– Мария Львовна, сегодня на повестке дня все чаще возникает тема борьбы с иностранными словами и выражениями в русском языке. Как себя чувствуют в русской речи заимствованные фразеологизмы?
Мария Ковшова
– Фразеологизмы, пришедшие из иностранных языков, настолько вросли в русскую речь, что часто об их «не нашем» происхождении знают только специалисты.
Мы все употребляем фразеологизм «быть не в своей тарелке» со значением «быть не в обычном состоянии, чувствовать себя неловко, напряженно». Образ странный, конечно: что за тарелка? Почему мы в ней пребываем? Ребенок подумает про летающую тарелку инопланетян и легко справится со странным образом.
А строгий взрослый подумает, что это случайный образ и отнесет его к абсурдности, свойственной русской народной культуре: «Сидит заяц на березе, никто замуж не берет», «Ваши глазки, как салазки, только не катаются»… Фольклору свойственно сочинять такие странные, смешные произведения.
Но в случае фразеологизма странный образ пришел из другой национальной культуры, и «не в своей тарелке» – неточная калька с французского фразеологизма, образ которого восходит не только к месту расположения, но и к самой настоящей тарелке — обычаю отмечать место своего расположения за столом. Когда-то это место отмечали поставленной перед сидящим тарелкой, а до нее – кругом хлеба, который выполнял функцию тарелки – на него выкладывалась пища.
Впрочем, вариантов объяснения этого французского выражения много. Еще А.С. Пушкин писал, что во французском выражении n’être pas dans son assiette («Не в своем обычном положении») assiette означает: а) посадка, положение тела при верховой езде; б) тарелка.
Интересно, что в начале XIX века, когда этот фразеологизм только входил в русский язык, он имел много вариантов употребления, и русский язык не только впустил в себя этот странный образ, но и всячески осваивал его. Например, говорили так: «Графиня попала в самую несчастную тарелку, из которой и я уже вытащить ее не могу», или так: «Она долго не могла прийти в свою тарелку».
Так или иначе, мы приняли этот фразеологизм с самым важным для нас смыслом, делая упор на слове «свой», и неважно, иностранный это фразеологизм или русский, если он хорошо «попал» на наше представление о значимости своего места, своего привычного состояния как условия уверенности и спокойствия быть у себя, со своими, на своем месте, в своей тарелке.
Тарелка – это условность, а от фразеологизма и не ждут точности, ведь фразеологизм является образным выражением, оборотом речи, в нем и должны быть такие неожиданные метафоры. Именно «фразеологические тарелки» и придают нашей речи экспрессивность. А смысл мы извлечем из слова «свой».
– По-видимому, для фразеологии не важна буквальная привязка к реальности?
– Да, не слишком важна. Например, я скажу: «Мое сердце в пятки ушло». Анатомически у нас пяток две, а сердце одно. Сразу же возникает условность образа. Предметный, реальный мир для образования фразеологизма не стоит на первом месте, сквозь него проглядывают те ценности и смыслы, которыми наградила эти «вещи» культура.
И в данном случае важна идея изменения местоположения сердца, изменения внутреннего состояния человека, и то, что сердце побежало в пятки, служит указанием на смену ролей – человек перестает воспринимать, распознавать сердцем, он способен только ощущать свою прикованность к месту. Пятки становятся самой главной частью в человеке, а мы знаем, что это неправильно: и то, что сердце куда-то сдвинулось, ушло, и то, что ушло в пятки, вниз.
Но я думаю, что даже будь у нас фразеологизм «сердце ушло в голову», он бы выражал негативное значение: в русской культуре изменение привычного положения вещей означает нарушение нормы, и сердце должно быть на месте, и пятки на месте, и душа на месте. И голова там, где ей быть положено.
Душа ушла в пятки. Картинка aif.ru
Уйдем от «пяток» к другому образу, например, к пищевому. Простой вид пищи и простое слово «каша» в русской культуре стали знаком общего дела. «С ним каши не сваришь», «заварить кашу» – разная в этих фразеологизмах «каша», т.е. разные смыслы выражаются. Искать связь между этими смыслами и кашей как объектом пищи, безусловно, можно, тем более что в образах фразеологизмов хорошо закрепилось представление о длительности и коллективности самих действий с кашей – когда кашу варили на всю артель или на сто человек родни и соседей, собравшихся на крестины. Но самое главное здесь то, что русский человек через пищевой образ выделил и представил идею общего дела, утвердив, тем самым, какие-то важные смыслы для понимания мира.
Фразеология для своих образов обычно выбирает ту реалию, которая, в принципе, значима для народа. Каша, как наша национальная еда, попала сюда не случайно, она была выделена среди других видов пищи, как то, что насыщает русского человека, обеспечивает его жизнеспособность, дает возможность хорошо трудиться в течение дня в непростых природных и социальных условиях.
И вот интересно, что, говоря о самобытном, национальном, мы вдруг можем открыть для самих себя, что каша есть не только у нас, и что в другом фразеологизме образ каши уже не будет таким самобытным, и мы даже будем спорить – наш фразеологизм, например, «каша в голове» или не наш. Он означает отсутствие ясности в понимании чего-нибудь, когда человек, в силу различных обстоятельств, оказывается не в состоянии размышлять, рассуждать логически. И тут связь с реальным объектом очевидна: наблюдаемые свойства каши – ее перемешанность, вязкость, бесформенность – легли в основу образа фразеологизма.
– Так наш это фразеологизм или нет?
– Его аналоги существуют и в других языках. Например, есть немецкое выражение Grützkopf (буквально каша-голова со значением «дуралей, глупец»).
То есть поиск «чужого» в «своем» языке и культуре не нужно возводить в принцип: это интересно в плане истории языка, но того, что параллельно возникало в разные эпохи у разных народов и имело сходные смыслы, будет больше, чем заимствований. Да и «чужие» фразеологизмы – как виды пищи или одежды, если они подошли, были приняты – начинают становиться настолько своими, насколько в «плоть и кровь» русской лексики и самой русской жизни вошли иностранные слова и то, что они обозначают, самое привычное и давно родное: газета, шкаф, картофель, сосиска, тетрадь, театр, косметика, почта, журнал.
Но лексика – отдельный разговор. А в отношении фразеологии отметим главное: используя код языка, мы используем и код культуры. Говоря «не в своей тарелке», мы не думаем о тарелке. Да, нам интересен сам образ, мы немножко играем, создаем подобие мира и через это подобие создаем парадоксальное, смешное и игровое удвоение, вызывая эмоцию у собеседника.
Однако важна здесь не тарелка, а самая суть образа – не в своей тарелке: «человек не чувствует себя свободным, он находится в чужом пространстве, он не у себя». И вот это понимание «не своего, не у себя» и позволяет расшифровать фразеологизм, хотя он, повторим это с полной определенностью, изначально французский.
«Каши не сваришь», «сапог каши просит» – вот это уже наши единицы, однако и сквозь их «кашу» мы видим не условные образы, а смыслы, которые были приданы каше, и почему она и стала символом общего дела, трудоемкости какого-нибудь начатого дела, путаницы в голове и рваного сапога.
Настоящий символ! Только символы способны охватывать такой широкий диапазон смыслов. Возьмите символ «кровь»: тут и «братья по крови» со значением родства и духовной близости, и «кровный враг» со значением предельной вражды, и «голос крови» и многое другое. «Каша», может, не такой торжественный символ, как «кровь», но все-таки символ – наш, исконный.
Когда сапог каши просит
– Как я понимаю, язык усваивает те образы, которые как-то сопрягаются с его культурой. По каким еще законам иностранные фразеологизмы проникают в русскую речь?
– Естественное врастание иностранной культуры в русское сознание связано с существованием универсальных ценностей. Каждому из нас важно, чтобы у нас были дом, семья, здоровье, заработок, смысл жизни, расположенность людей друг к другу, успешное разрешение трудной ситуации и так далее. Эти универсальные ценности нас объединяют.
А национально-культурная специфика проявляется не только в уникальных образах, таких как каша, лапти, самовар, с которым в Тулу не ездят. Эта специфика проявляется и в описании универсальных феноменов – общие для всех, они во фразеологии показываются по-разному, в соотношении с привычной для человека системой поведения, бытом, географией, историей.
Например, возьмем русские и вьетнамские фразеологизмы, связанные с темой радости. Казалось бы, радость – универсальное чувство, свойственное человеку любой национальности. Но эта радость по-разному описана в разных языках, а фразеология дает наиболее выпукло «картинку» радости и настраивает фокус, который раскрывает национально специфическое видение самых общих вещей.
Во всех русских толковых словарях слово «радость» описано через слово «веселье», и это уже значит, что наша радость проявляется открыто и переходит в веселье, в торжество. В русской фразеологии радость изображается, в основном, с помощью телесных образов. Но не только.
«Прыгать до потолка», «быть на седьмом небе», «быть на верху блаженства» – тут главные коды – коды пространства. Ощущение «верха» в русской культуре – это ощущение оторванности от земных тягот. Верх – это всегда хорошо, поскольку это неземная реальность, другая среда. Недаром мы говорим о «приподнятом настроении».
В этом ли, да и в других смыслах в русской культуре образ верха соединен с положительными вещами, осмыслен в категориях хорошего, а низ — в категориях плохого, потому что он ассоциативно связан с согнутым состоянием человека в его тяжком труде, с положением упавшего человека, сраженного болезнью, ударами, а еще низ ассоциируется со смертью, с погружением в небытие. Верх – это всегда отрыв от земной реальности, это уход под небеса, в хорошее, в том числе в рай, в жизнь вечную.
Верх – это для русского человека всегда хорошо
Но вернемся еще пока к радости. Итак, у нас радость, и мы прыгаем вверх. А вьетнамская фразеология не описывает веселье как проявление радости в русском безудержном образе. Вьетнамская культура очень сдержанная, организованная, этикетная. Поэтому вьетнамские образы радости — в глубине, во внутреннем глубинном переживании человека.
У нас радость через улыбку проявляется наружу, а вьетнамец на это скажет, что у него «флаг в животе раскрылся».
– Какой флаг?
– Флагами украшают вьетнамскую деревню во время праздника, а здесь этот флаг видится и внутри. Человек, может быть, не так бурно веселится, проявляя радость, но он ощущает свой флаг в животе.
Вообще у вьетнамцев многое описывается через такое запрятанное в самую глубь тела отношение к миру; например, про образованного человека скажут: «У него книга в животе раскрыта», а про хорошего доброго человека, что «у него хороший живот». И это похвала, комплимент характеру, нравственным качествам человека.
Интересным и неожиданным для нас вьетнамским образом радости будут «кишки». В русской картине мира отношение к кишкам несколько иное, и говоря про радость, мы вряд ли вспомним про кишки. У нас «сердце радуется», «душа поет», и эти переживания происходят в верхней части туловища, в области груди. У вьетнамцев все глубже, и телесный низ переосмысливается в очень положительных категориях.
Что мы скажем про кишки? Ничего, для нас это область физиологических отправлений, так что давайте не уточнять. А вот вьетнамец скажет «кишки раскрылись» – и это настоящая, подлинная радость.
И действительно, кишки не обманывают, и их не обманешь. Сердце можно обмануть, душа тоже зависима от разных вещей, она во многом связана с интеллектом, а область кишок интеллектом не контролируется. И это, может быть, в большей степени говорит об искренности, подлинности переживаний. Таковы вьетнамские фразеологизмы, и такова вьетнамская культура.
Поэтому надо разделять культурно-национальную специфику тех реалий и источников, в том числе религиозных текстов, которые попадают в образ фразеологизма. Во фразеологизмах выражен дух народа, который соотносится с тем, что проявляется во всех аспектах существования человека – в его деятельности, религии, географии, истории, искусстве.
– Приведите пример, пожалуйста.
– Возьмем для примера переживаемую в русской культуре тему труда и безделья и проверим ее на запечатленных во фразеологии образах.
Начнем с безделья. Русский бездельник, судя по данным фразеологии, постоянно работает. 70 фразеологизмов, включая диалектные и жаргонные, указывают на активность нашего бездельника, которая сводится к псевдодеятельности. Наш бездельник делает много, но без результата, без цели, без смысла, он делает негодными средствами, и – что греха таить? – наша мечта и наш девиз: «Где бы работать, только бы не работать», «Что бы ни делать, лишь бы ничего не делать».
Возможно, образ «деятельного бездельника» и эти девизы возникли, как и небезызвестные пословицы про «работу, которая не волк», в ответ на слишком трудную и напряженную жизнь русского человека, на его вынужденное положение труженика из века в век, под барином, под царем, под начальством, без отдыха, без достойного вознаграждения за свой самоотверженный, без отдыха и сна, «от зари до зари», «до седьмого пота», «не разгибая спины» труд.
Кто не знает эти и другие фразеологизмы о труде, которые так же много говорят о нас, как и фразеологизмы про безделье и бездельников, которых мы все-таки осуждаем. И в этом мы не знаем жалости, поскольку приравниваем к безделью все, что не сопряжено с тяжелым физическим трудом, приносящим весомый результат и требующим мастерства, умения.
Недаром наш общеупотребительный фразеологизм «бьет баклуши» основан на образе простой слесарной работы – создании заготовок, чурок, баклуш; все, что просто и не требует мастерства, в русском сознании испокон веку приравнивается к безделью.
Помните, как спрашивает Настасья у Родиона Раскольникова: «Что ты всё лежишь и ничего не делаешь?» — «Я думаю». – «Настасья так и покатилась со смеху», — пишет Достоевский.
Эталон работы для русской культуры – это физический труд, прежде всего, сопряженный с работой в поле, с пахотой. Истоки противопоставления физического и умственного труда надо искать в исконном для Руси крестьянском труде. Это основа русской культуры, и, хотим мы этого или не хотим, тяжелый физический труд хлебороба всегда будет эталоном. А к нему еще добавим эталоны подневольного труда и зависимого положения: «как каторжный», «как папа Карло» и т.п. Мы пытаемся говорить об умственном труде этими образами: «Чем ты занимаешься?» — «Словари пишу, пашу, как каторжный». – «Словари? И тебе за это еще деньги платят?»
Писать словари или принимать законы в Думе — это «не работа» по эталону, угнездившемуся в нашем сознании, и может быть, такая константа культуры не плоха, а хороша, и фразеология ее замечательно поддерживает, воспроизводит в речи, не дает забыться. Фразеология замечательно демонстрирует установки культуры в библейских по происхождению эталонных образах настоящего труда: «в поте лица», «не покладая рук» и других. Безделье же мы описываем в образах бессмысленной и пустой активности.
«Бьет баклуши», «ежиков пасет», «пинает балду», «лодыря гоняет», «собак гоняет», «галок считает», «штаны протирает», «чешет язык», «груши околачивает» и так далее, и тому подобное, — огромное поле деятельности у нашего бездельника. Я уже не говорю про абсурдную деятельность, вроде «носить воду решетом», «в лапоть звонить» и так далее, этих фразеологизмов тоже много.
Картинка: baby.ru
– А каков французский бездельник?
– Это бездельник гедонистический. «Живи, пока ты жив. Радуйся, веселись. Жизнь преходяща, век короток человеческий». Французский бездельник во фразеологии изображен на отдыхе, когда он предается наслаждениям – пищи, прежде всего, и сна. Это такой запечатленный в образах языка идеал гедонизма, идеал умения радоваться и наслаждаться жизнью, который свойствен французской, и, шире, романской культуре.
В русской же культуре человек всегда чувствует себя виноватым за то, что отдыхает, он всегда стремится это оправдать, обязательно говорит, что заслужил отдых. Над нами довлеет библейское правило жизни: «В поте лица твоего будешь есть хлеб». Что ж, это наша константа, и несмотря ни на какие заимствования, мы ее не поменяли на иную. В противном случае, во фразеологии у нас не было бы такого маскирующегося под великого деятеля бездельника, а был бы великий обжора. Но этого нет, и пока наш считает ворон или лодыря гоняет, а если сидит сложа руки, то все равно штаны-то протирает, что-то да делает, то французский бездельник, судя по фразеологизмам, кушает, наливается жиром, становится куском сала, сидит и ждет, когда ему в рот попадут сорок жареных жаворонков. Он перебирается от стола к постели и от постели к столу, демонстрируя лень и праздность, в то время как наш прикидывается чем-то занятым.
– Есть ли у русского бездельника подобная демонстрация?
– В какой-то мере, да – «руки в боки», «руки в карманах», «сидеть, сложа руки», «лежать на боку». Но эта демонстрация несколько другая. Русский бездельник говорит: «Все работают, а я не буду», он противопоставляет себя другим, напрашиваясь на осуждение, и он его получает уже и на том основании, что противопоставил себя – всем.
Так один и тот же образ – руки в боки или руки в карманы – интерпретируется в этих разных культурах не совсем одинаково и имеет свои дополнительные коннотации, ассоциации и смыслы. И при переводе зачастую мы сталкиваемся с проблемой не языковой, а культурной переводимости. Если я стану переводить фразеологизмы на фразеологизмы, я буду переводить с культуры на культуру. Поэтому в словарях мы стараемся давать не только буквальный перевод образа, не только истолкование значения и примеры, но и подробный культурный комментарий.
– Большинство фразеологизмов приходит в язык из устной речи, но часть попадает туда из литературных произведений. Происходит ли это с современной русской литературой?
– Во фразеологии любого языка существует некий костяк – набор основных слов, смыслов и образов, которые не меняются на протяжении многих веков. И этим набором, как необходимым инвентарем, владеют все. В общеупотребительной фразеологии есть все, что нужно, чтобы обозначить разные «зоны» человеческой жизнедеятельности и значимые ценности для человека, образы и смыслы, чтобы ответить на разные вопросы и различные ситуации. Нуждается ли «фразеологический костяк» в обновлении? – Безусловно. И оно происходит в той культурной реальности, которая нас окружает и которая, как это было во все времена, разная и многослойная.
Основная почва, на которой произрастала фразеология, традиционная культура изменилась постольку, поскольку изменились деревня и устное народное творчество. Фольклор, безусловно, не исчез, но выработал новые формы, во многом, впитавшие в себя наследие городской культуры, современной песенной культуры, анекдотов и т.п.
Литературная книжная сказка, анимация вытеснили, заменили собой сказку народную; кинематограф, телевидение, Интернет, — все эти реалии современной цивилизации, также потеснили образную народную речь, загнали ее в диалектные «загоны», откуда ее вызволяли и вызволяют лучшие представители нашего народа – писатели, проникнутые его духом и думами, такие, как простившийся недавно с миром Валентин Распутин.
Настоящая литература с трудом, но пробивается сквозь толщу «попсовости», а фольклор медленно, задумчиво, но переваривает новые реалии, в том числе интернет, и, даст Бог, перемешает со своими истоками и усвоит, и будет жить с новой силой. Так и с новой фразеологией. Ведь она не с неба падает, она возникает на базе чего-то. Народная фразеология не будет развиваться без традиционной культуры, ее плодородной почвы, за которой нужно ухаживать. Ведь это и есть культура чуть ли не в прямом значении этого слова.
Пока же новая фразеология «выныривает» из кинофильмов, рекламных роликов, устного городского общения, агрессивно проявляют себя жаргон и городское просторечие, — все это хорошо фиксируют словари фразеологизмов, например, «Большой словарь поговорок» Валерия Мокиенко и Татьяны Никитиной или «Академический словарь русской фразеологии» Анатолия Баранова и Дмитрия Добровольского. В них описаны такие живые фразеологизмы, как «с прибабахом» (о странном человеке), «то, что доктор прописал» (о том, что нужно, соответствует требованиям в ситуации выбора), «полировать мозги» (пытаться влиять на сознание, представляя все в удобном виде) и т.д.
Городское просторечие, в целом, вульгарно, хотя и экспрессивно, в силу его грубости. Вульгарная часть этой фразеологии развивается и даже описывается, по мере возможного, в упомянутых мной выше словарях. В этой сфере идиоматики есть много пошлого, но и много интересных остроумных языковых находок, которые смешно и больно бьют по слабым местам нашей жизни. Самые безобидные из них, например, такие: «пургу на уши вешать» (о наглом обмане), «катить баллоны» (о выражении претензий); «крошить батон» (об агрессивных действиях, провоцирующих на ответные действия) и т.п.
Фразеология, знаете ли, – «честный человек», ее постоянно звучащие в бытовой речи образованных людей вульгарные единицы говорят о том, какова сейчас наша речевая культура, каков наш образ мира.
– Да уж, хорош образ — «пурга на ушах», «баллоны катим», «батоны крошим»…
– Но ничего! Фразеология, даже без книжных вкраплений, которыми нужно украшать речь – этих прекрасных «под эгидой» или «дамоклов меч», всегда была разная, и вульгарная часть всегда была, наряду с жаргонной частью, общеупотребительной частью и красивой, торжественной своей частью.
Так, можно сказать: «дать дуба», «сыграть в ящик», «откинуть копыта», «склеить ласты», «надеть деревянный тулуп или бушлат», а можно сказать: «уйти на тот свет», «окончить свои дни», «уйти в мир иной», «успокоиться с миром».
Как и всегда, важна культурно-языковая позиция человека, его выбор того или другого фразеологизма, воспитание в себе этого выбора. Из ряда выбранный фразеологизм много говорит о культуре человека, его образованности, его отношении к происходящему, среде, эстетике, речевом вкусе, уме, в конце концов. И нужно воспитывать в себе вкус, развивать культуру, ум, находить свою среду. Не думать, что такие образные единицы языка, как фразеологизмы, свободны от внутреннего культурного контроля потому только, что они экспрессивны.
Экспрессивность не синоним вульгарности, грубости и пошлости. Самое спокойное во фразеологии будет экспрессивно своим культурным смыслом, установками культуры, стоящими за такими образами, как «жить своим умом» и «жить чужим умом», «ходить на задних лапках», «во весь голос» заявлять, «спать без задних ног» и так далее. Их много создано в истории русского языка, в общечеловеческой культуре, этих фразеологизмов, и употребляя их активно в речи, мы не даем им забыться и при этом обновляем их новыми обертонами, наделяем новыми ассоциациями и оценками.
– Получается, что современные источники развития фразеологии – не слишком «литературные»?
– Не слишком. Но литературе, искусству есть что сделать для фразеологии. Например, такое скорое по распространению направление, как авторская песня, любит и развивает фразеологизмы. Песни, в которые включены идиомы, хорошо поются, знаете. Они задают такой общий ритм, под который хорошо шагается, работается, сидится за праздничным столом и с которым хорошо жить, а фразеологизмы в них звучат особенно громко и чаще всего в припеве, но и повторяются и поются всеми, потому что авторами их являемся мы все, и песня становится дважды авторской.
Мы подпеваем песне Булата Окуджавы: «Дверям закрытым – грош цена, / Замку цена копейка», и «грош цена» в этой строке убеждает, может быть, больше, чем все остальное, потому что мы знаем: есть ценности вечные и ценности преходящие.
Фразеологизмы хорошо поются именно потому, что содержат знакомые, прочувствованные, проверенные веками, очень правдивые образы. Этим образам трудно возразить, они объединяют нас, как культурное сообщество, и это очень важно. Это своего рода соединение литературного, песенного творчества и фразеологии. И песенное творчество создает новые, авторские фразеологизмы, которые сохраняют связь с текстом, но вдруг отрываются от него и летят, становясь крылатыми выражениями.
«Надежды маленький оркестрик под управлением любви» был придуман Б. Окуджавой; за выражение: «Жираф большой – ему видней» мы обязаны Владимиру Высоцкому, который также пел: «Ведь земля – это наша душа, / Сапогами не вытоптать душу»; «Мы ждем перемен» Виктора Цоя стало девизом поколения на переломе эпох.
Очень важно, чтобы новые фразеологизмы отвечали коду ментальности, чтобы они «попали» на ту модель мира, которая в своем развитии и обновлении сохраняет главные наши константы.
Вспомним то же безделье. Если будет рождаться фразеологизм о том, что мы что-то активно делаем, но без результата, он попадет на модель. А если предложить фразеологизм, где бездельник будет наливаться жиром, он не прорастет в русской речи. И писатель, литератор, поэт, автор песен проникается уже существующим словом, отрываясь от него, создает новое слово, новый образ, который так или иначе соотносится с тем, как видят мир говорящие на этом языке. Видят главное сквозь различия эпох и разнообразие ситуаций.
И опять мы возвращаемся к теме заимствований, к теме своего и чужого во фразеологии. Одно время настойчиво внедрялся в русскую речь, казалось бы, такой славный фразеологизм с целым рядом его вариантов: «быть в одной лодке», «мы все в одной лодке», «раскачать лодку» и так далее. Это выражение попало к нам в конце 80-х годов, в речи М.С. Горбачева, который сначала цитировал своих иностранных друзей, а потом и сам стал употреблять этот фразеологизм. Оборот был подхвачен публицистикой, каждый день с утра до вечера транслировался в речи журналистов и политиков. Но оказался маломощным…
Когда все в одной лодке
– Почему? В публицистике он звучит и сегодня…
– Звучит, поскольку ёмкий публицистический оборот. Но в широкий обиход не вошел. Видимо потому, что «раскачать лодку», «быть в одной лодке» нам мало, не то пространство, в котором проверяется человек. Не тот размерчик, нам нужно покрупнее. Фразеологизм не выдержал по весу, по образу соотнесение с тем, что уже наработано в русской речи. Что для русского человека раскачать лодку? Он с этим справится. У нас другие проблемы, другие образы и эталоны катастроф. Русский человек их «морями» измеряет.
В то же время в речь вошли фразеологизмы, которые приписываются Виктору Черномырдину. «Хотели как лучше, а получилось как всегда», «здесь вам не тут», «у меня своя голова за плечами» и многие другие. Они немножко абсурдные и корявые, но они как раз попали на абсурдность нашего восприятия мира, на абсурдность, которая вызвана зависимостью человека от условий существования, невозможностью руководить ситуацией.
Обычно на то, с чем человек не справляется, он реагирует раздражением или гневом. Или отмечает нарушение смехом, шуткой. По-моему, в этом проявляется не слабость, а сила человека. И популярность афоризмов Черномырдина свидетельствует о том, что хоть и многовато у нас сложных ситуаций, но хватает силы духа и народного юмора, чтобы ответить на эти ситуации образными насмешливыми выражениями.
Язык развивается и будет развиваться, как развивается его образная часть — фразеология. Как писал Василий Андреевич Жуковский в своей статье «Философический язык»: «Всякое слово, получающее место в лексиконе языка, есть событие в области мысли. Всякое новое слово есть новый монументальный камень, входящий в состав той пирамиды языка, которую зиждут в продолжение веков, в знак бытия своего народы».
Мы все, говорящие на родном языке, вкладываем кирпичики в эту систему, и она строится и строится, и состоит из многих пород, из многих слоев, главный из которых для русского сознания был и остается религиозный.
– Расскажите о библейских фразеологизмах, пожалуйста?
– В русском языке образовались фразеологизмы, на которые мы ориентируемся, как на предписания: «трудиться в поте лица», «глас вопиющего в пустыне», «власть тьмы», «терновый венец», «тридцать сребреников», «не останется камня на камне», «не хлебом единым» и другие.
Библейские фразеологизмы – образные выражения из Ветхого и Нового Завета – настолько отвечают нашему традиционному, народному взгляду на мир, что многие из них и не осознаются как библейские. Мы так часто их произносим по поводу самых разных ситуаций: «книга за семью печатями», «говорить на ветер», «жнёшь, где не сеял», «не бывает пророка в отечестве своем», «не бросайте жемчуга вашего пред свиньями», «построить дом на песке», «камень преткновения», «на круги свои», «язык прилип к гортани», «упасть в яму», «корень зла», «между небом и землей», «хранить как зеницу ока», «лицом к лицу» и другие.
И то, что они открываются нам заново, что своей красотой образа и смысла, своей значимостью продолжают утверждать идеалы и ценности, позволяет вести особый диалог – между людьми, между эпохами, между разными культурами и народами. Видимо, язык так находит «фразеологические ключи» к библейским смыслам и выявляет наши главные константы.
Читайте также:
- О плохих словах
- Евгений Водолазкин: «Когда я говорю «Сударь!», на меня смотрят как на сумасшедшего»
- Елена Шмелева: Русский язык надо защитить от тех, кто пишет законы безграмотно
- Владимир Елистратов: «В голове у нации должен быть общий цитатник»
- «Наивным носителям языка кажется, что лингвисты правила выдумывают»