Сегодня шутки «про религию» у нас в стране — своеобразный тренд. Кажется, шутить на церковные темы становится модно. Добрая половина интернет-новостей о Церкви преподносится в формате шутки. То же происходит и за пределами социальных сетей — в СМИ и даже в повседневных разговорах. Но можно ли относиться с юмором к православию? Почему на телевидении так часто высмеивают представителей РПЦ? Может, стоит законодательно запретить шутки на религиозные темы в такой стране, как Россия?..
«Проба души»
Чем больше в последнее время я слышу шуток на религиозную тему, тем больше задумываюсь, что со всеми нами что-то не так. Вот типичная последовательность записей в моей новостной ленте в социальной сети Facebook: первый френд на полном серьезе распространяет очередное открытое письмо в защиту традиционных ценностей, второй (напротив, пытаясь каламбурить) предлагает «оттаскать за бороду» его авторов… Один ставит лайк на высказывания известного священника, другой размещает у себя на странице карикатуру на того же батюшку. Один цитирует святых отцов, другой — анекдоты про «жирных попов». То, что одни люди произносят абсолютно серьезно, другие тут же поднимают на смех. То, что находят смешным одни, другие считают совершенной пошлостью.
Я пытаюсь понять, почему мои друзья так по-разному смеются. Очевидно, что не только по части «религиозных шуток», но и по части юмора вообще у нас в обществе наблюдается фундаментальный раскол. Кажется, мы все по-разному ощущаем самые простые, базовые вещи. Что такое хорошо — что такое плохо. Что такое красота — что такое пошлость. Дело не в конкретных словесных определениях, дело в отношении к жизни, которое и передается в юморе.
«Смех есть самая верная проба души», — говорит Подросток у Достоевского. «Смехом, — поясняет он, — иной человек себя совсем выдает, и вы вдруг узнаете всю его подноготную. Даже бесспорно умный смех бывает иногда отвратителен. Смех требует прежде всего искренности». И в самом деле, наблюдая то, как и над чем человек смеется, мы понимаем, свой он нам или чужой. Именно через возможность вместе посмеяться мы способны ощутить свою подлинную общность с другими людьми.
Для людей религиозных эта «проба души» предстает в особенном свете. Вот этот — вроде и не православный, а ведь «наш человек»! Потому что мы с ним друг друга понимаем на невербальном уровне. Можем поспорить об экуменизме и результатах Второго Ватиканского собора, но можем вместе и чаю попить, и посмеяться от души. А вот тот вроде и православный, но ведь все равно изнутри чувствуется: какой-то «не наш» он. Душно как-то с ним рядом. То ли масло на хлеб не так намазывает, то ли темы его совсем другие интересуют… А, может, просто у нас с ним разное чувство юмора?
Да, конечно, все верные суть «одно во Христе Иисусе» (Гал. 3, 28). Только легко ли принять это не умом, а сердцем? В свете различного отношения к юмору этот вопрос встает особенно остро. Так называемая «холодная весна 2012 года» (как назвал период, начавшийся февральским скандалом о кощунстве в храме Христа Спасителя, протодиакон Андрей Кураев) лишь вынесла на поверхность вопросы, которые давно рвались наружу: где предельные границы смеха? Над чем может и над чем не может смеяться христианин? Сочетаются ли юмор и церковность?
Православие или смех?
«О том, хороша ли данная религия, надо судить по тому, дозволяет ли она шутки на религиозные темы» (“It is the test of a good religion whether you can joke about it”), — говорил Гилберт Кит Честертон. Как соотнести эти слова с современным российским православием? Статус юмора в православной культуре — очень специфичес-кий. Не то чтобы юмор формально запрещен верующим, но относятся к нему в восточно-христианской традиции явно подозрительно. Весьма вероятно, что здесь имеет место влияние античной философии на восточное богословие в целом, а именно — принятие аристотелевского понимания юмора как поверхностного явления по отношению к серьезности («Шутка есть ослабление напряжения, поскольку она есть отдых»). Святой Антоний Великий объяснял эту мысль через образ лука: «Тетива лука не может быть всегда натянута — постоянного напряжения древо не выдержит. Иногда тетиву должно и припустить». Иными словами, смех для христианина — это лишь необходимая временная передышка в каждодневной борьбе со страстями.
В средневековой Руси на уровне массового сознания закрепилось еще более радикальное представление, а именно: смех в принципе непозволителен христианину. История вековой борьбы Русской Церкви со скоморошеством это подтверждает. Исследователь «народного православия» А. А. Панченко отмечает, что для русских средневековых книжников было характерно буквальное толкование слов из Евангелия от Луки: «Горе вам, смеющиеся ныне, ибо восплачете и возрыдаете» (Лк. 6, 25). Вследствие этого в допетровскую эпоху за смех, колядование, пиры с плясками клирики налагали на прихожан епитимьи различной тяжести: «Аще кто возглаголет сам, хотя смеху людем, да поклонится той дни 300»; «Посмеявшийся до слез, пост 3 дни, сухо ясти, поклон 25 на день…»
Слово «шут» в древнерусской литературе нередко выступает синонимом слова «бес», отсюда и само понятие «шутки» в средневековой Руси оказывалось связанным с бесовщиной. Противопоставление христианства и смеха закрепилось и на уровне русского фольклора (типичные народные пословицы: «И смех, и грех», «Где грех, там и смех»).
Яркое проявление конфликта между юмором и русской православной культурой — личность Н. В. Гоголя. Неслучайно душевную болезнь и смерть писателя порой связывают с тем, что слишком сложно сов-мещать в себе комика и мистика. Ближайший к нам по времени пример похожего внутреннего конфликта — священник-артист Иоанн Охлобыстин, вынужденный делать выбор между служением в алтаре и игрой в комедийном сериале…
«Будем людьми!»
И все же, «нe говорите мне о монахах, которые никогда не смеются. Это смешно…» Этот эпиграф к сборнику житий католических святых («Отцы-пустынники смеются») в принципе может быть отнесен ко всему христианству XX века.
Удивительно, что самыми веселыми христианами в Православной Церкви эпохи гонений оказываются как раз те, кого литература и фольклор предшествующих веков рисуют самыми мрачными — монахи. Многие величайшие исповедники веры XX века известны также как большие юмористы — это и святитель патриарх Тихон (Белавин), и святитель Иоанн Шанхайский и Сан-Францисский (Максимович). Полны шуток и забавных историй проповеди митрополита Сурожского Антония (Блума). Эти люди решительно ломают стереотипный образ православия как религии суровых ханжей.
Быть может, столь решительно сместить акценты в отношении к юмору заставил нашу Церковь страшный XX век. Такая «смена градуса» характерна для всего мирового православия, испытавшего беспрецедентные в истории человечества гонения. Среди верующих советских «катакомб» была распространена характерная инверсия старинной пословицы: «Раньше были сосуды золотые, а попы деревянные, — а теперь сосуды деревянные, а попы — золотые». Когда за исповедание веры вновь стали гнать и убивать, место легендарного «попа-толоконного лба» занял настоящий пастырь добрый — священник, открытый к людям, проникновенный и к тому же веселый.
Примером того, как даже перед лицом смертельной опасности можно сохранять чувство юмора, является и легендарный патриарх Сербский Павел (Гойко). Человек маленького роста, который почти всегда ходил пешком и был знаменит на всю Сербию своими стоптанными башмаками, за простоту и веселый нрав снискал поистине народную любовь. Несмотря на предельно аскетичный образ жизни, патриарх постоянно шутил. «Будем людьми!» — эти слова патриарха Павла известны во всем мире как символ православия «с человеческим лицом».
Смех сам по себе не является грехом, он может даже быть защитой от греха, если это добрый смех, — вот смысл подлинно христианского отношения к юмору, воплощенного святыми и подвижниками XX века. «Добрым смехом можно бесшумно развеять скопившиеся тучи злобной спорливости, ненависти, даже убийства», — говорил святитель Иоанн (Максимович). И все же, «есть два смеха: светлый и темный, — отмечал он. — Их сейчас же можно различить по улыбке, по глазам смеющегося. В себе его можно различить по сопровождающему духу: если нет легкой радости, тонкого, мягчащего сердце веяния, то смех несветлый. Если же в груди жестко и сухо и улыбка кривится, то смех — грязный».
Община — или корпорация?
Почему же тогда в современном православном сообществе так много обид и непонимания вызывает чей-то смех? Возможно — потому, что оно слишком неоднородно. На одном полюсе — благочестивые бабушки, с предельной серьезностью отгоняющие «захожан» от ковра («Это только для батюшки!»), а на другом — неблагочестивые интеллигенты, сочиняющие про бабулек анекдоты. Как и до революции, в современной Церкви имеют место различные субкультуры: белого духовенства, семинаристов, монашествующих, клирошан, мирян-церковнослужителей, представителей «политического православия»…
У каждой из указанных групп — своя корпоративная культура, свои специфические шутки. У приходских священников — про «недалеких прихожан», ошибки диаконов‑практикантов, про матушек. У бурсаков — про трудности семинарского быта, великий и могучий церковнославянский и изгибы схоластического богословия. У иноков и послушников — про типично монашеские искушения, встречи с ангельскими и бесовскими силами и суровых настоятелей.
Еще есть весьма размытая, но многочисленная группа молодых мирян-катехуменов (то есть неофитов, проходящих катехизацию). Они выступают коллекционерами церковного юмора, впитывая, как губка, все доступные им капли юмора и семинарского, и монашеского, и церковно-бюрократического… Именно этой категорией создано большинство тем и групп, посвященных «православному юмору» в популярных соцсетях и на форумах. Большая часть таких шуток — о том, как сложна и непостижима разуму православная субкультура. Здесь «более продвинутые» православные смеются над «менее продвинутыми». Например, известный сюжет про ананасы. Приходит в храм пожилая женщина с большой сумкой: «Где тут у вас ананасы раздают?». Свечницы в растерянности. Оказывается, когда во время крестного хода батюшка кропил прихожан освященной водой, бабушки, на которых водичка не попала, кричали: «А на нас?! А на нас?!»… Квинтэссенция шуток «про невежество» — «отложим по печению». Это когда во время пения Херувимской — «Всякое ныне житейское отложим попечение!» — кто-нибудь обязательно начинает шуршать пакетами и выкладывать на стол крекеры и кексы.
Другой источник церковных анекдотов — территориально-приходское разделение РПЦ. Современная Русская Церковь — как медовые соты. Церковь одна, но и «перегородки» между «ячейками» явно бросаются в глаза. Каждая по-настоящему живая приходская община по сути является обособленным миром, со своими шутками и особым приходским сленгом. «Либералы» и «сталинисты», «хоругвеносцы» и «меневцы»… Быть может, их неостроумное неприятие друг друга и создает у нецерковной публики образ православного как человека, напрочь лишенного чувства юмора?
Со стороны
«Жизнь без юмора — опасна». Эти слова патриарха Кирилла в 2010 году во время визита в Одессу растиражировали все информагентства. Слова Святейшего о том, что «большинство плохих людей лишены чувства юмора» и о том, что юмор «понижает градус человеческого конфликта, помогает разрядить обстановку», были встречены бурными аплодисментами.
Вероятно, патриарх потому и попал в топ новостных лент, что — с точки зрения журналистов — сказал нечто нетипичное. К сожалению, для массового сознания церковники по-прежнему — суровые мрачные люди, не только сами не обладающие чувством юмора, но и готовые отправить на суд инквизиции тех, у кого оно имеется. СМИ активно работают на этот стереотип, фабрикуя заголовки вроде «Православие и юмор несовместимы», тиражируя новости о том, как в очередной раз представители Церкви раскритиковали то или иное юмористическое шоу.
При этом современным медиа не все священники одинаково интересны. Только тот представитель Церкви наверняка может попасть на экран, кто вольно или невольно сыграл роль Репетилова, эдакого комичного резонера, который, едва появившись на сцене, с грохотом падает («Тьфу, оплошал!»)… Являясь в кадре или на газетной полосе, такой священник ну просто обязан сказать или сделать нечто нелепое, несуразное, «смешное». Нечто из области абсурда, лишающее глубины и серьезности любое произносимое им слово. Так, чтобы зритель или читатель наверняка подумал: бедный малый, что только церковное мракобесие с людьми делает! Ярким примером такого излюбленного средствами массовой информации священника является протоиерей Всеволод Чаплин. Он единственный, кто не просто снабжает прессу материалом для анекдотов, но еще и превращает процесс общения священника с журналистом в ролевую игру. В отличие от всех прочих известных церковных спикеров, отец Всеволод будто намеренно метит в заголовки таблоидов. Иными словами, говорит нарочно так, чтобы быть опубликованным. Например, фразу отца Всеволода о том, что «хорошо бы и общероссийский дресс-код придумать, на стрип-бары и публичные дома, так уж и быть, можно его не распространять», не пропустило ни одно крупное СМИ. Не будь броского слова «дресс-код» и упоминания злачных мест — вряд ли призывы священнослужителя к приличиям в одежде заинтересовали бы кого-то из журналистов.
Похожим образом попытался «сыграть» со СМИ священник-артист Иоанн Охлобыстин, объявивший о своем желании баллотироваться на президентских выборах. Впрочем, у отца Иоанна шутки не получилось: в медиа очень быстро просочилась информация о том, что батюшка не фрик и не сумасшедший, а просто хочет создать вокруг себя информационный повод и реализовать нераспроданные билеты на собственное шоу в Лужниках. Разглядев в священнике обыкновенного шоумена и коммерсанта, пресса быстро потеряла к нему интерес и вычеркнула из списка «медиастарцев». Наверное, «такой» отец Иоанн показался ей недостаточно смешон?
В церковной среде нередко звучит негодование — у нас же столько духовных наставников, богословов, писателей, есть кому сказать о православии всерьез… Так почему же на авансцене одни «шутники»?!.. Быть может, тут стоит задуматься не столько о позиции священноначалия и «распределении ролей» в церковном аппарате — сколько о природе современного телевидения и СМИ в целом. Почему-то издатели/продюсеры/главные редакторы единогласно решили, что современному россиянину не интересен «обычный приходской поп». Не интересен священник, который возится с «социальными сиротами», водит их в музеи и походы, не интересны церковные миссии милосердия, которые в Крымске трудились бок о бок с волонтерами, ликвидируя последствия наводнения. Видимо, привычно предполагается, что нашим людям интересен только «петросян» — хоть от политики, хоть от искусства, хоть от религии.
«Безбожники у станка»
Можно ли защитить верующих от насмешек? Не стоит ли законодательно запретить шутить на церковные темы? В последнее время эти вопросы звучат все чаще.
Запад (для кого — прогрессивный, для кого — загнивающий) уже проходил эту тему. И с Index librorum prohibitorum, в который входили все «небогоугодные книги» (среди «запрещенных» к чтению католиками в разные годы были не только труды атеистов, но и труды верующих философов — Декарта, Канта, Беркли). И с запрещением трансляции антиклерикальных комедий по ТВ.
Одной из таких комедий был фильм «Житие Брайана» британской группы «Монти Пайтон». Это история молодого еврея, родившегося в то же время и в том же месте, что и Иисус Хрис-тос, и ошибочно принимаемого своими соотечественниками за Мессию. Прокат фильма, снятого в 1979 году, был полностью запрещен в Норвегии (1979–1980), Сингапуре и Ирландии (1979–1987). В ряде городов запрет на «Житие Брайана» был снят совсем недавно — например, в валлийском Аберистуите его сняли только в 2009 году. Церковные активисты Европы и Америки посвятили «Житию Брайана» не одну акцию протеста, обвиняя создателей картины в кощунстве.
Помню, как на первом курсе мы с приятелями, активно интересовавшиеся тогда всевозможным «умным кино», раздобыли кассету с этой редкостью. Помню, что местами было действительно смешно, местами странно. Но половину «шуток» Монти Пайтона мы смогли понять только после комментариев преподавателя истории. Основной осадок, оставшийся у меня после первого просмотра «Жития Брайана», сводился к следующему: сознание собственной серости… Потому что остроты авторов касались подробностей евангельской истории, истории Иудеи, а также ессеев, саддукеев, фарисеев; все это я представляла очень туманно. Кстати, именно этот фильм сподвиг меня почитать Евангелие и кое-какую литературу о раннем христианстве. Так что в моем случае воздействие антиклерикального фильма получилось вполне миссионерским.
Вообще, на мой взгляд, качество антиклерикального юмора, как бы мы к нему ни относились, — это ярчайший показатель религиозности общества. Характер популярных шуток на церковные темы свидетельствует о том, насколько велик авторитет религии в обществе, каков уровень религиозной культуры его граждан. В этой связи характерно, что ничего подобного «Житию Брайана» в современном российском кинематографе нет. Тем более нет у нас антиклерикальных комедий, подобных тем, которые снимали Бюнюэль и Феллини. Ведь для того, чтобы зритель их понимал, ему нужно знать евангельские притчи, разбираться в основах догматики, понимать термины типа «пресуществление» и «богочеловечество»… В противном случае происходящее на экране представляется просто бессмысленной белибердой.
Современный российский антиклерикализм в плане юмора не породил ничего, кроме пары сотен пошлых анекдотов и нескольких десятков примитивных картинок-демотиваторов, будто сделанных в одной и той же студии студентами-практикантами. Предметом смеха во всех этих шутках является строго ограниченный набор образов: священник с толстым животом; жадный священник; священник на «мерседесе»; глуповатая жена священника. Что характерно, православные миряне практически никогда не становятся объектом шуток. Видимо, антиклерикалы нас и в самом деле не замечают…
Современные православные апологеты часто говорят, что нынешние критики Церкви по уровню культуры приближаются к воинствующим атеистам времен Емельяна Ярославского. Рискну предположить, что дела у наших антиклерикалов гораздо хуже. В «Союзе воинствующих безбожников» имела место, как-никак, «идейная борьба с религией». Если обратиться к наследию советского атеизма 1920–1930‑х, можно заметить, насколько детально обличители религиозных предрассудков представляли себе церковную жизнь. Они ориентировались в церковном календаре, знали жития святых. Неслучайно для историков, культурологов номера «Безбожника» — бесценный источник знаний о церковной жизни в стране.
Квинтэссенция раннего советского «безбожия» — образ московского беспризорника Антипки, героя знаменитых карикатур Моора, «украшавших» почти каждый номер «Безбожника у станка». «Бог — есть, но мы его не признаем», — говорил Антипка. Но нынешние безбожники, кажется, не доросли и до Антипки. Что и неудивительно — ведь большинство из соратников Ярославского-Губельмана являлись «бывшими верующими». Они могли породить не только пошлые стишки и примитивные картинки. Они могли снять качественное по тем временам художественное кино — например, «Праздник святого Йоргена», комедия Якова Протазанова по сценарию Сигизмунда Кржижановского, собирала в начале 1930‑х годов полные кинотеатры по всей стране.
Во все века усиление позиций христианства в европейской культур сопровождалось углублением анти-христианской полемики, включая распространение антихристианского юмора. По мере того как христиане осуществляли «скрытый захват» Римской империи, появлялись «антихристианские» писатели-сатирики Лукиан, Цельс, Порфирий, Либаний… В Российской империи, где Церковь имела государственный статус, антиклерикальный юмор был представлен стихами Пушкина и «Очерками бурсы» Помяловского… Современные же враги «церковников» в России защищаются, кажется, не только двумя писателями — Владимиром Голышевым, Дмитрием Быковым, а все больше — хулиганскими выходками феминисток (что, впрочем, скорее политика, нежели юмор). Анекдоты «про попов» и вовсе нельзя считать оружием антиклерикальной пропаганды — в большинстве своем они банально не смешны, не говоря о неизвестной их авторам топорности смысла.
По существу современный антиклерикальный юмор напоминает так называемый «юмор висельника» (нем. Galgenhumor). Это юмор человека, находящегося в безвыходном положении. Человека, которому на самом деле ни капельки не смешно, который испытывает внутренний ужас перед лицом грядущей смерти, но пытается натужно шутить и показывать другим, что ему все нипочем.
Бессилие современных юмористов‑безбожников — это хорошо или плохо? С одной стороны, конечно, хорошо, что Православная Церковь сегодня, в отличие от первых веков и советского времени, не испытывает гонений. С другой стороны, всякому действию (как в природе, так и в обществе) обычно сопоставлено противодействие. И если противодействие столь жалко, встает вопрос: а было ли реальное действие? Смогло ли православие столь глубоко проникнуть в ткань общественной жизни, чтобы шутки про «церковников» стали по-настоящему острыми и глубокими? Как видно, нет.
Анастасия Коскелло
Иллюстрации: Ксения Наумова
