Священник Георгий Белькинд
Мое первое рождественское воспоминание – совсем не уютная и радостная святочная история с пряниками и корицей. Почему-то получилось так, что именно на Рождество я открыл, чтó есть грех – не как отвлеченное понятие, а воочию увидел этот зияющий провал.
Рождество 2005 года стало для меня первым большим праздником, который я встречал уже как священник. Храм наш не закрывался при советской власти, и на праздники всегда приходит очень много людей, которые когда-то там крестились, венчались – при том, что сам приход небольшой. И на Рождество всегда на исповедь приходит огромное количество людей, даже больше, чем на Пасху. Еще и потому, что долго держалась странная и ложная традиция, что на Пасху причащаться не надо.
Это был мой первый опыт многочасовой исповеди. Люди готовились причаститься на Рождество по окончанию поста и шли, шли, шли. И это были не просто многочисленные исповеди, а очень тяжелые, когда ты слушаешь человека и думаешь: неужели такое вообще может быть? Потом это будет повторяться несколько лет, а в первый раз я не знал, как справиться с навалившейся чернотой, и просто заболел. И было такое очень яркое видение, как во сне. Горная речка, очень буйная, бурная, просто бешеный поток. Но струи не из воды, а из пустоты. Клокочущая пустота. И в эту реку запрыгивают рыбки – очень красивые, красно-золотистые, как золотые аквариумные рыбки. Но сила этого потока такая, что прямо обдирает их живьем, сдирает с них чешую, мясо, а они все плавают – вернее, останки, скелетики с хвостиками.
И так длилось несколько лет – почему-то обязательно на Рождество – много исповедей и все они тяжелые невероятно, не просто наши так называемые «повседневные», не просто формальное «словом, делом, помышлением», а именно – раскрыть свою душу за многие годы. На Рождество, конечно, ты хочешь быть радостным у яслей Христовых, «плясать яко Давид пред Ковчегом», ликовать и веселиться. А тебя нагружают какими-то дикими психоаналитическими страстями. У меня со временем появился даже страх рождественской службы, боязнь снова слушать всякие невероятные ужасы.
Я один раз даже проспал службу. Обычно отец-настоятель ночную литургию служил, а я позднюю и во время ночной как раз исповедовал. И вот в тот раз вздремнул было, а в час ночи звонят наши из храма: «Батюшка, что случилось, вы где вообще?» Вскочил, прибежал, а там уже настоятель после Евхаристического канона сам вышел и всех почти поисповедовал.
Но, понимаете, дело не в том, что я был начинающий священник, который и знать не знал и ведать не ведал, что за дикости бывают среди людей, а теперь стал опытный, ученый-толченый и могу «внимать бестрепетно, бесстрастно». Нет, все не так. Научиться принимать это невозможно. Бездну принимать невозможно. Чем больше ты как пастырь сталкиваешься с грехом, тем острее чувствуешь, что он не нужен, что никакой пользы от зла нет, этого опыта надо всеми силами избегать.
Есть знаменитая дискуссия Шаламова и Солженицына о лагере. И вот именно пастырский опыт заставляет все больше и больше переходить на сторону Шаламова: опыт зла, опыт греха НИЧЕГО не создает, он лишний для человека. Это просто провал жизни. Да, язва затянулась, заросла, но не бесследно же, рубец остается и периодически болит, как старая рана на погоду. Это изъян, который навсегда. Если человек согрешил, уже никогда не будет так, чтобы бывшее стало небывшим. Но самое главное, что уже никогда не будет так, чтобы небывшее стало сбывшимся. То, что не прожито из-за греха, – уже навсегда. Да, после покаяния будет что-то другое, но – не то, что могло быть. Грех совершенно бесполезен, он ничего не создает, ничему не учит, только разрушает.
Конечно, с годами уходит сама болезненность переживания тяжелых исповедей. Научаешься услышанное не нагружать на себя, а сразу перекладывать на Бога, ведь не мне же исповедуются, а Ему.
Конечно, много переменилось в нашей церковной жизни после принятия в 2015 году замечательного документа «Об участии верных в Евхаристии». То ядро воцерковленных прихожан, которые активно живут в таинствах, очень сознательно восприняли возможность как на Пасху, так и на Рождество взять благословение священника два-три дня подряд причащаться. И поэтому внутреннее состояние храма другое. Хотя по-прежнему много людей, условно говоря, внешних приходят или приезжают из дальних деревень и на праздники исповедей много, но почему-то вот этой тяжести не стало, не стало таких ужасающих вещей, когда тебя словно в бездну окунают. Почему, как и куда ушло, для чего так было для меня именно в Рождество – я не знаю.
А первое мое священническое Рождество было именно таким – скелетики золотых рыбок в бешеной реке пустоты.
Записала Оксана Головко