Около столовой играет музыка — приехали аниматоры. Дети бегут на звуки музыки из длинных двухэтажных корпусов. Малыши играют в салки, прячутся под разноцветным тканевым куполом, прыгают через веревочку. Дети хохочут. Рядом в беседке сидят мамы.
— У нас и для взрослых устраивали концерты, — говорит Елена. На руках у нее годовалая дочка. — Артисты пели, плясали. Спасибо, конечно. Но как-то не до плясок нам. Дом сгорел. Родители погибли. Но дети анимации рады. Хорошо быть ребенком.
100 рублей за рисунок
Филиал санатория «Березовая роща» в Леонидовке — это 11 корпусов. В девяти живут беженцы. В одном был обсерватор — для тех, у кого выявляли ковид. Но обсерватор больше не нужен — заболевших нет — корпус станет жилым.
Людей из Мариуполя сюда привозили 27 марта и 17 апреля. Около 200 человек уже уехали из ПВР — к родственникам или нашли работу в городе.
— У нас на каждую семью своя комната, — рассказывает Елена. — В одной комнате мы с мужем и малая. В другой брат мужа с женой и ребенком. Душ и туалет один на две комнаты. На этаже есть холодильник, стиральная машина, кухня. Там восемь электроплит, четыре мойки, чайники. Мы малой кашу варим. В холле телевизор, но мы не смотрим. Вай-фай есть в каждом корпусе. Педиатр в будни принимает, в выходные фельдшер дежурит.
Хорошо все организовано здесь, только жизнь сломана, и что дальше с нами будет, все время думаю.
Хотим в Краснодар поехать. Там по климату похоже на Мариуполь.
Люди идут в столовую. Распорядок приема пищи распределен по корпусам. В столовой — объявления о конкурсе детского рисунка, на тему сельского хозяйства. За каждый рисунок дают по сто рублей. На эти деньги можно купить мороженое в магазине, который работает рядом со столовой.
— Дети сначала не очень хотели участвовать, — говорит Елена. — Но когда сказали, что за рисунок дают по сто рублей, все принялись рисовать. У всех тут непросто с деньгами. Наличные гривны нигде не меняют. 10 тысяч рублей, которые нам обещали выдать, мы еще не получили. Хотя здесь уже месяц. Все мечтают найти работу. Но для этого нужно получить статус «временное убежище». Мы подали на него месяц назад. Но пока еще документы не готовы.
На двери столовой объявление о встрече «с представителями профессиональных образовательных организаций по вопросам продолжения обучения». Мариупольских студентов устраивают в вузы Пензенской области.
— Кормят нормально, хорошо, — продолжает Елена. — Пряники дают, бисквитики, йогурты. Конфет не дают. Яблоки, киви, апельсины — иногда. Однообразно, но неплохо.
Самоуправление
В Пензенской области всего девять ПВР.
— По квоте правительства Российской Федерации Пензенская область может принять 2 230 человек, — объясняет замминистра труда Пензенской области Алексей Мезенцев. — Но сейчас людей уже больше и квота будет увеличиваться. На проживание каждого беженца федерация выделяет 913 рублей в день. На питание еще 415 рублей, если услуги стоят дороже, они компенсируются из областного бюджета. В прошлом месяце область выделила на проживание и питание беженцев дополнительно около миллиона рублей.
Согласно действующему законодательству, ПВР может работать до шести месяцев. Но этот срок при необходимости может быть продлен.
В Леонидовке, как и, например, в другом ПВР Пензенской области — в санатории имени Володарского, где в двух девятиэтажных корпусах живет 398 человек из Донбасса, — самоуправление. На каждом этаже выбирают старшего, он собирает все просьбы в общем чате и передает их администрации ПВР. Лекарства, одежда, инвалидные коляски, памперсы, тонометры… Сейчас в общем списке 30 страниц. Индивидуальные просьбы выполняют волонтеры и бизнесмены. Они привозят бытовую химию, одежду, детские игрушки. В Леонидовке живет 20 собак и несколько кошек. Волонтеры привозят им корм.
— Запросы разные — кому-то для животных клетку надо, кому-то поводок, — говорит Дмитрий Чернышов, заместитель генерального директора лечебно-профилактического учреждения «Березовая роща». — Парикмахеры приезжают, шесть человек, стригут, маникюр даже делают. Инвалидная коляска кому-то была нужна — нашли, купили. Сейчас школьников повезут снимать мерки, чтобы для каждого школьную форму сшить. У нас в административном корпусе много одежды волонтеры привезли. Мы ее на вешалках развешиваем. Но кто-то не может себе подобрать. Тогда сообщаем волонтерам размер, и они ищут нужную одежду.
Между корпусами мимо большого кулера с питьевой водой едет передвижная флюорография. Дети качаются на качелях. Около административного корпуса люди садятся в автобус.
— Кому-то нужно документы сделать. Кому-то в районную больницу к узким специалистам. Терапевт здесь может направления давать к разным врачам в городе, — говорит Дмитрий Чернышов. — Кому нужно ехать в город, записываются. Мы организуем автобус, он развозит их по адресам, потом собирает и привозит обратно. Люди могут сами поехать, если хотят. Но это денег будет стоить. (До Пензы общественный транспорт из Леонидовки идет около часа. — Прим. авт.) А мы бесплатный автобус организуем.
Черноволосая женщина и длинноногий мальчик стоят у автобуса.
— Мы едем ребенку документы восстанавливать, — говорит женщина, ее зовут Анастасия. — Ему 11 лет, это мой двоюродный брат. Так получилось, что его и мои родители остались в Мариуполе. Связи с ними нет. Документов у мальчика нет. Когда начались боевые действия, он был у меня в гостях. А потом так стреляли, что до его родителей доехать было невозможно. Мы в подъезде сидели, потому что в подвале у нас шахта лифтовая. Три недели жили в подъездном коридоре на четвертом этаже. Нам повезло, что мы на четвертом — в первые этажи и в верхние больше попало.
— Мальчик у меня не из трусливых, все выдержал, — продолжает Анастасия. — В дом с самолетов прилетало, прямо в подъезд наш, «Град» во двор прилетал. Танки стреляли по дому. Выехать мы никак не могли — у нас очень много детей было. Из четырнадцати человек — семь детей с двух лет до семнадцати. Самый маленький танцевал под обстрелами. Как-то он как музыку это воспринимал. Мне требовалась медицинская помощь — я эпилептик. Пока мы под обстрелами были, я растягивала запасы свои. Здесь мне лекарства выдают. Мне сейчас нужно опеку над ребенком оформить, чтобы он со мной был.
Настя и мальчик заходят в автобус.
Объявления
В административном корпусе — очередь в процедурный кабинет. У детей берут кровь на ВИЧ.
В коридоре стена увешана белыми листами с объявлениями: «Горячая линия социальной справочной службы», «Аптечный пункт работает — понедельник, среда, пятница с 15:00 до 16:00», «Уважаемые жители! С понедельника организуются группы кратковременного пребывания для здоровых детей дошкольного возраста…», «График работы Пенсионного Фонда РФ…».
Объявления рассказывают, когда и в каком корпусе принимает служба занятости, Сбербанк, иммиграционная служба.
«Вакцинация от COVID-19!!! Записаться на прививку можно в корпусе №3».
«Подвоз учащихся в школу будет проводиться 2 школьными автобусами с площадки перед административным зданием».
«Следственный комитет Российской Федерации предоставляет возможность всем детям в возрасте от 13 лет поступить в ведомственные кадетские корпуса, расположенные в Москве, Волгограде, Севастополе, Санкт-Петербурге. На базе образовательных учреждений работают общежития…»
«В корпусе общежития №3 проводят следственные действия следователи регионального управления Следственного комитета Российской Федерации. Убедительная просьба — явиться в вышеуказанные кабинеты, процедура обязательная для всех…»
Одно объявление написано от руки:
«В корпусе 3 в комнате раздачи подержанных вещей было утеряно пуховое пальто синего цвета с капюшоном. Во внутреннем кармане была небольшая иконка. Просьба вернуть единственную верхнюю одежду в корпус 4».
Слева в углу объявление напечатано жирным шрифтом:
«Общее отпевание усопших сродников состоится в 12:00 в общежитии 2, комната 36».
— Родные у многих погибли, — объясняет пожилая женщина, которая ищет объявление о работе пенсионного фонда, — вот их отпевали. Всех сразу. Это на прошлой неделе было.
«Танки стреляют, а ребенок спит»
Врач-педиатр Мария Гарькина рассказывает, что сначала у детей было много простудных заболеваний, ротавирусная инфекция, вши. Некоторых госпитализировали с бронхитом.
— Сейчас, слава Богу, все выровнялось, — говорит педиатр. — Дети ходят в школу, в садик. У нас есть один ребенок с бронхиальной астмой — он получает необходимый ему препарат.
Рядом с кабинетом педиатра мужчина и женщина. Евгений и Екатерина. На руках у Кати крошечная дочка Милана. Ей год и месяц. У Миланы насморк.
— Удивительно даже, — говорит Евгений, — в подвале за 21 день не заболела. А тут насморк. Мы решили уходить [из подвала], потому что пить было нечего, только вышли, как прямо за нами снаряд упал. Потом еще один. Так она даже не проснулась. Танки ездят. Снаряды падают. А она спит.
У Екатерины и Евгения еще двое детей — 13 и 11 лет.
— Пока в подвале были, старшие дети нормально, не сильно боялись, — рассказывает Катя. — Там же ничего не видно, особо не слышно. А когда вышли и снаряды за нами прилетели, мы на землю упали, вот тогда они испугались. Плакали. Я думала, у меня молоко пропадет, но ничего не пропало. Мама моя осталась там, сестра старшая, брат. Связи нет, и я не знаю, где они.
— Мы три недели в подвале были, — рассказывает Женя, — с третьего марта по двадцать второе. Малая все время в подвале была, света не видела.
Покупать ее было невозможно. Очень было холодно, мы ее кутали. Памперс под одеялом меняли с фонариком. Мы когда выехали и впервые за три недели ее раздели, так она аж засмеялась.
— Мы сначала воду с колодца тягали неподалеку, — говорит Женя. — Но потом это стало невозможно. Там снайпер убивал людей. И мы стали с труб воду пить. Сливали, кипятили и пили. А когда воды не осталось, вышли. Бежали вдоль моря до блокпостов. Меня с братом досматривали [на блокпосту], телефоны проверяли, раздевали нас, искали татуировки. Потом посадили в автобусы и вывезли в Таганрог. Оттуда сюда.
Екатерина и Евгений в этом ПВР с 27 марта. Но до сих пор не получили статус временного убежища.
— Тут в ПВР есть служба занятости. Так они только списки составляют желающих работать. А устроить пока официально не могут, — объясняет Женя. — Можно неофициально по договору на ферме или в теплице работать. Хорошо, что у нас какие-то сбережения на карте были. Наличные гривны ни один банк не меняет. Кормят нормально, но каждый день одно и то же. День сурка. Выехать семьей автобусом в Пензу туда-обратно стоит больше тысячи рублей. Не наездишься. Пока хочу работу в Краснодаре найти. Там тепло. Когда мы из Мариуполя бежали, там уже потеплело, а здесь в Пензе еще снег лежал. Мы жили в теплом городе у моря. Может, со временем вернемся туда, в наш город, в Мариуполь.
«Василек»
В очереди на сдачу крови на ВИЧ стоит светловолосая женщина. Голубоглазая, похожая на маргаритку.
— Илья, ну надо подождать, — говорит она сыну.
Шестнадцатилетний подросток смотрит в потолок.
— Андрей! — шепчет она второму сыну, — постой здесь. Ну не уходи пока никуда.
Андрею десять. Он слоняется по коридору.
Татьяна Юрченко флорист, частный предпринимать. В Мариуполе у нее было три цветочных магазина «Василек».
— Мы жили в центре города, проспект Мира, 104, четвертый подъезд, — рассказывает она. — Первые дни <спецоперации> я еще продолжала работать. Но уже не продавала цветы, а меняла их на еду, печенье, шоколад, лекарства. Валокордин взяла для бабушки. Просто я к восьмому марта заказала очень много цветов, много луковиц. Они должны были как раз к празднику распуститься. Но, конечно, все погибли. А уже распустившиеся цветы я меняла. А потом уже начали очень сильно стрелять. Пора было спускаться в подвал. Тогда я стала ходить по улицам и просто раздавать цветы прохожим. Снаряды падают, а я иду — гиацинты, примулы, тюльпаны раздаю. Я дарила их всем — и женщинам, и мужчинам. Говорила: «С Восьмым марта!» Это еще было до праздника. Но я поняла уже, что еще чуть-чуть, и от моих магазинов будут черные руины.
Татьяна забрала воду для цветов из магазина в подвал.
— Эта вода потом спасла нам жизни. Так получилось, что у нас было 18 баклажек по шесть литров, мы ее пили. Потом очень агрессивные стали боевые действия. Было невозможно выйти из подвала. Сзади за нашим домом стоял «Град», сверху летали самолеты, скидывали бомбы… Воду в город не завозили. Взять ее было негде. Всего нас в подвале было около тысячи человек. Мы перепись даже устраивали. Когда выходили — в списке было 830 человек. Мужчина какой-то и мой муж взломали комнату. И в углу этой комнаты мы готовили на костре. Там дырка была от выстрелов — туда уходил дым. Я из квартиры принесла масло подсолнечное, сало, картошку… С нами были родители моего мужа, бабушка и его отец. Нас семь, и еще пожилой сосед. Вот на восьмерых эту еду делили.
Было очень холодно, и мы делали себе из картонных коробок что-то вроде будок собачьих. Залезали в них и там спали. Мы провели в подвале 21 день.
У Татьяны погибли родители и старшая сестра.
— Снарядом разбило квартиру родителей, — рассказывает женщина, — сестра с ними была. Они пытались выбраться через балкон, упали и погибли — соседи видели. Это было восемнадцатого марта. Они сейчас лежат на улице и гниют, и я не могу их похоронить. Кто за это будет отвечать? Неизвестно. Да никто не будет отвечать! Тут нас всех вызывали к следователю. Я на бесконечные вопросы отвечала: знаю ли я, как выглядят военные такие, сякие. Мужчин допрашивали и раздеваться заставляли, татуировки искали. Даже Илюше пришлось раздеваться. И в конце следователь меня спрашивает: «Кто виноват в том, что началась <спецоперация>?» «Все виноваты!» — я ему отвечаю. Как это не смогли договориться и начали стрелять? А пострадали мирные люди. И самое страшное, что не дали эвакуироваться. Танками, «Градами» стреляли, и сверху снарядами с самолетов. Я когда из подвала выходила и солдат встречала, говорила им: «Ну что же вы творите! Идите в поле воевать. Тут же люди живут! Куда вы стреляете! Дети тут! Какого вы все это затеяли прямо в городе?!»
А солдаты то одни, то другие говорят: «У нас есть распоряжение. Мы выполняем. Это все не к нам вопросы». И воюют дальше прямо в нашем городе. А мы сидим в подвале, видим, как горят наши дома, и плачем.
Десятилетний Андрей показывает фотографии своего кота. Рыженький тонкий и длинный котик вытянулся на диване.
— Его звали Лео, — говорит Андрей, — целоваться любил прямо в губы. Снаряд попал прямо в квартиру. И мой кот умер, и черепашка моя тоже умерла, и игрушки сгорели. Мы поднимались смотреть на квартиру — там оплавленная дверь, а за ней пустота. И сквозь дырки солнце светит.
Татьяна с семьей ушли из подвала, когда нечего стало пить. Родители мужа остались.
— Мы повязали белые повязки и пошли, — говорит Татьяна. — Трупы обходили, я и мои дети, и муж. Аккуратно, аккуратно обходили. Было очень тихо и очень страшно. Много осколков от снарядов и груды, груды камней от разрушенных девятиэтажек, и трупы…
Мужчин допрашивали на семи блокпостах. Потом всех вывезли в село Никольское.
— В Никольском негде было спать, — продолжает Татьяна. — Я детям куртки постелила. Там нас не кормили и воды не давали. Гривны можно было поменять только по зверскому курсу — один к одному, вместо один к двум (одна украинская гривна стоит 2,21 рубля. — Прим. ред.). Но я поменяла, потому что надо было купить еды.
«Вот вы приехали, а у меня там друг погиб, и вы твари такие. Вас спасают, а вы еще не благодарны. Скажите спасибо, что вы живы остались», — так разговаривали с нами.
У старшего сына были ожоги вокруг глаз от взрывов. Как у совы. Нужны были капли для глаз. Здесь педиатр выписала направление к окулисту. И она выписала капли, я их в аптеке купила. Но сбережения кончаются у нас. Денег нет, дома нет.
— Здесь в ПВР дежурит полиция, и я понимаю почему. Не все местные к нам дружелюбно относятся. Идешь в поселок в магазин, начинают кричать: «Что приехали! Убирайтесь отсюда». Но есть, конечно, и те, кто хорошо относятся. Я пыталась тут в ПВР к психологу ходить, но она мне сказала: «Найдите хорошее в вашей ситуации. Будьте благодарны, что вас здесь держат и кормят». А про моих родителей она не хотела разговаривать, и про дом мой, и про мои цветы.
Родители мужа Татьяны вышли из подвала, когда он начал обрушаться — туда попала граната и был взрыв. Их вывезли из Мариуполя. Но связи с ними нет.
Татьяна говорит, что сейчас главное для нее — получить все документы и найти работу.
— Илюша мечтает в медицинский поступить, — говорит Татьяна, — и я хочу все для этого сделать. Тут его в школу приняли. Относятся хорошо. Но мы уедем. Как только получим «временное убежище», уедем, туда, где потеплее, где можно в доме жить. Я мечтаю, чтобы у меня был свой дом, а вокруг него цветы.
Фото Наталии Нехлебовой