Слухи о смерти церковного искусства преувеличены. Корреспондент из Италии пишет: «Сейчас самые продвинутые русские иконописцы считают очень актуальным писать в «римском стиле», имитируя росписи первых христианских храмов. Итальянские знатоки иконы, напротив, считают уместным приобретать иконы «под Рублева». Что это? Это как «мертвые» русские балеты, ставящиеся бесконечно на итальянской сцене? Я могу это определить как «кукла куклы».
В самом деле, я и сам видел в римских католических храмах иконы под Рублева. Но прочитать «русский» текст мне не удалось.
Кукла куклы. Что имеется ввиду? То, что прекратился поступательный процесс развития христианского искусства. Многие у нас в России считают, что развития никогда и не было. А была на заре истории краткая уникальная вспышка творчества, создавшая шедевры, впоследствии недосягаемые потомками. И вот, мы, потомки, осознавшие свою «ущербность», должны посчитать за лучшее копировать или максимально приближаться в новом «творчестве» к старым образцам.
Эта тенденция является сегодня доминирующей в России. Вопрос только в том, какую эпоху конкретный художник считает идеально отражающей суть Православия. Уже на этом этапе нет единого мнения, и активно примешивается субъективный фактор.
В верхних эшелонах неизменно востребован и пестуются идеалы синодального периода. Это искусство, созданное империей, достигшей своего максимального могущества и щедро взращивающий всходы пышно расцветшего церковного мастерства. В самом деле, мы видим необыкновенно сложно устроенные храмы, созданные гениальными зодчими, такими как Косяков, Никонов, Щусев. Видим также прекрасных дизайнеров, таких как Вашков. Нам доступны труды теоретиков и историков таких как Суслов, Уваров и Флоренский.
И это, действительно, уникальный пласт русской культуры, вобравший в себя почти все находки, сделанные храмовыми мастерами, и приведшими их в совершенство и соответствие с высокими идеалами архитектуры, графики и живописи. Это подобно тому, как Чайковский и другие композиторы девятнадцатого века собирали, очищали и давали новую жизнь простым деревенским русским мелодиям.
Но по многим монастырям раздаются голоса местных знатоков и эстетов, что из искусства этого периода уже ушла… духовность. Причем определения меры духовности как-то не сформулированы. Одним из недостатков, например, храмового зодчества, считается наличие элементов западно-европейских архитектурных элементов. Как будто эти самые элементы, как батарейки, могу нести в себе особенных заряд некоего духа враждебного Православию.
В этих монастырях считается пиком развития и государства и храмоздательства прекрасный семнадцатый век. Азиатская пестрота, иррациональность, самобытность, кажется им, несут в себе отпечаток особенной русской души и русской веры — такой непостижимой, неожиданной и красочной.
Но самые эстеты из эстетов, конечно, любят домоногольское искусство — или, если брать самых наирафинированных ценителей, то предпочтения целиком охватывают прототипы нашего русского искусства, рассеянные по лицу бывшей Византии и Сербии. Но есть еще мега-ценители. Они несут в массы идеалы романского и даже раннеримского творчества. Но этих единицы. Но они самые-самые модные.
Итак, мы видим старинную мифологему, существующую у многих народов, о постепенной деградации человека, случившейся после творения. Последовательно сменяют друг друга века — «золотой» на «серебряный», «железный» на «глиняный». Ну и теперь, видимо, «глиняный» век меняется на «пластиковый».
Неожиданно эта древняя тема пустила корни в современной России. И мы видим, как корабль церковного искусства мощнейшими и гениальными трудами таких людей, как о. Зинон, был развернут против хода времени и устремился хорошим ходом в прошлое. Поразительное явление, никогда и нигде ранее не встречавшееся в мировой культуре.
Впрочем в СССР мы видели нечто подобное во время сооружения зиккурата и мавзолея(!) на Красной площади. Потрясающий флеш-моб: в двадцатом веке, в европейской столице воздвигли мавзолей, подобный зиккуратам Вавилона — страны лежащей, от нас на фантастическом расстоянии в пространстве и времени.
Что-то в душе варваров из СССР нашло отклик в идеалах варваров, живших 4000 лет назад. Потом гений архитектора Жолтовского погрузил страну в имперский стиль классицизма, умерший к тому времени в Европе двести лет назад. И вот очередное потрясающее событие, ставшее обычной реальностью – реанимация стилей прошедших веков, принимающаяся за должное и единственно правильное. Новобелокаменное зодчество и русско-римская икона.
Многие наши города имеют улицы, созданные в стиле сталинского ампира. Но когда смотрим на них, мы ощущаем какой-то подвох. С одной стороны, если вооружиться линейкой и таблицами итальянских архитекторов, таких Виньйола и Палладио, то мы часто сможем отменить высокий уровень и глубокую образованность безвестных советских зодчих. С другой стороны, все эти дома какие-то ненастоящие и оттого унылые и полумертвые. Они как нечто, что пытались оживить и не смогли. Оттого эти микрорайоны какие-то некомфортные, «выталкивающие» из себя.
В пушкинском музее мы можем видеть прекрасный фаюмский «портрет», поражающий как драматургией, так и техникой исполнения. Он безупречен. Мы можем видеть иконы позднего Константинополя. Они потрясающи и совершенны. В Италии открыты взору чудесные мозаики на порталах храмов и графика катакомб.
В катакомбах эти полудетские рисунки единственно уместны и даже умилительны так, как может быть умилителен детский рисунок, даримый отцу от малолетнего сына. Там даже не может быть представлено ничто другое. Иной живописный язык совершенно убьет передачу атмосферы романтики и подвига, какой-то мощной и действенной веры простых римлян-христиан.
И вот мы видим попытку войти в реку времени дважды. И результат при всех титанических усилиях такой же, как с кварталами сталинской застройки. Такой же, как итог трудов взрослого по подделке детского рисунка. Никогда взрослый не нарисует, так как это сделает ребенок. Это всегда видно.
Это поделка под «детский» рисунок России стала у нас нормой. Вот это и называется «кукла куклы». Мы все видим это, но как-то стесняемся сказать об этом, боясь выглядеть не в теме. Но кто задал эти правила тона и моветона? Кто автор и на чем основаны его догматические или иные объективные основания рассуждения, кроме апелляции к расплывчатой мифолегме «Золотого века» или «Святой Руси»? В Догмате об иконопочитании святых отец Седьмого Вселенского Собора этого нет.
Конечно трудно или даже почти невозможно создать произведение, адекватное веку, не находясь внутри того времени или не имея духа человека, жившего много столетий назад. Попытки успешного творчества должны быть дополнены попыткам приобрести или даже войти в менталитет древних мастеров. Такие попытки, например, были схематически намечены известным ученым Леви-Строссом, который пытался обозначить проблему реконструкции личности по предметам первобытного искусства.
Возможно ли такое погружение в жизнь древних русских, в их молитву, быт, ландшафт? Попытки такие делаются. Авторы покупают у редких мастериц холщовые рубахи с ластовищами, плетеные пояса, вставляют в окна слюду, отъезжают в лес, не пользуются электричеством, читают или служат исключительно по старым книгам. И эти практические попытки включить машину времени через внешние атрибуты заслуживают восхищения. Заслуживает восхищения целеустремленность таких людей, их огромные физические и моральные затраты и даже их наивность. К ним бережно относятся не только понимающие гости, но и местный народ.
С практической точки зрения, с точки зрения результата, сегодняшние успехи иконописи связаны не с этими историко-фольклорными погружениями, а со штудией, работой и открытостью. Прекрасный пример – творчество Солдатова, нашего гениального современника. Замечательную работу осуществили и его ученики на объекте в Горки-8. Прекрасный образец русско-римского стиля.
Таким образом, мы видим, что успешнее работает метод погружения в логику, а не в форму мастерства. Например, свод появился в русском храме не потому, что это была заранее созданная и идеологически заряженная форма строго под нужды храмового зодчества, которая должна была символически являть собой небо. А потому, что тогда в природе не было других надежных и долговечных несущих конструкций, способных перекрывать большие пролеты и пространства.
О том, что древние мастера пускали в дело все, что годилось в дело, или брали лучшее, что предлагала тогдашняя технология, можно легко убедиться, рассматривая структуру кладок древних соборов или не спеша читая труды знатока древнерусских технологий академика Раппопорта.
Тут мы прикасаемся к главной причине усыхания креатива в русском православном творчестве. Зодчие, вклинившие в 12 веке дополнительный алтарь в новгородскую Софию, мало заботились о сохранении ее первоначального облика. И если бы уже тогда существовала инспекция при министерстве культуры и ВООПИК, то наверняка бы они не отделались только штрафами.
Такая же история происходила почти со всеми белокаменными церквями, Московским Кремлем и всеми храмами на всем пространстве Руси. Например, колокольня Ивана Великого — это результат многовековых наслоений творчества разных людей и стилей. Анализируя архитектуру домонгольских белокаменных храмов, я как архитектор очень четко вижу движение мысли зодчих, ищущих более удобные и красивые решения.
Например, мастера, приехавшие в Новгород, очень хорошо представляли себе недостатки устройства Киевской Софии. Одним из самых существенных недостатков как с функциональной точки зрения, так и с идеологической, было закрытие основного сакрального объема собора окружившими его галереями, предназначенными для приема князем гостей и других представительских целей.
Фасад храма, предназначенный, по большому счету, для осуществления молчаливой проповеди и доминирования над ландшафтом именно храма, в Киеве превратился в презентацию офисного центра князя. Поэтому при закладке новгородской Софии зодчие предприняли ряд мер по высвобождению сакрального объема и выдвижения его на зримую часть храма.
Вместе с тем, непонимание принципов работы сводов в Софии Константинопольской, невозможность повторить их в Новгороде, сделали наш Софийский собор неудобным для службы именно как соборного храма огромного княжества. Из боковых приделов не виден и плохо слышен ход службы.
Когда я в детстве впервые попал в этот собор, то он мне представлялся не постигаемой умом громадиной, совершенно иррациональный и запредельной. Некий объем — расписанный, знаменитый, чтимый. Потом, будучи верующим молодым человеком, я отметил, что для службы, особенно в праздничные дни, он неудобен. Те же впечатления остались и тогда, когда я стал священником: во многих его углах службу не видно и не слышно. Он тесен.
Конечно, для малолюдной службы VIP-персон князя он вполне годился. Но как знаковая и эталонная постройка он вызывает сильные сомнения в необходимости цитировать его сегодня. Та же история с Пятницкой церковью Новгорода, и далее везде, до удивительно красивого Спасского собора Андрониковского монастыря с его ошеломляюще тесным и неудобным интерьером.
Это замеченное движение мысли архитекторов той поры, здесь робко проявившееся, было постепенно развито в Полоцке, Чернигове, Галиче и Смоленске. А через некоторое время новые формы вновь пришли в Новгород. Например, Пятницкая церковь или подобный ей Спасский собор Рязани.
В течение всего домонгольского периода архитекторы выпутывались из структуры, предложенной греками и взятой из монастыря Хора в Константинополе. Архитектура, как ручеек, не может остановиться. Она все время движется. Сегодня это искусство наконец начало стирать с себя татуировку ордера.
Архитектура не только не может остановиться, она, как речь, все равно будет высказана до конца, несмотря ни на что. Вот, коммунисты остановили русский храмовый модерн, а он сегодня договаривается. Татары разрушили белокаменные храмы, а десятки архитекторов вжились в логику и проблематику той поры и тоже пытаются довести белокаменную фразу до конца.
Более того, каждый новый век русского православного зодчества дал совершенно новый концепт храма. И только 20 век оказался совершенно бездарным и пустым. Очень невыразительно и бледно начинается век 21. Попытки оправдать нашу общую бездарность ссылками на мифологемы «Золотого века» нечестны, и вот почему.
Основой творчества является Богообщение, принятие в себя образов, даруемых Богом. В идеале человек лишь только отчасти творец образа иконы или храма. Образ храма дается человеку в некотором таинственном процессе восхождении ума и принятием им образов, спускаемых свыше. Настоящее творчество всегда таинственно. Основа церковного искусства — одухотворенность. А Дух во вся веки тойже.
Что изменилось у Бога? Ничего. Изменились только мы, наши принимающие способности. Но ведь это не фатально. Бог идеже хощет, побеждается естества чин. Что нам мешает протянуть руку навстречу этим дарам? Мешаем мы себе сами и больше ничего.
Сын в доме отца своего знает, что можно взять, где лежит и куда положить. Сын в доме своего отца свободен, весел и может шутить. А наемник не знает, куда встать, куда сесть, и всего боится. Он не в духе хозяина. Так и проблема церковного искусства: корень ее в том, что большая часть иконописцев и архитекторов – наемники в доме Отца своего. Они не могут ни понять, ни улыбнуться, ни сделать что-либо толком. Как говорится, если хочешь сделать что-нибудь хорошо – сделай сам. У наемника всегда будет криво. Удел наемника – бессмысленное повторение.
Сегодня в храмовой архитектуре есть много проблем, связанных с неудобством или эстетикой. Классическая стандартная русская композиция храма: куцый четверик, большая трапезная, и узкие врата колокольни — очень неудобна для народа. Людям, стоящим в трапезной, в то время как Литургия разворачивается в маленьком четверике, остается только медитировать. Так было удобно в селе, когда люди летом в поле, а в храме стар и мал, поэтому служба совершалась в маленьком четверике. А зимой было удобно собраться народу в низкую, легко отапливаемую трапезную со своими приделами.
Для современного города это абсолютно неприемлемо. А сочетание объемов цилиндра алтаря, куба четверика, призмы поставленной на прямоугольник трапезной и пирамида колокольни – крайне неудачное соотношение и практически не решаемое. Так что проблемы эстетические и функциональные имеют место. И что бы ни говорили, эти проблемы должны и будут решаться. Жизнь не запретишь.
На окраинах православного мира мы видим попытки решения этих проблем, и часто они кажутся неудачными. Вот Церковь в Гайновце.
Вот иконы Ежи Новосельского. Вот совершенно необычное явление – творчество Елены Черкасовой.
Но кто сможет сказать, что из-за архитектуры православного храма в Польше там сотворяется «неправильная» Литургия? А разве не Литургия — смысл храма? Например, пещерные храмы Капподакии совсем не имели фасадов, однако они были и остаются легитимными. Новое слово в храмовом искусстве обязательно будет сказано.
И время от время рождаются люди, придумывающие Литургию, базиликальный или пятикупольный храм. Кто-то придумал пробела на иконах. Джотто заставил светиться не отдельные скадки одежды или тела, а всю сцену. Вся она как бы светится изнутри. Боттичелли выключил гравитацию. Всегда есть простор для создания системы передачи тонкой мистической сущности образов.
Но, возможно, уже не для нас и не с нами. Новое слово любви к Богу и Церкви — это органичное свойство человека : «Воспойте Господу песнь новую; воспойте Господу, вся земля! Пойте Господу, благословляйте имя Его, благовествуйте со дня на день спасение Его!» Пс.95:1-2.
Возможно, мы просто бездарны. Возможно, мы просто не чувствуем себя детьми Отца Небесного. Но это совершенно не означает того, что церковное искусства умерло. Не означает, что «кукла куклы» — это наш удел. Значит лишь только то, что этими людьми просто будут другие люди. Но сейчас дары Божии лежат в нашей ладони. Как мы ими распорядимся?
Читайте также:
Храм каменный, купола фарфоровые
Памятник русского зодчества в Кадашах. Проверка алгеброй гармонии