Схимонахиня Игнатия

…святые, приходящие из рода в род через делание заповедей Божиих, сочетаются с предшествующими по времени святыми, озаряются подобно тем, получая благодать Божию по причастию, и становятся словно некоей золотой цепью, в которой каждый из них — отдельное звено, соединяющееся с предыдущим через веру, дела и любовь, так что они составляют в едином Боге единую цепь, которая не может быть легко разорвана.

Преподобный Симеон Новый Богослов¹

29 августа, в начале воскресного дня отошла ко Господу схимонахиня Игнатия — тайная монахиня, ученый, церковный писатель, свидетель о своих духовных наставниках, новомучениках и исповедниках Российских.

Будущая монахиня Игнатия, Валентина Ильинична Пузик родилась в Москве 1 февраля (19 января) 1903 года, в день памяти преподобного Макария Египетского. Ее отец Илья Яковлевич происходил из Белоруссии, из крестьян деревни Коледич Волковысского уезда Гродненской губернии. В Москве он остался после военной службы и работал здесь мелким служащим в управлении Киево-Воронежской железной дороги. В 1915 году он умер от туберкулеза, от той болезни, борьба с которой станет профессией его дочери. Вся тяжесть заботы о детях (у Вали родился к тому времени младший брат Николай, будущий художник) легла на мать — Екатерину Севастьяновну, в девичестве Абакумцеву (*1878–†1965). Двенадцатилетней Валентине пришлось стать главной ее помощницей. Позднее Екатерина Севастьяновна (“мама Катя”, как звали ее близкие) — вслед за своей дочерью — примет монашество и будет носить в рясофоре имя преподобного Макария Великого, в день памяти которого родилась ее дочь-монахиня², а в мантии — преподобного Авраамия Чухломского³.

Благодаря усилиям матери девочку — в обход сословных ограничений — приняли в женское Николаевское коммерческое училище на Новой Басманной. В училище особое внимание уделялось современным европейским языкам (а не древним, как в гимназиях) и естественным наукам. Ученицы коммерческих училищ носили темно-зеленую форму и у ревнивых гимназисток получили прозвище “лягушек”.

Первые церковные впечатления Валентины Пузик были связаны с храмом первоверховных апостолов Петра и Павла на Новой Басманной. Позднее она вспоминала, как в 1921 году, в пору катастрофического голода, на высоком гульбище храма, находящегося недалеко от трех вокзалов, сидели или лежали десятки изможденных людей — беженцев из голодающих областей. Юная Валентина с подругами ведрами носила к храму похлебку, которую варила для страждущих ее мать и другие женщины.

После окончания коммерческого училища Валентина Пузик в 1920 году поступила на естественное отделение физико-мате­ма­тического факультета 1 МГУ, а после организации в 1923 году биологического отделения продолжила обучение там. Еще будучи студенткой четвертого курса университета, она познакомилась с известным фтизиопатологом Владимиром Германовичем Штефко. Это знакомство определило всю ее научную судьбу. Под его руководством она написала дипломную работу “Тече­ние туберкулезного процесса у больных различного типа сложения”, материалом для которой послужили данные 1000 пациентов Государственного туберкулезного института. Этой работой заинтересовались немецкие ученые, и выдержки из нее были тогда же опубликованы в одном из научных журналов Германии.

Окончив в 1926 году Московский государственный университет, она стала работать в области патоморфологии туберкулеза. Она стала одной из ближайших учениц Владимира Германовича, а с 1945 года — его преемницей по руководству лабораторией патоморфологии туберкулеза в Государственном туберкулезном институте (позднее — Центральный научно-исследователь­ский институт туберкулеза Академии медицинских наук СССР).

Во время учебы в университете произошло еще одно событие, определившее последующую жизнь молодой девушки. В феврале 1924 года перед своим днем Ангела она пришла поговеть в Высоко-Петровский монастырь и “совершенно случайно” попала на исповедь к архимандриту Агафону (в схиме — Игнатию; *1884–†1938), в недавнем прошлом — насельнику Свято-Смоленской Зосимовой пустыни, перебравшемуся в Москву после закрытия родной обители.

Знакомство с отцом Агафоном открыло перед ней захватывающую перспективу духовной жизни, о существовании которой раньше она лишь смутно догадывалась. Она становится прихожанкой Высоко-Петровского монастыря и духовной дочерью архимандрита Агафона. Жизненный путь старца — самого известного среди духовников Петровского монастыря — закончится в неволе. Весной 1935 года он будет арестован и, несмотря на тяжелую болезнь (паркинсонизм), приговорен к пяти годам лагерей. Этого срока отец Игнатий не переживет. В день Усекновения главы Иоанна Предтечи 1938 года он умрет в инвалидном лагере под городом Алатырь (Чувашская АССР) от пеллагры и сердечной недостаточности.

С середины 1920-х годов вокруг отца Игнатия начала складываться духовная семья, причем часть ее членов совершенно очевидно тяготела к монашескому пути. Покинув стены родного монастыря, зосимовцы считали, что, несмотря на гонения, монашество не должно угаснуть. Оно, писала позднее монахиня Игнатия, “есть совершенство христианства и как таковое должно существовать при всех условиях”⁴. Главное — сохранить духовную жизнь, культуру православного монашества: молитву, старческое руководство, общинную жизнь… А частности могут меняться: пусть это будет монашество без монастырских стен и одежды, пусть вместо монастырского послушания будет светская работа, лишь бы исполняли ее новые иноки “со всей ответственностью, со всей любовью”⁵.

Братия Высоко-Петровского монастыря незаметно для большинства молящихся стала пополняться иноками и инокинями, — юношами и девушками, постригаемыми уже тайно. Они оставались на своей мирской, “советской” работе или учебе, что входило в их монашеское послушание, и одновременно под руководством старцев постигали основы духовной жизни. Это о них писал ее современник, тоже ученый и тайный инок: “Время шло, мы жили удивительной жизнью: с одной стороны, глубоко церковной, с другой — активно-гражданской. До сих пор я считаю такое соединение самым лучшим. Но, должно быть, на практике такое соединение трудно осуществить. Только очень своеобразные условия тридцатых годов позволили жить так, как жили мы. Своей церковности мы не афишировали, более того — стремились к тому, чтобы никто из посторонних (даже моя мама) о ней не знал. Это достигалось очень легко, потому что мы не были болтливы, а в гражданской жизни работали очень напряженно”⁶. Так, по выражению самой монахини Игнатии, Высоко-Петровский монастырь стал “пустыней в столице”.

Характерно, что в годы церковных разделений петровские отцы и их духовные дети считали принципиальным сохранять верность священноначалию Русской Церкви в лице митрополита Сергия (Страгородского). Это был сознательный духовный выбор, — выбор тех, кто стремился сохранить духовную жизнь, монашество и всю Церковь там, где — казалось бы — для них не было места; выбор тех, кто мыслил свои духовные семьи, свои подпольные монастырьки как закваску, которая вложена в самое сердце мира, чтобы рано или поздно одухотворить, оживить его; как залог того Небесного Царства, которое благоволил им дать Отец Небесный⁷.

В июне 1928 года Валентина Пузик приняла тайный постриг в рясофор с именем Варсонофия — в честь святителя Варсонофия Казанского. Постриг совершил ее духовный отец на квартире старшей по постригу духовной сестры, монахини Евпраксии. Этот дом, находившийся по адресу Печатников переулок, дом 3, квартира 26 (сейчас это нежилое чердачное помещение), между собой духовные дети отца Игнатия называли “скитом”. Постриг в мантию она приняла уже после гибели духовного отца, 2 января 1939 года, от руки одного из наставников Зосимовой пустыни — архимандрита Зосимы (Нилова). Имя в мантии ей было дано в память о ее старце — в честь священномученика Игнатия Богоносца.

По благословению духовного отца мать Игнатия продолжала работать по специальности. Научно-исследовательская деятельность, понимаемая как послушание, подобное монастырскому, на долгие годы стала неотъемлемой частью ее монашеского делания. В 1940 году она защитила докторскую диссертацию (уче­ная степень доктора биологических наук была присуждена ей в 1943 году), в 1947 году была удостоена звания профессора.

29 лет (1945–1974) она руководила патоморфологической лабораторией ЦНИИТ, в которой вместе с ней — разумеется, не афишируя своей церковности и тем более монашества — работали и некоторые ее духовные сестры. К 1974 году, когда она закончила свою профессиональную деятельность, ею были написаны более 200 научных работ в разных областях медицины, среди которых было семь монографий. Многие из них признаны крупными теоретическими трудами.

Она вырастила не одно поколение исследователей. Под ее руководством было выполнено 22 докторских и 47 кандидатских диссертаций, а список фундаментальных трудов ее учеников занимает не один десяток страниц. Фактически она стала основателем собственной школы патологов-фтизиатров, которые работают на всей территории бывшего Советского Союза. Научная деятельность В. И. Пузик уже в 1940-е годы нашла признание и у зарубежных коллег, с которыми она общалась во время командировок. Вместе с тем, несмотря на известность и даже награды (Орден Трудового Красного Знамени (1973), девять медалей, звание заслуженного работника медицины), монахиня Игнатия так и не стала членом Академии наук, хотя по своим научным заслугам вполне могла на это рассчитывать. Когда коллеги поднимали этот вопрос перед “инстанциями”, те доверительно указывали ей: “Вы же понимаете, Валентина Ильинична, Вам нельзя…”, — намекая на ее беспартийность и известную “кому надо” церковность. Она понимала и не рвалась в ряды научной номенклатуры, тем более что научная деятельность была для нее послушанием.

Если бы монахиня Игнатия была только крупным ученым, это уже поставило бы ее в один ряд с такими церковными деятелями ХХ века, как святитель Лука (Войно-Ясенецкий), митрополит Иоанн (Вендланд), протоиерей Глеб Каледа. Однако ее служение Богу и Церкви не ограничилось наукой-послушанием.

С середины 1940-х годов ее научная деятельность дополнялась литературным трудом духовного содержания. Позднее она признавалась, что источником ее литературного творчества стал привитый отцом Игнатием навык письменного исповедания помыслов. На определенном этапе из откровения помыслов стали вырастать молитвенные размышления о событиях церковной жизни, о судьбах своих близких, о прочитанных книгах… Постепенно эти размышления складывались в книги, большие и маленькие, которых к концу ее жизни, по самым общим подсчетам, накопилось более трех десятков.

Монахиня Игнатия была на удивление современным автором. И не потому, что переносила в свои книги стилистические новинки современной литературы. В этом отношении она была довольно консервативна. Стилистическим образцом для нее всегда оставался святитель Игнатий Брянчанинов, а в ее произведениях, жанр которых мы определили бы как молитвенные размышления, молитвенный дневник, раскрывалась Зосимовская традиция, в которой она была воспитана⁸.

Но она была именно современна. Находясь по данному ей один раз на всю жизнь послушанию в самом сердце мира, среди людей, может быть, далеких от Церкви, но стремящихся жить осмысленной жизнью, ищущих истину, страдающих и надеющихся, она не могла не откликаться на их чаяния, вопросы, сомнения. Она, как и ее старец, видела в людях, в их устремлениях лучшее и не раз утверждала в своих писаниях, что мир — и в самые страшные моменты своей недавней истории — ищет Христа, пусть и не зная об этом. Она своим сердцем христианина видела этот поиск и подсказывала выход: тем, кто был близок с ней, — словом и собственной жизнью, тем, кто был далек от нее, и даже тем, кого она вовсе не знала, — своими книгами.

Собственно, все ее книги — это ответ миру на его вопрошания, на его страдания. Начинался этот ответ с дорогого ей образа духовного отца — свидетеля Христовой любви — и с рассказа о его детище — монашеской общине, выращенной им посреди враждебного мира⁹. Этот рассказ, “летопись” ее духовной семьи сегодня воспринимается как последнее напутствие, как завет монахини Игнатии и всего ее поколения нынешнему российскому монашеству.

Позднее были другие книги — дневники-размышления о жизни Церкви, о ее истории и о действиях Промысла Божия в современном мире и в жизни современного человека. Наиболее зрелые из них были написаны в 1970–1980-е годы. Лучшие из них еще ждут своей публикации. Во всех этих произведениях она оставалась сострадающим свидетелем, ни на минуту не оставляющим своих современников, как внимательный врач неотступно следит за стадиями туберкулезного процесса. Она следила и свидетельствовала перед Богом не только об их лучших устремлениях, но и перед ними — о Христе и Его Церкви, о том единственном ответе, который только и может вполне удовлетворить их жажду.

Однако она всегда помнила о том, что она монахиня, и искала способ еще более полно послужить Русской Церкви, возможно, — и на поприще открытого церковного служения. Считая, что могла бы быть полезна в качестве сотрудника Журнала Московской Патриархии, монахиня Игнатия в 1947 или 1948 годах обратилась с просьбой принять ее к Святейшему Патриарху Алексию I и получила у него аудиенцию. Это был ее единственный личный разговор со Святейшим Патриархом, но вообще Патриарх Алексий I занимал важное место в жизни монахини Игнатии. На протяжении 25 лет его служение Божественной Литургии, по ее словам, играло роль “руководства без слов”, объединяя верных церковных чад, наставляя и утешая их. К этому святителю монахиня Игнатия и обратилась за решением своей судьбы: выходить ли ей на открытое служение Церкви или оставаться “как есть”. Его ответ она хранила в своем сердце как старческое благословение. “Вы работаете? — спросил ее Святейший Патриарх и, получив утвердительный ответ, сказал: — Продолжайте работать”. Судьба ее была решена. Ее путем осталось монашество в миру.

Впрочем, через 30 лет она все-таки послужит своим словом Матери-Церкви. Дело в том, что с начала 1980-х годов монахиня Игнатия пробует свои силы в гимнографическом творчестве. Первым ее гимнографическим произведением был канон, написанный в память тогда еще не прославленного схиархимандрита Игнатия (Лебедева), ее духовного отца. Затем были другие произведения. Часть созданных ею служб вошла в богослужебный обиход Русской Православной Церкви. Это прежде всего службы святителям Игнатию Брянчанинову и патриарху Иову, благоверному князю Димитрию Донскому, преподобным Герману Зосимовскому и Зосиме (Верховскому), службы соборам Белорусских, Смоленских и Казанских святых, Валаамской иконе Божией Матери и др. Одновременно она работала над серией статей по православной гимнографии (преподобные Андрей Критский, Иоанн Дамаскин, Косьма Маиумский, Иосиф Песнописец, Феодор Студит, святитель Герман Константинопольский, инокиня Кассия и др.), публикация которой была начата в “Богословских трудах”, а позднее продолжилась в журнале “Альфа и Омега”.

С 1996 года матушка Игнатия была постоянным автором “Аль­фы и Омеги”, печатаясь под псевдонимом монахиня Игнатия (Петровская). Здесь появились ее воспоминания о старцах Высоко-Петровского монастыря, о Святейших Патриархах Сер­гии и Алексии I, а также ее книги 1940–1980-х годов, которые — как казалось — были обречены лежать в ее профессорском столе. Несколько позже некоторые из этих произведений вышли отдельными изданиями — “Старчество на Руси”, “Стар­чество в годы гонений”, “Святитель Игнатий — Богоносец Российский”. Специально для “Альфы и Омеги” монахиня Игнатия написала и ряд новых произведений¹⁰.

В конце 1980-х — в 1990-е годы она вернулась — теперь уже открыто — к тому, с чего начиналось ее литературное творчество — к свидетельству о подвиге своих духовных наставников — старцев Зосимовой пустыни, новомучеников и исповедников Российских. Об этом она не уставала говорить. Если остальное ее литературное творчество раскрывалось перед теми, кто ее знал, далеко не сразу, то свидетельство об отцах она воспринимала как свою священную обязанность, о них в последние десять лет она говорила всем и при любых обстоятельствах: наедине, в аудитории, перед кино- и телекамерами. Несмотря на то, что порой ее слово искажалось, огрублялось, трактовалось без должного духовного целомудрия, что понималось ею как извращение духовного опыта ее отцов и воспринималось крайне болезненно, в целом оно за последние десять лет принесло свой плод. Без преувеличения можно сказать, что благодаря ее свидетельству в декабре 2000 года в лике святых был прославлен преподобномученик Игнатий (Лебедев). А несколькими месяцами ранее были прославлены некоторые другие отцы Высоко-Пет­ров­ского монастыря. Она воистину ста­ла одним из звеньев золотой цепи, которую, по словам преподобного Симеона Нового Богослова, составляют “святые, приходящие из рода в род”, и “которая не может быть легко разорвана”.

24 апреля 2003 года, в Великий Четверг она была пострижена в великую схиму с сохранением имени, но теперь ее небесным покровителем стал недавно прославленный преподобномученик Игнатий — ее духовный отец. Важно и знаменательно для нее было то обстоятельство, что постриг этот был совершен представителями духовенства храма преподобного Сергия Радонежского в Высоко-Петровском монастыре.

Свидетельством об отцах и литературным творчеством не ограничивалась ее жизнь. Для некоторых из своих близких она была настоящим духовным руководителем, полностью принимая их в свою душу, наставляя их со властью старца. Для многих она была тем человеком, кто появился в начале их жизненного пути и глубоко повлиял на него, открыв перед ними красоту монашества, красоту словесного творчества или научной деятельности. А для скольких она была незаменимым советчиком, старшим другом, скольких она утешала, всегда вникая в самые неприметные детали их жизни, не упуская из вида обстоятельств быта, работы или учебы… Она знала, что жизнь складывается из тысячи мелочей, и каждая из них порой имеет значение и для духовного роста личности. При этом среди тех, кто приходил в ее дом на Беговой улице, были и маститые ученые, ее коллеги по институту, и совсем юные ученики воскресной школы. Среди тех, кто приходил к ней, уже почти не было ее сверстников, — все были младше нее в два, в три, а то и в пять раз. Несмотря на такой широкий круг общения, она до последних дней хранила тайну своего монашества, выступая в печати лишь под псевдонимом.

Ее свежесть восприятия жизни была поразительной. Ей было уже за девяносто, когда вместе со своей младшей духовной сестрой, монахиней Марией, она смогла поехать в Святую Землю. Вернувшись оттуда, девяностолетняя монахиня говорила: “Те­перь я по-другому стала читать Евангелие”, — и через небольшой срок снова поехала в Иерусалим. До последних лет она неуклонно продолжала преподавать в воскресной школе храма преподобного Пимена Великого в Новых Воротниках. Она это делала, исполняя благословение, несмотря на естественные немощи и фактическую слепоту, из-за которой могла готовиться к уроку только с помощью кого-то из близких. Все это превращало каждый данный ею урок в настоящий подвиг. Но аудитория воскресной школы была для нее так же важна, как и высокие ученые собрания, на которых ей не раз приходилось выступать в прошлые годы. Готовилась она к этим встречам тщательно, а потом говорила, что в ходе этой подготовки ей совершенно по-новому открылся сотни раз в течение жизни прочитанный отрывок из посланий апостола Павла или из Ветхого Завета. В любом занятии она находила пищу для ума и духовное назидание.

Вместе с тем жизнь последних лет не была для нее легкой. Физические и душевные страдания постоянно сопутствовали ей. Ей пришлось пережить долгую, мучительную для самой больной и ее близких болезнь и смерть в 2000 году ее духовной сестры, фактической келейницы, монахини Марии (Соколовой; *1914–†2000). Ослабление зрения, начавшееся еще в конце 1970-х, в 1990-е годы привело к фактической слепоте, отнимавшей у монахини Игнатии ее хлеб, ее воздух — слово православного богослужения, которое она читала ежедневно с двадцати пяти лет. Поэтому со слепотой она боролась как с противником, покушающимся на ее духовное делание, на ее послушание — лекарствами, специальной гимнастикой, а главное — неопустительным чтением службы вопреки всему, вслепую, почти на память.

Она говорила, что живет тогда, когда работает. Последнее свое произведение она начала писать за четыре дня до своей последней болезни, после которой уже не оправилась. Это было небольшое эссе на тему православной гимнографии, задуманное специально для “Альфы и Омеги”. Оно так и осталось незаконченным. Но и прикованная к постели, она продолжала вынашивать замыслы, обдумывать новые произведения. Нужно сказать, что “Альфа и Омега”, открывая свои страницы для ее произведений, давая ей возможность творить, в буквальном смысле продлевала ее годы, давала ей силы жить.

Она отошла ко Господу на 102-м году жизни, из которых 76 лет прожила в монашестве. 31 августа в храме Пимена Великого в Новых Воротниках состоялось отпевание, а на Ваганьковском кладбище — погребение схимонахини Игнатии.

___________

В мае 1937 года ее духовный отец написал своим чадам в связи со смертью своего духовного друга архимандрита Никиты (Ку­роч­кина): “Рана эта от продолжительности дней будет не заживать, а бередиться каждым днем — от лишения удовлетворения потребности в нем…”¹¹.

Эти слова сегодня повторяют те, кто знал монахиню Игнатию: “рана эта будет бередиться каждым днем…”. Впрочем, им самим теперь придется позаботиться о неразрывности той золотой цепи, ближайшим к нам звеном которой была почившая.

А. Беглов