Подростки идут на заброшки не для того, чтобы родителей кондрашка хватила
— Вас когда-нибудь поражал детский обман? Так, чтобы навсегда запомнилось?
Илья Воробьев
— Хороший мальчик, примерный сын начал врать родной маме. Она об этом не знала и никогда не узнала, кстати. Мальчик рос живой, у него была компания, с которой они бегали в том числе на речку. А мама строжайше запрещала купаться. Это было требование ко всем детям семьи. А он стал заходить в речку, а маме врать. И в конце концов, даже научился плавать. Его старшие брат и сестра не умели всю жизнь плавать, потому что послушались маму.
— У мамы, видимо, была серьезная причина для такого запрета?
— Конечно. У нее был любимый младший брат, который утонул. Это было настолько травматично, что она стала бояться за своих детей. Раз ты младше меня, значит, можешь утонуть.
— И о чем нам говорит эта история? Что в каких-то случаях можно врать, чтобы научиться чему-то, например, плавать?
— Она говорит о родительской тревоге, которую папа или мама размещают в детях. И тогда ребенок оказывается перед выбором: с одной стороны, он хочет быть хорошим, с другой — развиваться, стать взрослым. Это глобальная детская программа. В ее рамках ребенку необходимо найти себя в социуме. А первый социум — компания сверстников, где он хочет быть принятым, неотвергнутым. И либо он идет в эту речку со всеми, и это дорога к взрослению. Либо он уходит оттуда и делает выбор в пользу «не могу предать мамину тревогу».
— И остается честным.
— Да, остается. Но отказывается от своей программы социализации. Это очень глубокий внутренний конфликт ребенка. Мы должны понимать, что для него это крайне сложный выбор. Природой заложено, чтобы ребенок стал взрослым. Когда подростки ходят на стройки, заброшки, демонстрируют поведение, связанное с риском, мы должны понимать: это не для того, чтобы родителей кондрашка хватила. Это просто программа «становись взрослым».
— Получается, что программа всегда сопряжена с обманом? Мы все ходили по стройкам, без шапки и всегда врали, что такого не было. И ты взрослеешь, и мама не волнуется.
— Да, когда у родителя есть тревога и он с этой тревогой не может справиться. Есть другой вариант. Мальчик мог сказать: «Мам, ну все купаются! И Вася, и Петя, а я один стою!» И мама в таком случае должна была бы перешагнуть через свою тревогу и понять, что смерть ее младшего брата не повод запрещать купаться остальным. Чтобы ребенку не пришлось обманывать, она должна была осознать свои страх и тревогу.
Хочешь ходить раздетым? Тогда встаем в 6 утра и на балкон!
— А если дело касается более рискованных вещей? Заброшка с шахтами лифтов, электричка, на которой зацеперы катаются? Сын приходит и говорит: «Мам, ну все лазят по заброшкам», а мы ему: «Иди, сынок! Это твоя программа взросления!» Так, что ли?
— Да, с одной стороны, мы переживаем. С другой — понимаем, что им это нужно. Это очень узкая дорожка. И главное — оставаться в контакте с ребенком, чтобы он мог такое рассказать, открыться. И тогда можно разговаривать, а почему это ему так важно и где можно сделать по-другому.
Родительский контроль бывает двух видов. Контроль-инструкция, когда мы говорим: делай вот это и получится то, что нужно. И тут вопрос, кому нужен результат — ребенку или родителям. И если ребенку это не нужно, то когда мы стоим рядом, он инструкцию выполняет, а когда отходим — делает что-то свое.
А есть контроль-следование. Когда ребенок учится ходить, что мы делаем? Мы же не становимся перед ним: «Не смей ходить, пока не научишься!» Мы идем рядом, страхуем за капюшон, помогаем преодолевать бордюр, то есть следуем за ним в его программе развития.
— Значит ли это, что я должна последовать за подросшим ребенком на заброшку?
— А вот может быть! А может, и не нужно. Что хочет ребенок? Если мы в контакте, то нам нетрудно это понять. Если его цель — та самая социализация, тогда мы можем предложить альтернативу. Мы можем подсказать варианты быть крутым, минуя заброшку. А обычно что? Мы говорим: «Не ходи, там голову сломаешь!» А он все равно лезет. А мы: «Ах, ты опять там был? Хочешь, чтобы у меня случился инфаркт?»
Фото: unsplash
Или такой частый пример: подростки ходят раздетые, с голыми ногами, без шапки. Он хочет быть крутым, не может этого достичь другим способом, и для этого раздевается.
— Дома надевает шапку, в подъезде снимает, ну понятно, мы все это проходили.
— Да. Можно пытаться контролировать: «А ну надень, я сказала!» И что ему остается? Обманывать, снимая лишнюю одежду в подъезде. Потому что мы встали перед его программой развития. А надо узнать, что еще круто в его компании. Может, знать физику или заниматься боевыми искусствами.
А если круто ходить в трусах по морозу и больше ничего, тогда мы будем закаляться дома. «Ты хочешь ходить раздетым? Тогда поднимаемся в 6 утра и на балкон». Главное, не вставать стеной на пути программы развития. «Я понимаю, что тебе нужно, и готов предложить тебе варианты реализации этого». Вот это и есть контроль-следование.
Дети ведут себя хорошо, если могут
— Давайте болезненную для многих тему затронем. Как сопровождать ребенка, который только и делает, что играет в компьютерные игры? Например, он говорит: «Мам, у меня столько уроков!», закрывается в комнате и играет. Это же обман.
— Тут тоже надо понять, что скрывается за враньем. Может, он хочет быть крутым. Или чтобы его не трогали. А может, еще что-то. И тут снова вопрос контакта и доверия. И готовности менять что-то в себе, в семейной системе. Родители обычно бьются с проблемой, а психологи пытаются понять, что стоит за этим поведением.
— Допустим, желание быть крутым. Как сопроводить ребенка в этом? Что делать с этим в рамках контроля-следования, о котором вы говорите?
— Если я с ним в контакте, я договариваюсь. Ты хочешь быть крутым, но это не только играть в компьютерную игру. Что у вас ценится? Вот тот мальчик хорошо знает математику, а эта девочка еще что-то. Я пытаюсь показать, каким образом можно быть крутым иначе, и помочь в этом. Он почему сидит за компьютером по 4 часа? У него нет других вариантов быть крутым. А родители либо запрещают, либо плюют: а, ладно, пусть играет. Тоннельное мышление. Либо — либо.
— Но вы же хорошее решение только что предложили: оставить ребенка по поводу шапки в покое, но закалять. Есть подобная идея относительно компьютерных игр?
— У меня нет, но дети часто сами подсказывают решения. Главное, понять, с чем связано желание играть. Может, это не про крутость, а боязнь находиться среди сверстников. Безопасная среда, я спрятался и сижу. Или попытка уйти от гиперопеки родителей.
Дети выбирают то, что могут. Есть такое хорошее выражение: «Дети ведут себя хорошо, если могут».
Иногда у семьи есть соблазн выставить ребенка пациентом. Старший брат молодец, учится, а этот у нас в компьютере сидит, ненормальный какой-то.
Давайте его лечить, ужесточать требования, запрещать, запаролировать компьютер, прятать шнур.
— И чем это заканчивается?
— Вся семья включается в закольцованную гонку. Ребенок понимает, что родители ему не доверяют. Но ему это поведение из-за чего-то необходимо. Допустим, нравится девочка, которая в этой игре на 80-м левеле. А поделиться он не может, родители же не доверяют.
Тогда начинается ложь, подбор пароля, родители придумывают новый, ребенок учится расшифровывать более сложные сочетания букв и цифр, они прячут роутер, он его находит, они относят роутер к соседу и так далее. А все потому, что взрослые не поняли причины и включились в эту гонку, снимая таким способом свою тревогу.
— А ребенок, получается, должен с этой взрослой тревогой что-то сделать, переработать внутри себя как-то?
— Ребенок понимает, что должен соответствовать тревоге: расшифровывать пароль, отыскивать роутер. Если вы от меня требуете, то я буду соответствовать. У ребенка есть программа привязанности. Если со взрослым что-то не так, надо сделать, чтобы было все в порядке. Допустим, у папы проблемы с физикой, а у ребенка в этом году начинается физика. Папа заранее тревожится. И тогда ребенок, если у него что-то не получится, будет врать, что все в порядке. Потому что от тройки по физике папа развалится и упадет в свою тревогу: «Я так и думал! У меня были проблемы, а ты мой сын, у тебя то же самое!»
Раньше ты ждал велосипеда пять лет, а сейчас нужен новый айфон
— А расскажите в целом о причинах детского вранья?
— Причин не так мало. Например, это могут быть роли в семейной системе. Один ребенок назначен хорошим мальчиком, а другой — обманщиком. Или та самая тревога родителей, которая в том числе выражается через неоправданные запреты.
Ребенок может по какой-то причине бояться наказания и обманывать. Например, он не уверен в себе и считает, что недостоин любви. Потому что не получил в свое время сообщения: «хорошо, что ты есть на свете, это правильно, мы рады тебе». Допустим, он боится что-то нарисовать из-за неуверенности, а говорит, что у него рука болит или не хочется. А это тоже ложь. Он начинает избегать ситуаций, которые для него чем-то небезопасны.
— Изменились ли поводы для обмана у современных детей?
— Точно так же детям нужна социализация, точно так же может быть гиперопека, могут не справляться с реальной коммуникацией. Только форма меняется.
— Кстати, о форме. Я знаю историю, как мальчик заказал доставку из «Макдоналдса» в школу. Сказал учителю посреди урока, что болит живот, и ушел забирать. А потом вернулся на урок с пакетом гамбургеров, как ни в чем не бывало. Не слишком ли наивный обман для 13 лет?
— Дети часто не умеют врать как следует. Даже в 13 лет. Он, скорее всего, очень переживал по поводу доставки и сказал первое, что пришло в голову. Ждал заказ на перемене, а привезли сейчас, надо срочно что-то придумать, иначе увезут. В панике включается тоннельное зрение и говорится то, что обычно срабатывает. Я не думаю о том, что скажет Марь Иванна, когда я, счастливый, с пакетом из «Макдоналдса» и вроде бы больным животом, возвращаюсь на урок. Цель-то достигнута!
— А в таком случае, не стали ли дети больше обманывать по простой причине «очень хочется вон ту вещь»? Импульсивный обман во имя немедленного обладания чем-то?
— Я такой статистики не знаю. Скорее мы, как родители, формируем такие вещи. Если мне некогда, я занят, озабочен работой, то как я могу внимание ребенку выразить? Что-то купить, дать денег. Ребенок понимает, что его любят подарками, поэтому он хочет и требует их в любой ситуации. Может, он чем-то озабочен, или давно не дарили, и у него тревога: разлюбили, наверное. А дай-ка проверю. Ребенок может врать, что у всех подружек есть эта кукла, а у него нет. Хотя это далеко не так. Просто он испугался, любят ли его.
Кроме того, изменился социум. Раньше ты мечтал, ждал велосипеда пять лет, а сейчас нужен новый айфон. Причем быстро. И ты готов подделать оценки, чтобы его получить, то есть врать. Это если родители увязывают телефон с оценками.
Фото: Thanasis Zovoilis / Getty Images
— Почему психологи говорят, что до 6-7 лет дети не умеют врать? Как это тогда называется?
— Ребенок может просто фантазировать. И это четко отличается от вранья тем, что он не преследует выгоды. Какой есть критерий готовности человека к школе? Он способен прогнозировать последствия своих действий. А если прогнозирования нет, то нет вранья. А родители часто принимают за сознательный обман то, что им не является.
Выведу тебя на чистую воду!
— Известно, что воспитать ребенка можно только собственным примером. А мы, так или иначе, часто обманываем окружающих. И как быть?
— Часто родители для себя допускают вранье, а хотят, чтобы дети не врали. Опаздываем на работу, потому что проспали, а начальнику говорим про пробки и гололед. Но нам надо, чтобы ребенок вырос честным человеком со всеми вокруг или чтобы мы в семье друг другу не врали?
Допустим, физрук требует, чтобы у всех были синие шорты с белыми лампасами. А ребенок говорит, обманывая: «Ой, мы ездили в “Детский мир”, и там таких нет». С родительского разрешения, конечно. И все довольны: родителям не надо носиться по всему городу в поисках формы, а ребенок не получает санкции со стороны физрука. Но в семье должно быть доверие.
Если родители врут по отношению к чему-то вне семейной системы, ребенок и это понимает. Что папа маме не врет, а начальнику можно.
То есть учительнице можно, а маме нельзя. А если мама врет и папе и бабушке, а чего мне-то нельзя. Ребенок учится жить от родителей.
— Родители часто возводят детский обман в огромную проблему, всегда ли это верное восприятие?
— Часто это чрезмерная тревога родителей. Мол, начал врать и ничего хорошего ребенка уже не ждет. Ах, он начал врать! Надо спросить себя самого: чего я боюсь? А можете бояться разного. Страх ребенком считывается и меняет его поведение.
— И какова типичная реакция родителей, узнавших об обмане?
— Родитель может испугаться, увидеть проблему там, где ее нет, говорить ребенку: «Выведу тебя на чистую воду!» Это типичные реакции. И это ни к чему не приводит. Есть у меня пример родителей девочки-подростка, которые играют в такую игру. Там и про деньги, и про теплую одежду, и про подарки. Она полностью включена в это, и они. Они сыщики, она преступник.
Семья так заигралась, что уже супружеская система трещит по швам, у родителей уже друг для друга ресурсов не хватает. Они только и обсуждают, как еще противодействовать, что еще придумать, на какие еще пойти ухищрения. Тут уже может дойти до развода.
— А что же им делать?
— Им нужно выйти из этой гонки. Чтобы выйти, нужно понять, что ребенок не плохой и не пациент, которого нужно лечить. А осознать, что в нас дело тоже. Вся семья в этом задействована, все получают какую-то выгоду. Можно остановиться, сказать подростку, что наша жизнь превратилась в гонку за тобой, а мы хотим нормально жить. Сил наших больше нет. Сказать, что мы хотим тебе доверять. Перешагнуть через свое недоверие.
Это сложно, и подросток сразу не переделается, конечно. Но у него будет пример, что можно иначе. И если родителям это стойко демонстрировать, то он будет брать эту модель.
Мне мама доверяет, а я ей вру
— Умные люди советуют дать возможность ребенку признаться в обмане самому. Как это сделать?
— Это опять вопрос контакта. Если я доверяю ребенку, ему некомфортно. Его корежит, ему очень стыдно. Мне же мама доверяет, а я ей вру. Ребенок рано или поздно скажет, что вот когда-то обманул. Пошел с друзьями-первоклассниками в магазин и купил чипсы, съел и не знает, как это получилось. Если есть контакт и доверие, ему проще рассказать.
— А как же распространенное мнение: ловите сразу на обмане, чтобы было неповадно? Чтобы не успел воспользоваться плодами лжи? Пока мы ждем и молчим, он будет каждый день за чипсами тайком ходить.
— Это значит, что я как взрослый его контролирую. Если я не допускаю, чтобы он воспользовался плодами обмана, это жесткий контроль. А это само по себе прекрасный источник вранья. Ну восемь случаев из десяти я пресеку, а два нет. Ребенок-то все равно сделает вывод, что обмануть-то можно. Там не получилось, сям получилось. Тут не прошло, завтра проскочу. Попытка не дать воспользоваться плодами обмана обречена на неудачу и сама по себе является причиной вранья.
— Каким родителям не врут?
— Родитель должен быть готов к контакту, доступен. Ребенок может поделиться проблемой, сложностями. Если та же физика не получается. Если родитель не в контакте, в тревоге по поводу физики, он будет кричать: «А я тебе говорил, надо лучше учителя слушать!»
Родитель, который в ресурсе, он воспринимает и видит реальную картину. Вот ребенок выскочил из-за стола и куда-то понесся. Родитель смотрит: ну понесся куда-то, встает спокойно и идет за ребенком смотреть, что же там такое. Родитель не в ресурсе может, например, выпасть в тему вежливого поведения за столом: «Ты что! Ты куда? Мы тут все сидим! Как ты себя ведешь!» Или догнать ребенка и еще дать ему по заднице.
— То есть тот, кто не в ресурсе, никогда не узнает, зачем вскакивал ребенок и куда бежал?
— Ресурсный родитель увидит в этом не нарушение поведения норм за столом. Он не переживает, что он плохой или некомпетентный, он себе доверяет. И к ребенку у него есть доверие. Ему просто любопытно. И когда он идет за ребенком, он узнает, что ребенок принес из садика рисунок, где изображен папа, и забыл его показать. Малышу же так важно, это не терпит отлагательств. Вот же папа, и он должен увидеть свой портрет.
Все мы бываем без ресурса. Но всегда есть возможность дать обратный ход. Дети изначально нам доверяют. Они уверены, что мы устойчивые, сильные, спокойные.
Они нам готовы прощать огрехи. И если папа успел уже приложиться к заднице ребенка, а тот со слезами показывает его портрет, то папа может сказать: «Прости, сынуля, я так ошибся, давай обнимемся!» Ребенок в этом случае простит, и тут не будет оснований для лжи или недоверия.
Фото: iStock
Смотри мне в глаза! Куда делись деньги?
— Если ребенок попался на вранье и родителям надо поговорить об обмане в целом, какими словами это лучше сделать?
— Они должны смотреть на ситуацию, что собственно произошло. Действительно ли тут вранье. Потом прислушаться к себе. Что мы чувствуем и чего мы боимся в связи с этим. Дальше пойти на контакт с ребенком, причем без обвиняющей установки: «Ну давай-ка, признавайся». В нормальной семейной системе ребенок чувствует, что он хороший и что родители хорошие. Из такого вот чувства и надо говорить. Что случилось-то? Расскажи, не понимаем.
— А глобальные разговоры в целом о том, как обманывать нехорошо?
— А вы можете сказать, что такое вранье в целом? Это философские материи. У нас есть конкретный случай, и не надо подниматься до псевдофилософских высот. Когда мы говорим о последствиях, то имеем в виду свой опыт. А у ребенка его нет. Он этого не поймет. Вот он соврал, и в разговоре можно сказать, что нам обидно, грустно, что так получилось. Видишь, мы в семье друг другу все доверяем. Про свои чувства, про то, что мы так не делаем. И как мы будем жить, если друг другу не будем доверять.
— Есть у вас пример, когда родителям удалось разобраться с детским обманом?
— Один мальчик воровал деньги и врал, что это не он. Родители сначала пытались все это отслеживать, разговаривать, объяснять про последствия. Отец пару раз по-мужски говорил. А потом поняли, что не работает. И подумали: «Что-то мы делаем не так».
С этим чувством они пришли к моему коллеге. Вылезло, что у папы из собственной родительской семьи недоверие к младшим. У него были младшие братья, которые плохо себя вели. Младших нужно подозревать, и ничего хорошего ждать нельзя.
Точно так же он относился к своему сыну. И своим недоверием запустил эту спираль. И когда сын еще не воровал и не врал, он уже пытался вывести его на чистую воду. Смотри мне в глаза! Куда делись деньги! Потом выяснялось, что мама взяла и пошла в магазин. То есть тон задал отец. И когда ребенку потребовалось признание тусовки, он подумал, что вот же они, деньги, можно просто взять.
Родители смогли переломить ситуацию и сказать сыну, что да, мы поступали неправильно, мы так больше не хотим. И не хотим, чтобы ты воровал. Извини, что мы так к тебе относились. Это очень сильно подействовало на мальчика, он плакал: «Спасибо, что вы мне это сказали».
А держаться потом ему помогал духовник. Модель поведения же сложилась, хоть мальчик и все понимал. Либо я возьму деньги, либо не смогу купить девушке мороженое. Духовник подсказывал подростку, как удержаться в таких ситуациях.