бога и понимание того, что есть церковные законы, которые ни при каких обстоятельствах нельзя переступать. Это меня спасло и спасает от многих каких-то неверных шагов, каких-то ошибок.
Когда отца не стало, то я практически сразу познакомилась со своим будущим супругом. И мне хочется верить, что именно папа выбрал его именно в тот момент, когда мне казалось, что сил нет, что мне не с кем выплакать свое горе. Словно передал из рук – в руки.
Папины сопотавры
Александра Кузьмичева о своем отце Сергее Сопове
Мой папа, Сергей Иванович Сопов – художник и мастер по дереву, жил в Севастополе. Он умер от гриппа в 55 лет – точнее, от пневмонии как осложнения, хотя честно лечился с самого начала у врача и принимал антибиотики.
Из раннего детства я помню разговор со сверстниками во дворе: кто-то сказал, что его дедушка умер от гриппа, а я ответила, что от гриппа не умирают. В статистике, может быть, папин случай и числится как пневмония. Я тогда уже несколько лет жила в Москве и работала в «Известиях» (последнее было недолго, а в Москве я живу до сих пор).
Папа с мамой познакомились в художественной школе – оба ее окончили, и потом я училась у того же учителя, что и они. Папа ни в какой художественный институт не поступил, хотя пытался; рассказывал, что в одну попытку не хватило среднего балла в аттестате (а пятерка у него там была всего одна, и та по начальной военной подготовке), в другую – не прошел собеседование.
Можно сказать, пострадал за идеологию: проводивший собеседование безногий фронтовик сминал молодняк своим напором и требовал назвать «любимого художника, только не Илью Ефимовича Репина». От неожиданности папа забыл всех художников, кроме этого самого Репина и Эль Лисицкого – мягко говоря, далекого от соцреализма художника, альбом которого перед тем появился в доме.
Времена были не те, когда за имя Лисицкого можно было серьезно пострадать, но собеседование провалилось. Зато я с детства твердо усвоила, что без высшего образования можно быть умнее многих, потому что именно папа у нас в семье брал на себя задачу во всём разобраться и всё разрулить. И талант к живописи тоже не измеряется способностью поступить в институт.
Сергей Сопов, часы резные. Фото: artlib.ru
Папа, правда, в годы, когда я его помню, гораздо больше работал с деревом, чем с холстом и красками. Зато когда брался за кисть – получалось очень интересно по отношениям и цельно (тут художники скорее поймут, почему ценное звучит не как «красиво» или «похоже»). И всем (и папе первому) было смертельно жалко двух холстов с вариациями на тему «автопортрет по отражению в самоваре», которые он по житейским обстоятельствам продал. Эти вариации были уже во времена «деревяшек», а у нас остались только этюды из молодости.
Часть этюдов написана в пещерном городе Эски-Кермен и окрестностях. В молодости папина большая компания друзей из художки ходила с несколькими ночевками в горы с этюдниками и холстами писать – и когда все обросли детьми, то несколько лет ходили тоже – уже без холстов, они тяжелые, – но рисовали, жили в неглубокой пещерке, готовили на костре.
Когда мне было шесть лет, папа в первый раз взял меня в поход на Эски – и мы дней пять там бродили, набирали воду в родниках, собирали душицу в чай, рвали ломонос (плетущееся растение) для лежанки. Папа за руку помогал мне пройти над откосами по горам и спуститься в осадный колодец по стертым ступеням – я на его руке практически висела. И потом на Эски ходили еще не один раз.
Когда мне было 10, наш дом решил занять соседний банк, и всем жильцам предложили квартиры. А нам на выбор: квартиру или частный домик – довольно убитый, еще довоенной постройки, но с деньгами на поправку и тремя сотками земли.
Папа всегда хотел мастерскую – и выбор был сделан. Считалось, что на трех сотках рядом он построит двухэтажный дом для семьи, а старый маленький двухкомнатный дом станет той самой мастерской. Но в итоге получилось, что он своими руками ломал крышу и поднимал ее на почти полтора метра, устанавливая новую, не для мастерской, а для жизни: дом этот до сих пор стоит, а большой дом на участке остался на уровне фундамента. Зато и маленький дом – фактически дело его рук. Мы – совсем дети – приходили и видели папу настоящим строителем с мастерком и штукатуркой.
Во дворике папа сделал бетонную подушку и поставил на нее токарный станок – в основе большей части его «деревяшек» был круг. Звук работающего станка и снимаемой стружки сопровождал нас во дворе и дома – на кухне был станочек поменьше. Мы жили среди опилок, незаконченных чаш и треснувших при сушке шкатулок, знали, что такое «эпоксидка», как пахнет древесина софоры (отвратительно, и работать с ней надо в респираторе) и что акация становится почти черной от нашатырного спирта.
Один из «cопотавров». Фото: wikimedia.org
Ничтожно с точки зрения взрослого, но очень много с точки зрения ребенка мы помогали шкурить наждачкой ноги резным шкатулкам и подгонять на клею детали для наборных тарелок и часов. Папины изделия часто были очень затейливы, с антропоморфными деталями, и звал он их «сопотаврами».
Его сопотавры, шкатулки, тарелки и часы много лет с разной степенью успешности кормили нашу семью – всё же это предметы роскоши, а отечество странствует из кризиса в кризис, и каждый из них снижает спрос на эту самую роскошь.
Немалая часть «деревяшек» была и подарена друзьям и знакомым, так что к некоторым впору ходить в гости, чтобы поглядеть на что-нибудь – ведь дома осталось в основном треснутое или неоконченное.
Папа мог спутать, в каком я классе (на всякий случай уточню, что меня это никогда не обижало, скорее смешило: мы ежедневно и тесно общались, просто в основном не про школу, по крайней мере не про уроки). Если встречу такие же часы, как те, что он подарил мне однажды, – куплю обязательно, простенькая с виду «Заря» без батареек – но таких теперь не делают.
Папины прослужили много лет, пока я случайно не стукнулась ими уже в общежитии в Москве. Папа почти никогда ничего в моей жизни вслух не комментировал, и только однажды высказался по поводу затянувшейся попытки построить отношения с противоположным полом: мол, если не уверена – замуж не ходи. И это было важно, потому что мысль «раз два года всё тянется, уже надо» начинала мерцать в воздухе.
Несколько лет папа ухаживал за своей мамой – она жила отдельно, и когда стала болеть, он всё чаще ночевал с ней, а в последние месяцы, когда стало ясно, что это рак и он не лечится, фактически переселился к ней, заезжая домой на пару часов в день – перевести дух или к станку.
Бабушка умерла у него на руках – он, ни разу в жизни (насколько я знаю) не исповедовавшийся и не причащавшийся, читал ей последование на разлучение души от тела – звонил мне уточнять, как читать и можно ли продолжать, когда догорела свечка…
Папа – это безоговорочно глава семьи. А жившие у нас три таксы были уверены, что он еще и глава стаи. Они принимали от всех в семье и еду и ласку, всем нам радовались и со всеми были готовы поваляться на диване, но их счастье и непререкаемый авторитет был папа.