«Смотри, я киборг». Как Дмитрий Павленко без рук и ног поставил мировой рекорд по дайвингу

Граната взорвалась в варежке маскхалата

Дмитрий Павленко ушел в армию в ноябре 1997 года. Получил звание младшего сержанта, служил в пехоте. 2 марта 1999 года были учения. Диму одели в маскировочный халат и дали боевую гранату РГД-5. Метнуть он ее не успел — граната взорвалась практически в руках мужчины.

— Варежка маскхалата в момент метания сыграла роль сачка, который словил гранату. Не успел ее вытащить, чтобы выбросить, не хватило доли секунды. Дикий несчастный случай, но с долей халатности, конечно. Такого не должно было быть. 

Дмитрия увезли в госпиталь и провели тяжелейшую операцию — ампутацию всех конечностей. Мужчина потерял много крови, но молодой организм справился. 

— Когда меня везли с полигона, я видел, что руки оторваны, но не думал, что ноги тоже сильно пострадали. Через пять дней после операции пришел в сознание. Состояние было тяжелое, особо ни о чем и не думалось тогда.

Потом было девять месяцев госпиталей, через которые Дмитрий прошел вместе с мамой.

— Это был период, когда я не знал, как жить дальше, — рассказывает мужчина. — Просто не представлял, будущее было все в тумане. Надо было учиться жить заново.

В этом помогла Ольга. Девушка из Москвы прочла статью Анны Политковской о Дмитрии, написала ему письмо со словами поддержки. Между ними завязалась дружба по переписке.  

Через несколько лет они встретились в Москве — Дмитрий прилетел на съемку передачи на телевидении. После этого Ольга прилетела на Урал, и Дмитрий ее уже «не отпустил». Вместе они почти 18 лет, у них есть дочь и сын. 

Ольга поддерживает мужа во всем, она тоже дайвер и прошла специальный курс: научилась нырять с дайвером с инвалидностью.

«Из столовой ложки сделали рычаг»

— Два с лишним года назад вы установили мировой рекорд, погрузившись в море на 40 метров. Зачем вам это было нужно? Что кому доказывали?

— Это больше не доказывание. Мы же не просто так делали эти рекордные погружения. Мы поэтапно рассказывали обо всем: о подготовке, тренировках и, конечно, о самом рекордном погружении. По сути это инструкция, определенный путь, история о том, что и такое тоже возможно. 

Сорок метров — это не так много на самом деле, отметка любительского дайвинга. А я могу заниматься только любительским. В таком же состоянии, как я, в мире дайвингом занимается всего пять человек. Я — первый в России сертифицированный дайвер без рук и ног.

Мы взяли за пример результат Филиппа Круазона (французский пловец без рук и ног. — Прим.ред.). Он погружался в бассейне на 30 метров с помощниками. Мы же решили, что я делаю все самостоятельно — сам погружаюсь и сам всплываю. Это было сложно.

— Рискованно?

— Мы все тщательно просчитали. У меня было двое страхующих дайверов. Один погружался первым, второй шел надо мной. Если бы что-то пошло не по плану, в любой момент бы меня подхватили. В один момент меня отнесло на несколько метров от направляющей веревки, судья дал знак, чтобы меня к ней подтолкнули, но я справился сам. 

— У дайверов есть специальное оборудование, они пользуются ластами, могут помочь себе руками-ногами. Вы как справляетесь?

— Ласты при всем желании не надену — нет такой возможности. Я приспособился, в основном работаю руками, но получается медленнее, чем у обычных дайверов. 

Меня же обучали всему. Особенно тщательно нужно рассчитать поддув необходимого для погружения объема воздуха в компенсатор плавучести (жилет дайвера, который надувается воздухом из баллона для поддержания определенной глубины погружения. — Прим.ред.), выровнять давление.

— Была задача, которую необходимо было решить именно для этого погружения? 

— Конечно, и не одна. Каждую задачу решали планомерно. В моем случае готовых решений не было. Студенты и преподаватели Московского политехнического университета помогли, специально для меня придумали рычаг для подкачивания и стравливания воздуха, которым я мог управлять сам. Решение оказалось на поверхности — мы использовали обычную столовую ложку в качестве переключателя. Но если бы не придумали, как это сделать, то мирового рекорда бы не было.

В моей жизни всегда так происходит — приходится придумывать либо модернизировать.

«Вышивал картины, иглу держал в губах»

— У человека с травмой на определенном этапе жизни возникает вопрос о протезировании. Вы думали об этом? 

— Конечно. Я искал разные варианты, перепробовал много протезов. Но пользуюсь минимальным набором. Протезы для ног использую для поддержания физической формы, чтобы быть в тонусе. Время от времени надеваю их, хожу. Такие физические нагрузки тоже нужны. 

Но главной моей идеей в протезировании что было? Получить активность. 

— Самое первое ваше техническое решение для новой жизни?

— Особенно яркое воспоминание — когда мы только начали жить вместе с Ольгой. Она вышивала крестиком, я смотрел-смотрел и сказал: «Тоже хочу! Давай думать, как это сделать». Соорудили сами рамочку, натянули ткань. Я попробовал — и получилось. Губами брал иглу с ниткой и вышивал, переворачивал ткань, что-то поправлял и снова вышивал. Научился, вышил сам картин пятнадцать. 

Вот на стене висит петух, видите? Моя работа. Тогда мне очень нравилось вышивать. А сейчас просто времени нет на это. 

«Мог и лежать на диване, никто же ничего не скажет»

— Что было самое сложное после травмы?

— Не понимал, как жить дальше. Образа будущего не было. Я не знал, что мне делать, испытывал сильные ограничения во всем. Электроколясок тогда не было. Как жить, чем заниматься? Не лежать же на диване. Хотя мне говорили, что могу и лежать, никто же ничего не скажет. Я и сам себе так говорил, но хотелось жить интересно. 

Первый этап проходят все — пытаются вернуть все, как было до травмы. Для этого сначала делается все возможное, потом — невозможное. Кому-то везет, и он меняется, кто-то останется с проблемами.  

Наша жизнь построена на фундаменте. Даже когда рушатся стены, если фундамент нормальный, то по новой выстроить стены сложно, но возможно. Люди, как правило, ломаются именно на этом этапе. Потому что фундаментальных точек не наработано.

— Для вас это какие точки?

— Семья, близкие, сообщества единомышленников. Общение, совместное желание что-то делать очень важны. Но если ты не прошел стадию принятия нового себя, любая поддержка не работает. 

Человек ждет волшебную таблетку, чтобы все вернулось на свои места, но такого не случится. Усилия надо прикладывать всегда, причем немалые. Усилия и поддержка близких — большая точка роста. Человек намного быстрей добивается результата именно в сообществах, его жизненный процесс идет по-другому, он быстрее адаптируется. Четыре стены дома не помогут. 

Для семьи это тоже испытание. Им тоже нужно делать выбор — либо ограничивать себя, либо искать активности вместе с травмированным человеком. Если этого нет — семья рушится, как правило.

«Парень, не прячь руки, которых нет»

— Дмитрий, вы сейчас сами оказываете психологическую помощь людям. Когда на это решились?

— В 2005 году попал в реабилитационный центр здесь, в Зеленограде, к Валерию Михайловичу Михайловскому. Лучшего реабилитолога я не встречал. Он стал моим другом и учителем. Валерий Михайлович наблюдал какое-то время за мной, а потом подошел и сказал: «Ты очень активный, вижу, что сам можешь стать реабилитологом».

А я в тот период был разочарован — рухнула моя надежда на трансплантацию руки. Уже все было почти решено, но в силу ряда причин этого не произошло.

Однако предложение реабилитолога мне понравилось, как понравился и сам подход к реабилитации в этом центре. Обычно когда человек с инвалидностью хочет реализовать что-то для себя и других, общество на него смотрит и говорит: «Тебе это не надо. Ты этого сделать не сможешь». Это не реабилитация и даже не система помощи, а своего рода сфера услуг, причем неразвитая. [При такой реабилитации] ты для общества — клиент. Нет, правильнее будет сказать «получатель услуг». Социальные учреждения просто выполнили свою функцию, и все. 

Ты все делаешь сам, а окружающие тебе в этом помогают. Мне это сильно понравилось тогда.

Тут еще момент — у меня же не было профессии. Честно говоря, не знал, чем заниматься, и предложение получить образование пришлось кстати. Я пошел учиться на психолога. В том же году устроился на работу в детский реабилитационный центр. Сначала на телефоне доверия работал, потом с детьми очно. Проработал там девять лет.

Примерно в это же время мы в Свердловской области открыли свою НКО, занимались психологической и реабилитационной работой, проводили различные мероприятия. Все делали сами, практически всегда — на голом энтузиазме.

— Всегда удается помочь человеку? От чего это зависит? И переживаете ли, если не удается помочь? 

— Бывает, что не могу помочь. В основном это истории, когда человек сам не хочет. Переживаю ли? Нет. Это выбор человека и его ответственность тоже, не только моя. 

Я всем всегда говорю: лучше делать по пять минут в день, чем не делать вообще. Даже если делать пять минут в день, через год мы получим результат, а если человек просто ждет результат, его не будет. Психолог может помочь только тем, кто делает.

— За время своей практики какую самую большую проблему вы разглядели? 

— Человек пытается спрятать то, что с ним случилось: не показывать свою руку без кисти или ампутированную ногу. Быть не таким, как все, очень некомфортно. Помню, пришел парень без рук, тоже потерял их в результате взрыва. Сидит и прячет их, а я говорю: «Что ты их прячешь? Этим ты привлекаешь к cебе и ситуации еще больше внимания. Если будешь себя естественно вести, то через пять минут человек перестает видеть, что у тебя нет рук».

Ну, нет у человека ноги, но он же от этого не стал хуже. Да, бывает, что дети интересуются, но им можно сказать: «О, смотри, я киборг». В этом ничего страшного нет. Для ребенка это станет нормой.

— А вы в свое время не смущались под любопытными взглядами? 

— Я думал, как без этого всего жить дальше. А как ко мне люди будут относиться и тем более как смотреть — нет, для меня это не было важным. 

Году в 2005-м наткнулся на бабушку в магазине. Когда она меня увидела, отпрянула со словами: «Ой! Господи!» Но у меня такое не вызывает эмоций. В принципе, это нормальная реакция человека, который столкнулся с неизвестным.

Если ко мне приходят с вопросом: «Что делать, на меня все так смотрят», — я обычно говорю, что на меня никто не смотрит. Люди не обращают внимания на мои особенности. Потому что я веду себя так естественно и спокойно, что для людей это становится нормой. 

«Если я рекорд установил в воде, что меня может остановить за земле?»

— Что происходит с человеком, если он внезапно переживает такое: теряет руки, ноги, становится инвалидом? Нужно ли с этим мириться?

— Это небыстрый путь. Всегда, после любой травмы, важно принять, что с тобой произошло. Вот ты жил 15 лет, и вдруг происходит такое — мы не можем быть к этому готовы.

С детьми проще, у них еще нет зрелого взгляда на мир. Взрослому гораздо сложнее принять себя нового. Это проблема. Надо себя так переработать, так свой внутренний мир перелопатить… До этого не все доходят. И не у всех получается. 

Некоторые не мирятся с тем, что с ними случилось, и не принимают себя, обрекая на страдания по прошлому, закрывают себе дальнейшую жизнь. Но в большинстве своем все-таки люди принимают себя, находят в новой жизни, в новом качестве. Для многих открывается больше возможностей, чем было до травмы.

— С чем это связано?

— Чтобы найти свой жизненный путь, человек должен раскрыться для себя. В обычной жизни он не замечает многих своих ресурсов. А здесь, в другой ситуации, приходится. Если человек правильно проходит все адаптационные и реабилитационные этапы, возможностей приходит намного больше. И чем больше он прикладывает усилий, тем шире становятся его личные горизонты. Он может все.

Два моих последних увлечения — дайвинг и яхтинг.

Дело в том, что жизненные алгоритмы, которые были в нас заложены до травмы, в большинстве случаев становятся нерабочими. Человек вроде живет по ним, а они уже не соотносятся с его сегодняшней жизнью. Происходит конфликт сознания с подсознанием. Мы же, когда идем, не думаем, как ногу ставить. Не думаем, как борщ приготовить — просто делаем это и все. Есть еще более сложные алгоритмы [действий человека], и они перестают работать из-за полученных травм. 

Самая большая, сложная задача любого психолога-реабилитолога — вытащить эту программу, по которой жил человек, и переработать ее. Один из классных способов — дать новую программу, которая, накладываясь на новые алгоритмы, даст новые действия.

Давайте я на своем примере объясню. Четыре года назад я увлекся дайвингом. Для меня это новое занятие. И дайвинг открыл новые пространства. 

До этого, если мы с семьей рассматривали варианты отдыха, я старался выбрать адаптированную среду, чтобы все было приспособлено. Это, конечно, все важно, но когда мы в дайвинге преодолевали страхи, получали первые результаты, а потом ставили и выполняли сложные задачи, в определенный момент жизни поняли, что, в принципе, можно и без адаптированной среды очень активно жить. 

— То есть, преодолевая сложности в новом деле, твое сознание меняется?

— Да. Я все время думаю: «Ну уж если мы рекорд установили в воде, что меня может остановить на земле?» Лично меня уже не останавливает отсутствие доступной среды. Да, все происходит чуть сложнее, но не делается невозможным.

В прошлом году мы поехали в Крым в рамках проекта по яхтингу, спали в машинах на диком пляже. Еще три года назад я бы так не сделал. Не был готов к этому, у меня была определенная граница в сознании и в жизни, за которую я не заходил.

— Мне все время было интересно, что человек с условно ограниченными возможностями делает такое, что часто недоступно человеку условно здоровому. Как вы думаете, почему?

— Может быть, условно здоровому не очень это нужно. Человек же живет в определенной жизненной скорости. У него планы на многие годы вперед, и впихнуть туда что-то новое здоровому человеку сложно. Человек же, который пошел в реабилитационный процесс, все равно будет искать что-то новое. 

Человек так устроен — он должен быть полезным обществу. А когда случилась травма, его полезность обществу стремится к нулю. В результате: депрессия, невостребованность в семье, жизни, на работе. Человек не видит пути, куда ему идти, как и в чем реализовываться. Процесс адаптации происходит медленно. 

Жена шутит: «Не предлагайте ему ничего, он обязательно согласится». 

«Хочу, чтобы другие увидели свои возможности»

— Есть люди, которые сыграли особую роль в вашей жизни после травмы?  

— Конечно. Это не один человек. Самый первый — Людмила Алексеевна Корчагова, жительница Зеленограда, учительница. В 99-м году я лежал в госпитале после травмы, ребята после чеченских событий тут же. Эта учительница со своими учениками регулярно приезжала с акцией «Эстафета доброты», собирала посылки в Чечню, общалась с солдатами, поддерживала их. Она делала это от всего сердца, с полной отдачей. Показала, что есть люди разные, и такие вот, умеющие сострадать — тоже. Она вернула мне веру в людей.

О реабилитологе Михайловском я уже рассказал. Благодарен ему очень. 

Дмитрий Князев, инструктор по дайвингу, благодаря которому я познакомился с этим видом спорта, прошел обучение и установил все рекорды. Человек по своей инициативе, на добровольных началах создал реабилитационное движение для людей с инвалидностью. Хотя сам он это так не называет. За последнее время он подготовил много инструкторов, которые готовы и могут работать с дайверами с инвалидностью. А они, в свою очередь, сертифицировали немало людей с инвалидностью. 

— Что двигает вас вперед, вдохновляет? 

— Движение и двигает.

В дайвинге я сначала прошел курс обучения. Мог бы остановиться после удачного опыта, но мы пошли дальше. Сначала установили мировой рекорд, потом — российский, потом было погружение в самом глубоком бассейне мира в Италии. Одновременно со всем этим хотелось, чтобы и другие люди пробовали. Захотелось организовать дайвинг-сафари по Красному морю для дайверов с инвалидностью. И в конце мая такое сафари состоялось.

Сафари — довольно сложное мероприятие. Там и глубина больше, и течение сильнее, поэтому человек, как минимум, должен быть сертифицирован, с опытом погружений. 

Мы хотели реализовать сафари самостоятельно, но так как по деньгам доступно не всем, решили искать финансирование. Поняли, что без поддержки не справимся, и я с Ольгой пошел на программу «Миллион на мечту». Жюри приняло нашу сторону. Практически шестьдесят процентов расходов покрыли.

Очень хочется посмотреть, как будет меняться внутренне состояние тех, кто пройдет это сафари. Я уверен, что это произойдет.

— Почему для вас это важно? 

— А как по-другому? Я хочу, чтобы у людей, которые пережили травму, жизнь на этом не заканчивалась. Когда я начинал, мне даже опираться было не на что, не на кого посмотреть. И теперь я хочу помочь выйти за границы своих возможностей и другим, чтобы они почувствовали вкус настоящей жизни. В определенном смысле это стало моей самореализацией. Не зря же я стал психологом-реабилитологом.

Я сам все это пережил, знаю ситуацию изнутри. Сколько раз сталкивался с ситуацией, когда человек говорит: «Что толку, хожу к психологу, но на меня смотрит здоровый человек. Ему сложно меня понять». Я даже знаю, о чем человек думает в определенный момент.

За нами придут другие, они возьмут наш опыт, и будет легче, понятнее. Общество любит победителей. И человеку, когда он сам становится победителем, потом проще и радостнее жить.  

Фото из личного архива и Instagram Дмитрия Павленко