Сила Божия в немощи совершается

Лета наша яко паучина поучахуся: дние лет наших в нихже седмьдесят лет, аще же в силах, осмьдесят лет, и множае их труд и болезнь: яко прииде кротость на ны, и накажемся.

Пс 89:10

Многоболезненное¹ и содержательное “житиё” монахини Ксении (в миру — Марии Константиновны Смирновой) имеет глубокие благодатные корни. Она родилась 9 июня 1938 года в Москве. По линии отца протоиерея Константина Васильевича Смирнова (31.05.1897–06.02.1969) родство её восходит к роду священников: протоиерею Симеону Смирнову (духовнику московского клира в конце XIX века), священнику Василию Смирнову (совпадение фамилий; сам отец Василий был из семьи псаломщика), женившемуся на дочери протоиерея Симеона Наталье Семёновне. Иерей Василий Смирнов, отец протоиерея Константина, был репрессирован и по сути является исповедником. В родне отца Константина Смирнова и новомученик протоиерей Василий Студницын.

Константин Васильевич в 1918 году окончил Духовную семинарию и поступил на первый курс Академии, но из-за революции учиться ему там не довелось. Он служил псаломщиком при храме святого великомученика и победоносца Георгия в Старых Лучниках (на Лубянке), где настоятельствовал и откуда был в 1919 году репрессирован его отец, иерей Василий, и позднее священномученик протоиерей Владимир Лубянский (Про­­­фе­рансов). Долгое время, будучи лишенцем, Константин Васильевич перебивался случайными заработками. Наконец, в 1930 году, по протекции Марии Ильиничны Ульяновой, которая по доброму расположению уничтожила все данные о лишении его прав, Константину Васильевичу удалось поступить на Высшие бухгалтерские курсы при Управлении железной дороги, после которых он с 1933 по 1942 год работал главным бухгалтером главка стройматериалов. С 1942 по 1944 год он был в армии и служил в качестве интенданта. Был комиссован по состоянию здоровья, но на гражданскую службу уже не вернулся — во второй раз поступил в Московскую Духовную академию, которую и окончил в 1948 году (первый выпуск после её открытия), и Святейшим Патриархом Алексием I был рукоположен во иерея с назначением в клир храма Воскресения Христова в Сокольниках, в котором и прослужил более 19 лет.

Отец Иоанн Кедров, построивший на собранные им деньги храм Воскресения Христова в Сокольниках, также входит в родство отца Константина через его двоюродного брата, Валентина Павловича Махаева, женившегося на дочери отца Иоанна. До сих пор старые москвичи этот храм называют Кедровским. И протоиерей Василий Студницын, и протоиерей Владимир Проферансов, сослужители и родственники отца Константина, — новомученики, которые покоятся на Бутовском полигоне.

Мать монахини Ксении — Ирина Владимировна (14.06.1908–08.04.1982) была художницей по тканям. Она состояла в родстве с Менделеевым, Поповым, Блоком. Отец её, Владимир Николаевич Максимов, — строитель храмов, репрессирован вместе с архиепископом Серафимом (Звездинским) и фактически является исповедником. О судьбе своих родственников сама монахиня Ксения оставила яркие воспоминания².

Почившая монахиня была человеком одарённым. В 1967 г. она окончила Строгановское училище как художник по тканям, с 1967 по 1970 г. преподавала в Заочном народном университете искусств, с 1970 по 1988 год работала в Худфонде. Была членом Союза художников, выставлялась на отечественных и зарубежных выставках. Монахиня Ксения имела тонкий вкус и трудилась не покладая рук. Природа, цветы, архитектура — всё привлекало её. С необыкновенным жаром отзывалась она на всё её поразившее. Редкости мира, преломляясь в её художественном даре, выходили из её рук прекрасными и изящными. Чего стоят хотя бы пасхальные яички, на которых изображены храмы и монастыри России, или цветущие кактусы. Открывшееся ей она старалась не просто запечатлеть; все произведения её наделены глубоким содержанием.

Помимо собственного творчества, заботилась она и о том, чтобы творения её одарённых родственников были явлены ценителям. Вместе с родной сестрой своей Натальей Константиновной, она постаралась, чтобы стали известными много лет пребывавшие в безвестности скульптуры Сергея Александровича Круглова, мужа её тётки. На Отечественной войне, которую он прошел от Москвы до Кёнигсберга, тот сдружился с Арсением Владимировичем Максимовым, родным дядей монахини Ксении, который и привёз его с собой в Москву. С. А. сразу же поступил в Академию художеств, а по окончании её женился на Злате Владимировне, родной тётушке монахини Ксении. Он избрал скульптуру, и избранию своему оставался верен до смерти. С неподражаемым шармом выполнены им из дерева либо из бетона фигуры детей, зверушек и сказочных персонажей. Его скульптуры обрели своё место в музее храма преподобных Зосимы и Савватия и на территории сада. В этом же музее представлены и работы монахини Ксении.

С семьёй Смирновых я познакомился уже в первые годы своего священства. Самой близкой подругой моей супруги Фаины по институту была Марина Махаева. Отец её, Валентин Павлович, как уже было сказано, находился в родстве с домами Кедровых и Смирновых. Я оказался в любимцах у Лидии Александровны, матери Марины; она звала меня своим сыном, я называл её мамой. В доме Махаевых, стоявшем тогда поблизости от Сокольнического храма, я встретился с отцом Константином и его дочерьми.

Провожали нас как-то после вечеринки Марина, Маша и Наташа. Темы разговора не помню, но в память врезалось, что нрав у юной Маши оказался далеко не покладистый; при разговоре она буквально въедалась в каждое слово. Я старался отвечать терпеливо, обстоятельно. Расстались мы друзьями, а после смерти их отца я стал духовником их дома и многих из их родственников.

В дальнейшем наши отношения с Машей (ближайшие родственники называли её Мусей) проходили в многочисленных спорах. Пытливый её ум искал прежде всего “разумных” ответов на религиозные вопросы, хотя логика при разрешении глубинных истин веры далеко не всегда достигает цели. К чести Маши, решения она уже тогда воспринимала не только умом, но и всем своим существом. Поиск и жажда Истины в сердце её не иссякали до смерти.

В сентябре 1988 года Маша заявила: “Отец Владимир, благословите меня на монашеский подвиг”. Я убедился в серьёзности её намерения и испросил ей благословение на монашество у Святейшего Патриарха Пимена. В кратчайший срок был устроен постриг в Тихвинском храме, что в Алексеевском, куда с этой целью был прислан иеромонах из Троице-Сергиевой лавры. Имя ей нарекли в честь недавно прославленной Блаженной Ксении Петербургской.

Памятно трудолюбие её, когда они вместе с архитектором Татьяной Всеволодовной Поляковой за одну неделю соорудили иконостас в только что переданном Церкви Зосимо-Савватьевском храме. Работали они день и ночь, не покладая рук с 31 марта по 6 апреля 1990 года. Иконостас получился даже приличным: с Царскими вратами, диаконскими дверьми и с неплохими иконами. Сделан он был хоть и из фанеры, но обтянут холстом. С того времени в храме уже не прекращалось богослужение. Монахиня Ксения стала первой алтарницей храма, и учреждённый ею порядок по традиции передаётся новым поколениям входящих в алтарь. И пока хватало у монахини Ксении физических сил, до перелома шейки бедра, она постоянно трудилась над украшением храма.

С принятием пострига в монахине Ксении произошла удивительная перемена. Острые, въедливые словечки остались при ней, но теперь направлены они были только на себя. К себе она бывала беспощадной. Сужу об этом даже по последней исповеди.

Внутренний облик новопостриженной монахини изменился до чрезвычайности, — явно вследствие непрестанной молитвы. Особое беспокойство доставляло ей нескончаемое поминовение тех, кто просил её помолиться. По её меркам, времени для умной сердечной молитвы у неё оставалось явно недостаточно. Тем не менее просящим её молитвенного заступничества она никогда не отказывала, но всегда искренне и чистосердечно вникала в суть случившегося с человеком и интересовалась, какого рода помощь ему требуется ныне. А спустя, положим, полгода могла обратиться к просителю и поинтересоваться, как у него обстоят дела и какого рода трудности он сейчас испытывает. О действенности её предстательства перед Богом судить можно было по постоянно увеличивавшемуся потоку посетителей. Впоследствии, когда ей, уже немощной, удавалось попасть в алтарь, священники нашего храма чуть ли не в очередь выстраивались, чтобы принять от неё записки на проскомидию, и каждый из них, включая служивших на ранней Литургии, почитал своим долгом вручить ей “полагающуюся” ему богослужебную просфору. Она же при этом шутила, что является “настоящим православным эксплуататором”. Списки её всегда отличались изрядным обилием имён. Просфоры дома они с сестрой делили на маленькие кусочки с тем, чтобы им хватало их до следующего раза.

При посещении её дома (зимой она жила в московской квартире, летом — в родительском доме в Кратово) всегда ощущалась необыкновенная умиротворённость и тишина; создавалось впечатление, что сами стены пропитаны молитвой. Посетителей окутывал покой, а от икон струилось тепло.

Показательно, что для врачей Клинической больницы РАН, в которой монахиня Ксения неоднократно лечилась последние годы, это было не просто исполнением врачебного долга, а искренним проявлением желания внести свою лепту, оказаться рядом с ней и поучаствовать в деле облегчения её страданий. Некоторые из них затем навещали её дома и делали это совершенно бескорыстно. Таким обаянием обладала матушка Ксения.

А трудолюбие её не иссякало и в болезни. Шейка бедра так и не срослась из-за приёма гормонов, но монахиня вела достаточно подвижный образ жизни, даже ухаживала за садом. Случалось, и нередко, что при прополке грядок, привалив свой костылик к какому-нибудь дереву, она незаметно для себя отдалялась от него на добрых полтора десятка метров и, выпрямившись, начинала его искать: “Ой! Где моя нога?”, — и, узрев его вдалеке, ковыляла за ним. Как ей удавалось передвигаться, не имея опоры? Наверно, только руководствуясь словами Псалма: На руках возмут тя… (Пс 90:12). Урожаи после её трудов собирались отменные, и удивляться не приходится — удобрены они были молитвой!

По свидетельству подвижников благочестия, безропотное несение креста высветляет личность. Всё случавшееся с нею она расценивала только как Божие смотрение, опытно понимая, что непреложно обетование Божие: Просите, и дастся вам (Мф 7:7). Но, ходатайствуя о других, она никогда не возносила к Богу прошений о себе.

Безропотно принимала она обилие болезней (даже умираний, клинических смертей, выпавших на её долю). Несла она их как Божие посещение, как форму подвига, как вольное приятие на себя креста. Это крестоношение — общее у неё с подвижниками благочестия, которых именуем мы многоболезненными… Бог не оставлял её, посылая мудрость и силы. Понять умом, как смогла она прожить двадцать лет после первой своей сверхсерьёзнейшей реанимации, невозможно. Тем не менее именно в это время были написаны ею воспоминания, опубликованные в “Альфе и Омеге”, и ежегодно и неустанно, по её собственному выражению, “высиживались” ею деревянные пасхальные яички с изображёнными на них шедеврами русского церковного зодчества.

Жизненный путь её завершился 4 июня 2011 года, на следующий день после именин отца. Да упокоит её Господь со святыми.

Похоронена монахиня Ксения на Ваганьковском кладбище.