Солнце Японии

Весь мой век в пути!
Словно вскапываю маленькое поле,
Взад-вперед брожу.

Басё

Яркое солнце Токио, плавящий воздух асфальт, гул мерно работающих кондиционеров на задворках района Асакуса. Одинокий старик с обмотанным вокруг шеи полотенцем спускается по лестнице магазинчика и на минуту останавливается, чтобы перевести дух. Облокотясь рукой о стену, он словно о чем-то задумался. Такая сцена — не редкость в это время сезона: жара особенно немилосердна к пожилым.

Обливаясь потом, я иду по центральной улице города. Жажда изображения — сильнее физической усталости. На шее у меня моя родная камера лейка, а впереди — свет, тени, чудо человеческого существования. В этом городе любой иностранец — «гайджин», чужеземец. Меня это не смущает. Скорее смущаю я своим европейским произношением — японцы стесняются говорить по-английски. Полупустые улицы наполняются спешащими на ланч салариманами¹.

В белых рубашках и отутюженных брюках, с аккуратно свисающими через плечо пиджачками, они смотрятся безупречно — пример того, как в этой стране, проявляют уважение к окружающим и к себе. Мой взгляд привлекает инвалидная коляска, что останавливается перед молодым человеком лет тридцати пяти.

Вижу, как он наклонился к сидящему в коляске старику. Делаю снимок. Через минуту салариман уже шел рядом с колясочником, показывая ему дорогу. На его лице еще отчетливее можно было видеть написанную улыбку-иероглиф «радость». На мгновение мне представилась сцена, как на Тверской, выходя из «лексуса», предприниматель помогает слепому перейти улицу. Ловлю себя на позорной мысли, что в третьем Риме такое отношение не так часто встретишь.

Таканори осторожно смотрит на меня из-под шляпы — эдакий японский мачо. Улыбается, отводит взгляд². Он — режиссер центрального телеканала «Эн-Эйч-Кей». Мы стоим в холле центральной больницы Токио. Громадный экран с бегущей строкой номеров пациентов, которым полагается выдача лекарств. Кресла зала ожидания как в аэропорту. Готовимся на взлет.

История пребывания в этом городе могла быть пресной, если бы не обострение моей болезни. Субтропики под щебет цикад сделали свое дело. Заполнение анкеты и прочие формальности. Поднимаемся на лифте, сравнимом по вместимости и чистоте с лифтом пятизвездочного отеля.

Коридор, залитый светом, в конце которого появляется фигурка медсестры, везущей на коляске мужчину под капельницей. Старик лет девяноста смотрит перед собой, тяжело дышит (перед глазами пролетают кадры из японского фильма «Sayonara color»³).

В холе приемной те же панели: номер пациента, номер кабинета. Чистота и доброжелательность персонала удивляют и радуют. К хорошему привыкаешь быстрее.

Осмотр длится недолго. Медсестра с интересом и с сожалением посматривает на меня — «бедный гайджин». Лекарство я получаю спустя минут пятнадцать на ресепшене. Пунктуально и качественно, по-японски.

Таканори останавливается, достает сигарету, закуривает.

Он немного нервничает, по виску катится капелька пота. Внешне он выглядит почти спокойным, но в глазах читается грусть. Невозможность помочь быстро и действенно для человека страны восходящего солнца мучительна. Место для курения похоже на остановку, но вместо знака «А» другой знак. Люди как будто ждут своего автобуса, смотрят будто в себя, — мысль продолжает витать вокруг работы вместе с поднимающейся в токийское небо струйкой дыма.

— Пойдем в кафе, — говорит Таканори.

В его взгляде я читаю неуверенность в японской диагностике и вину за невозможность помочь большим. В такой момент приходит понимание, что помочь человеку, которого встретил в первый раз, провести с ним три-четыре часа, и напоследок пицца, кофе, фото, — нешуточное дело. Это говорит о культуре. Цивилизация даст вам вместо этого телефонный справочник. Таканори кладет руку мне на плечо. Щелчок затвора. Таканори улыбается из-под своей шляпы — тамадачи, друг. Таканори, аригато!

— Йошида-сан, здравствуйте,- передо мной женщина лет пятидесяти. Испещренные мелкими морщинками уголки глаз. Как часто улыбались эти глаза! Вероятно, в молодости она была очень красива. Черты лица, осанка еще хранят следы той красоты.

Рост высокий, редкий рост для японцев. Меня любезно пригласили остановиться в этом доме — японское гостеприимство воспитывается с самого раннего детства. Йошида-сан интересуется, есть ли у меня братья или сестры. Она работает директором детского сада. Затаенная грусть в уголках ее глаз и мягкий голос. Ее муж умер в горах. Пошел вместе с друзьями кататься на лыжах. После очередного спуска сказал, чтобы его подождали наверху, а у самого остановилось сердце. С той поры все дела по детскому саду ведет она.

Каково это — смотреть каждый день на женский профиль горы Иваки, что виден почти отовсюду в этом северном городке? Гора отняла мужа, но дала возможность заниматься детьми. Когда муж был жив, он вел все дела по детскому саду, брал детей-инвалидов наравне с обычными детьми. Если кто-то из детей не приходил в садик, звонил домой, узнавал, почему тот не пришел. Ребенок заболел — шел домой к нему, приносил подарок. Говорил: «мы ждем тебя».

У него самого есть дочь. Муцки. Она хочет быть балериной. Она поехала в Россию, чтобы стать балериной. Когда она приезжает в свой родной город из далекой России, она приходит в монастырь, где покоится прах отца, там же находится семейный алтарь.

На черном кубе надгробия — второе имя отца. По традиции, рожденным в вечность дается новое имя. Другая реальность нуждается в другом названии. Хорошо подметил Александр Сокуров, сказав, что в Японии памятник ставится не человеку, а его имени. Недаром для японцев доброе имя — вопрос чести рода.

Детский сад «Кохицузи хоикуен» — большой дом радости детства.

В столовой, пронизанной лучами света, падающими сквозь окна до самого пола, я сижу за детским столиком. Напротив девочка лет шести умными глазами смотрит на меня:

— А ты, когда спишь, кладешь под подушку камеру?

— Дети, давайте перед обедом помолимся Богу и поздравим нашего Акиру с днем рождения, — молодая воспитательница смотрит на своих воспитанников с радостно-искренней улыбкой. Звучит песня, чем-то отдаленно напоминающая гимн Японии. Все улыбаются. Красное солнце в лице каждого ребенка.

Я решил поговорить с директором детского сада префектуры Аомори «Кохицузи хоикуен» (Аомори-кен Хиросаки-си Онизава⁴) Такако Йосида-сан о том, каково быть директором детского сада, в чем заключаются особенности и проблемы японского воспитания.

— В тысяча девятьсот девяносто пятом году муж оставил этот садик. Дочери было тогда шестнадцать лет. До этого я была главной воспитательницей. Работала с детьми-инвалидами. Муж занимался со взрослыми инвалидами.

— Сколько детей сейчас находится в детском саду?

— Сто десять детей, начиная от трех месяцев до шести лет. Первый класс — с нуля до одного года. Второй класс — до двух лет. Третий — до трех лет. И так до пятого класса. Затем — школа.

— Существует ли в японском обществе проблема, суть которой заключается в том, что родители стали меньше уделять внимания детям в связи с кризисом или желанием просто больше работать?

— Я думаю, нередко так случается, что когда надо, родители не помогают своим детям. Например, когда ребенок падает, родители считают, что надо немного подождать, посмотреть, как ребенок отреагирует. Если надо, они помогают, а если видят, что ребенок справляется сам, тогда нет. Я считаю, это правильно. Сейчас же родители полностью зависят от своих желаний: как хотят, так и делают. Не как надо, а как хотят. Вот еще пример. Утром ребенок не может быстро одеться. Мама говорит: давай быстро — или начинает помогать сама. Родители живут в своем взрослом ритме.

— С чем это связанно, как Вы считаете?

— Родители, которые сейчас воспитывают своих детей, выросли в благополучных материальных условиях. Конечно, не все однозначно. Я беспокоюсь о том, какими будут наши дети, когда вырастут.

— Это период, именуемый в японской экономике «мыльный пузырь»?

— Да, возможно.

— Сейчас существует проблема, связанная с адаптацией детей в социуме. Многие родители считают, что их дети лучшие. Например, во время концерта их ребенок должен обязательно играть главную роль. Если этого по какой-то причине не происходит, он сразу же звонит преподавателю с вопросом «почему»? Руководство школы идет навстречу родителям, в результате на выступлении появляются десять главных героинь в одинаковой одежде, которые хором повторяют одно и то же. Считаете ли Вы, что это нормально?

— В нашем саду этого практически нет, потому что в районе Онизава еще сохранились старые традиции. Это очень семейный район, и детский сад не городского типа. С одной стороны, здесь много больших семей со своими проблемами, с другой — большая семья всегда помогает в деле воспитания ребенка. Когда я была маленькой, у меня был дневник, в который я записывала: «сегодня я пришла в садик во столько-то», «в садике был такой-то или такой-то из группы». В этот же дневник, воспитатель записывает то, что происходило с ребенком в течение того времени, пока он находился в садике. Как правило, время на такие записи выпадает в момент тихого часа.

— Чтобы Вы могли рекомендовать родителям в плане воспитания детей?

— Самое главное — надо слышать, что они говорят. Надо многое делать для ребенка: организовывать встречи со взрослыми людьми, праздники, побуждать заниматься спортом. Эта традиция в нашем садике идет еще от моего мужа.

— Мне понравилось как один японский психолог сказал, что не надо навязывать ребенку своих желаний. Когда вы ведете его первый раз на занятие по музыке, не стоит его толкать за пианино. Он пока не привык к новой обстановке. Пусть посидит в коридоре, послушает музыку, поймет, что бояться ее не стоит. Кстати, какие существуют сейчас в Японии популярные теории воспитания детей?

— В каждом садике есть свои особенности воспитания детей. Очень многое зависит от района, в котором находится детский садик. Для воспитателей же существует учебник, по которому они проходят аттестацию.

— Сложно стать воспитателем?

— Может быть, стать — не сложно. Но требуется много энергии для того, чтобы быть воспитателем. Когда радуешься с ребенком, тогда легко. Например, если воспитатель еще боится, гуляя вместе с детьми, он вдруг видит, как ребенок начинается радоваться, то и сам успокаивается, испытывая к детям ответное чувство. Воспитатель сам должен думать, чувствовать и пробовать делать вместе с детьми то, что близко их пониманию.

— Вера в Бога важна, на Ваш взгляд, в деле воспитания детей?

— Если ребенок делает что-то плохое, взрослый может сказать: Бог все видит. Совсем не верить — это плохо. Воспитание детей напрямую может не касаться веры. Вера — дело родителей. Перед тем как приступить к еде, дети обычно молятся вместе с воспитателем. Похожее практикуется и в детских садах при буддистских храмах.

— Были особые случаи, когда ребенок из религиозной семьи начинал рассказывать про свою веру?

— Таких нет.

— Какова самая большая проблема японского воспитания?

— Родители — еще дети. Мама (говорит о себе — Е. Г.) внутри совсем еще ребенок. Маме надо взрослеть.

На вокзале Аомори меня провожают Йошида-сан и ее дочь Муцки.

— Берегите себя, — Йошида-сан улыбается. Я понимаю, что здесь достаточно одного слова «благодарю». Поклонившись, я бреду к турникету. Впереди — побережье и город солнца, Токио.

В черной футболке, в видавшей виды скуфейке, с простеньким посохом митрополит Токийский и всея Японии стоял на платформе и смотрел куда-то вдаль. Идя по платформе, я на секунду остановился, замер. Сложно себе представить, что глава церкви ездит в метро, как всякий среднестатистический японец, к тому же не по уставу одетый. Недолго думая, решаю подойти.

— Здравствуйте, — говорю на английском. — Вы меня помните? Я из России, корреспондент, в прошлом году был в Николай-до⁵.

— А, «Нескучный сад», — улыбка освещает морщинистое лицо старца Даниила.

Подошла электричка. Вместе мы садимся в вагон. Жарко, митрополит вытирает лицо платком.

— Да, значит, узнали. Как Вы, как Ваше здоровье? — За окном зеркальные стекла небоскребов бросают редкие отблески солнца.

— Пашем, возделываем, — на ломанном русском отвечает старец, в его взгляде светится отцовская забота.

«Следующая станция „Шинджюку“», — мягкий женский голос-робот объявляет через громкоговоритель.

— Вы до какой станции едете?

— Николай-до.

— Мне на следующей. У нас назначена с Вами встреча. До свидания! — выстреливаю я в воздух, выталкиваемый толпой. Взгляд старца светится улыбкой, он смотрит куда-то вдаль.

— Митрополит болен, но возможно, он вас примет, пожалуйста, подождите, — перед нами потомок самурая, о. Иоанн Оно, настоятель Воскресенского собора Токио. Быстрым шагом он направляется к двери, придерживая край подрясника. Я и мой друг профессор Аримунэ Масако смотрим ему вслед.

Масако хорошо говорит по-русски и владеет прекрасным литературным японским. Мы проделали долгий путь по побережью, где встречались с теми, кто пережил трагедию, и вот мы здесь, в самом центре православной Японии, ждем очень важного для любого православного японца человека. Кажется, что ожидание длится долго, хотя прошло всего пять минут. Дверь подъезда приходского дома открывается, и на порог выходит митрополит Даниил. Смиренный старец весело улыбается, идя к нам навстречу.

— Простите за ожидание, я был болен… — его морщинистая ладонь крепко, по-мужски сжимает мою. И в этот момент я понимаю, что он меня помнит, как помнит каждого человека, с которым он встретился в пути.

В японской традиции есть понятие долга, оно неразрывно связано с чувством чести и заботы о ближнем. Однажды на железнодорожной станции линии Мусасино тридцатилетняя женщина попала между перроном и стоящим на платформе поездом. Все, кто находился в то время рядом, приподняли поезд своими руками и освободили ее. Есть много и других примеров того, как в этой стране принято помогать не только людям, но и нашим меньшим друзьям, но это уже другая история, достойная книги. Мне лишь хотелось немного поделиться своим опытом встречи с теми людьми, которые помогли мне понять, что Любовь не смотрит на цвет кожи — как солнце, восходящее на Востоке, светит для каждого.

___________________

1. «Салариман» — слово английского происхождения, состоящее из 2 слов — sale и man. Русскоязычный эквивалент — «менеджер».

2. Японцы предпочитают не смотреть в глаза — это дурной тон.

3. «Цвет прощания».

4. Город Хиросаки в префектуре Аомори на севере острова Хонсю.

5. Собор Воскресения Христова в Токио.