“Сон разума порождает чудовищ”

XX век будет отмечен историками как век беспрецедентных успехов науки и техники, торжества классического научного идеала, невиданного ранее распространения грамотности и светского образования. Но одновременно девизом минувшего века могло бы стать знаменитое название одного из офортов Франсиско Гойи, вынесенное нами в заглавие. Никогда раньше огромные массы людей не бывали до такой степени захвачены бредовыми учениями, не только абсурдными с точки зрения серьезной науки, но и противоречащими очевидным фактам, логике и здравому смыслу. Достаточно вспомнить массовый энтузиазм, готовность к самопожертвованию и к совершению любых преступлений, которые вызвали в XX веке мнимо научные построения озлобленных интеллектуальных маргиналов — авторов коммунистических или расовых “теорий”. Возникает впечатление, что чем больше очевидных нелепостей, внутренних противоречий, смехотворных по своей наглости претензий и фактических ошибок содержит очередная “теория”, чем более решительно ее отвергает сообщество серьезных ученых и чем больше она напоминает бред душевнобольного, тем больший массовый успех ей гарантирован. Как пишут историки науки, научный миф “по своей природе должен быть противоречив <…> и очевидно ошибочен с научной точки зрения”; “в основе мифа лежат какие-то реальные факты, однако фантастически препарированные”; “миф должен воевать с врагами”; “для поддержания мифа выгодно обращаться к мнению специалистов в других, иногда достаточно далеких науках”; “в конечном итоге миф, каким бы научным он ни стремился казаться, связан с борьбой против здравого смысла, разума и интеллекта”¹.

Эти печальные мысли неизбежно приходят в голову всякому человеку, получившему гуманитарное образование, когда он заглядывает в секцию “История” крупных книжных магазинов современной России. Как правило, целый большой стенд бывает заставлен отлично изданными произведениями авторов, совершивших неслыханный “переворот” в исторической науке — академика-математика А. Т. Фоменко и его соавтора Г. В. Но­сов­ского, и, несмотря на немалые цены, книгопродавцы не жалуются на недостаток покупателей. То от одного, то от другого знакомого (особенно от людей с техническим образованием) приходится с оторопью слышать, что “наверное, в этом что-то есть”. Дух нашего времени, мироощущение постмодернизма с его всеядностью, равным интересом к любому “тексту” и откровенным равнодушием к проблеме истины и достоверности, к счастью, ослабляет агрессивность и миссионерское рвение неофитов нового учения: адепты с известной степенью апатии заглатывают и пережевывают то, что им предлагают, но становиться “под знамена” не спешат, а продолжают брести по жизни, вяло посматривая по сторонам, нет ли еще чего-нибудь “ин­те­ресненького”. Но у такого равнодушия есть и оборотная сторона: современный обыватель рад возможности уравнять в правах достоверное с фантастическим. Суровая, но благодатная дисциплина, которой связывает человеческую мысль истинно научное мышление, кажется ему невыносимой тиранией, — точно так же, как и ограничения, накладываемые религиозными заповедями.

Мы предлагаем вниманию читателей рефераткниги «Мифы “новой хронологии”. Антифоменко» вовсе не с благой, но расплывчатой целью расширения кругозора. На наш взгляд, эта книга, содержащая тексты докладов конференции, состоявшейся на историческом факультете МГУ в декабре 1999 г.², предлагает материал, который может стать полезным для современной православной апологетики, причем как благодаря фактическому своему содержанию, так и в отношении методов рассмотрения фактов.

Феномен “новой хронологии” математика Фоменко достаточно хорошо известен, но в основном как сенсация; публичные критические выступления историков начались недавно и с явным опозданием. Казалось бы, какое нам, христианам, дело до телесенсаций и даже до споров в современной науке? Однако “дело” Фоменко представляет для нас очевидный интерес; в первую очередь и в самом общем виде потому, что христианское сознание основано на неравнодушии к истине, а Фоменко ниспровергает и принятые данные общей истории человечества, и данные истории спасения.

“Новая хронология” переносит дату земного рождения Спасителя на второе тысячелетие (от Рождества Христова, вынуждены мы тем не менее сказать); уже одним этим она отрицает историчность Священного Писания, объявляет его фальсификацией (вообще, если верить Фоменко, то в истории мы никаких действующих лиц, кроме жуликов и интриганов, заведомо лживо составляющих документы, не найдем), а также отрицает не только богоустановленность Церкви, но и вообще ее историчность. Тем самым мы просто обязаны признать “новую хронологию” антихристианским учением и относиться к ней соответственно.

Небезынтересно и то, что светские ученые называют “новую хронологию” мифом. На протяжении многих тысячелетий миф был главным и нередко единственным языком, на котором люди могли выразить свои религиозные и научные взгляды. Однако в наше время мифологическая смесь псевдонауки с псевдорелигией стала характерным признаком языческого мышления, и коль скоро языческая мифология проникает в сознание общества, людям Церкви это не может быть безразлично.

В некоторых из рассматриваемых докладов их авторы, светские ученые, зачастую далекие от Церкви, характеризуют тот ажиотаж, который бушует вокруг “новой хронологии”, как типичное проявление сектантства, сектантского мышления, и для этого есть причины. В самом деле, некритическое и всегда восторженное восприятие “учения”, безоговорочное почитание личности его родоначальника, полная глухота относительно контраргументов и прямой отказ от обсуждения (нередко сопровождающийся агрессивными выпадами) — все это типично для сект, особенно относительно новых, небезосновательно называемых тоталитарными. Эти же свойства характеризуют и сторонников “новой хронологии”, очень любящих публичные выступления и при этом откровенно неспособных к дискуссии (сам Фоменко проигнорировал приглашение на конференцию, материалы которой мы рассматриваем). А коль скоро в нашем обществе помимо религиозных сект развиваются секты квазирелигиозные (они же псевдонаучные), нам есть о чем задуматься: о состоянии умов, не желающих (или неспособных?) вместить истины науки и веры, но жадно припадающих к мутным источникам всяческой неправды. Тем более уместно обратиться к рассмотрению того, как настоящие ученые, представители подлинной науки анализируют и опровергают “ересь”³, выдающую себя за научное исследование, — возможно, что здесь мы найдем полезные для нас методы, как находили их в современной им науке святые Отцы.

Наконец, хотелось бы наметить тот момент, в котором сходятся подлинная наука и подлинная вера; тот критерий, по которому им противопоставляются псевдонаучные построения и ложные верования. Этот критерий — трезвость, о которой писали апостолы Петр и Павел: Трезвитесь, бодрствуйте,потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища,кого поглотить (1 Пет 5:8); Итак, не будем спать, как и прочие, нобудем бодрствовать и трезвиться <…> будучи сынами дня, датрезвимся (1 Фес 5:6,8). Трезвость Апостол считает качеством, необходимо присущим как епископу, так и жене диакона (1 Тим 3:2,11), то есть, можно считать, всему церковному народу. Трезвого рассуждения требует от всякого начинающего исследователя всякий научный наставник (в науке, например, недопустимо считать, что какая-то исследовательская работа завершена, если сам ее автор со всей возможной добросовестностью не разобрал все контраргументы, которые смог отыскать). Трезвения (а вовсе не бурных экстазов, как это представляют себе атеисты — и сектанты тоже) требует от вступающего на путь духовной жизни опытный духовник. И если мы трезво рассмотрим систему аргументов, с помощью которых ученые опровергают шарлатанство, рядящееся в одежды теории, то увидим, что христианское богословие опровергает духовные заблуждения, выдающие себя за “спасительное” учение, типологически сопоставимым способом.

Открытия не произошло

Книга открывается озаглавленным этими словами предисловием, в котором отмечается, в частности, что Фоменко со товарищи всего лишь возродили и развили идеи народовольца Н. Мо­розова, которые были поддержаны советской властью и, в частности, Лениным (неудивительно — ведь основной многотомный труд Морозова “Христос” был посвящен опровержению христианства). Однако ученые подвергли их резкой критике, причем в ней фигурировали упреки в тех же подтасовках, какими отличается и “новая хронология”. Но Фоменко еще и “обо­гатил” Морозова “новой астрономией”, “статистическими” методами и предложил жаждущим сенсации “настоящую” историю с существованием Руси-Орды, с тождеством Чингисхана и Юрия Долгорукого и с захоронением ханов-царей в египетской Долине пирамид… Такого Морозов себе явно не мог позволить: за плечами подавляющего большинства его критиков была как минимум классическая гимназия — и никакого “диамата”, заменяющего образование.

Все необозримые свидетельства человеческой истории фоменковцами отбрасываются и объявляются фальсификацией, спланированной с невероятной тщательностью и осуществлявшейся столетиями.

С начала 90-х годов “новая хронология” издается в гигантских масштабах и пропагандируется в средствах массовой информации. Дорогие книги раскупаются преподавателями, инженерами… Поэтому приходится говорить уже не о том, что псевдонаука теснит науку, а о том, что растет настораживающее явление — уход от наших сегодняшних трудностей в мир грез о некоей супернации, создавшей во время оно супердержаву.

Конференция по “новой хронологии” обращает внимание на то, что растущая популярность взглядов “новохронологов” представляет серьезную опасность для отечественной культуры, размывает фундаментальные культурные, научные и нравственные ценности. В ней участвовали специалисты по археологии, источниковедению, русской и всеобщей истории, языковеды, востоковеды, религиеведы, математики, физики и астрономы, а также представители средств массовой информации.

Ярославль в Новгороде, или династическое коварство

Статья, содержащая доклад академика Российской Академии наук, доктора исторических наук профессора В. Л. Янина,называется “Зияющие высоты академика Фоменко”⁴. В начале автор, специалист по археологии и истории Древней Руси, отмечает, что построения Фоменко не имеют никакого отношения ни к математическим методам, ни к математике в целом, а употребление им в этих трудах своего академического звания — спекуляция для создания рекламного имиджа в сочинениях сугубо фантастического характера. “Методика” хронологических исследований Фоменко заимствована в лучшем случае из популярных книжек и газет. Так, в вопросе о археологической датировке Великого Новгорода Фоменко утверждает, что не знает ни одной подробной научной работы по его дендрохронологии⁵, однако на эту тему существуют десятки работ, в том числе знаменитых и классических (тут же приводится несколько названий книг и сборников статей). Утверждая, что новгородские летописи фальсифицированы в позднее время, Фоменко совершенно игнорирует (или не знает?), что данные летописей во многих случаях подтверждаются найденными в раскопках берестяными грамотами, монетами, печатями.

В. Л. Янин приводит примеры “лингвистического” анализа названий городов, производимого Фоменко по следующей модели: «Модель “Темза=Боспор”. Она работает надежно, если слово “Темза” прочитать задом-наперед, выбросить гласные и заменить согласные на любые пришедшие в голову»; достаточно подробно разбирается утверждение Фоменко о том, что “Новго­род — это на самом деле Владимиро-Суздальская Русь, а знаменитое Ярославово дворище — это город Ярославль на Волге”, а создали всю эту путаницу якобы Романовы в период становления династии, имея в виду какие-то совершенно неясные (но, по мнению Фоменко, коварные) цели.

Позволю себе отступление. Читать тексты с пространными цитатами из Фоменко мучительно (в части цитат) и отрадно (в части их опровержительного анализа). Следование тексту Фоменко напоминает кошмарный сон с мучительным соскальзыванием в опасную неизвестность — такое впечатление возникает из-за псевдологического следования якобы установленному исходному положению. И если бы только сон!

В начале 90-х годов на Старом Арбате близ Арбатской площади пришлось увидеть агитацию кришнаитов. Приплясывая, они образовали круг; звучала странная музыка с медленным “внушающим” ритмом, в воздухе дымились сладковато-душноватые курения. Агитация имела относительный успех: в кругу уже неловко топтались средних лет дяденька и тетенька, по виду приезжие: толстоватые растерянные люди с покрасневшими лицами явно чувствовали себя неуютно, но уйти то ли стеснялись, то ли побаивались. Пройдя мимо этого морока (с молитвой), я вышла к площади — и с таким удовольствием вдохнула “све­жий” бензинный чад и услышала шум транспорта! Это была привычная, нормальная жизнь со всеми ее сложностями и неудобствами — но в реальном мире⁶.

И еще одна ассоциация: в романе Г. К. Честертона “Перелетный кабак” старый чудак объясняет всем желающим его слушать (таковых находится довольно много), что никакой доброй старой Англии с ее древним христианством и культурными традициями не было, а было только заимствование из турецкой культуры (аргумент: прозвище типичного англичанина Джон Буль не может же действительно восходить к названию быка — ведь это такое грубое животное, — а происходит из турецкого бюль-бюль ‘соловей’). В дальнейшем выясняется, что оригинальный старичок готовил вторжение турецкой армии.

Так вот, очень отрадно, когда скользкие построения о кознях Романовых сменяются трезвыми рассуждениями о том, как можно было бы подменить культурный слой, неоспоримо наличествующий в Новгороде: “сначала надо было свалить ярославские напластования XVI–XVII вв. на какую-то резервную площадь. На другую резервную площадь перевезти напластования XV в., на третью — XIV в. и т. д. А потом уже в обратном порядке выкладывать их куда приказано <…> Какую сложную задачу пришлось решать крепостным возчикам-мужикам и даровитым распорядителям этих колоссальных работ! И все это происходило в XVII в., раздираемом сначала хаосом смутного времени, а потом мучительным выходом из экономического разорения”. — Хороший пример апелляции к здравому смыслу дает нам академик Янин. Но соображения о том, что ведь переносить нужно было и соборы, и окрестные селения, и фрески, выводят нас уже на уровень полного абсурда; становится смешно, а это в данном случае полезно. Но не до смеха и автору, и его внимательному читателю, когда В. Л. Янин вспоминает руины Великого Новгорода, оставленные оккупантами, цель которых была “лишить наш народ исторической памяти и превратить его в стадо бессмысленных скотов…”. И вовсе не смешно, что шахматист Каспаров, ныне тоже большой сторонник Фоменко, заявляет в печати: “Я размажу по стенке любого историка в любых дебатах просто потому, что знаю больше них”⁷.

Анализируя феномен успеха Фоменко, автор заключает: “Мы живем в эпоху тотального непрофессионализма, разъедающего все сферы общества — от его властных структур до организации системы образования <…> Средняя школа плодит дилетантов, полагающих, что их ущербного знания вполне достаточно, чтобы судить профессионалов <…> Общество, воспитанное на скандалах, припавшее к экрану телевизора, жаждет негатива и эпатажа”. Эта горькая констатация, высказанная человеком с громадным научным и жизненным опытом, заставляет задуматься.

Мамай в Москве

Доктор исторических наук профессор В. А. Кучкин разбирает “открытия” Фоменко, касающиеся Куликовской битвы, в статье с ироническим названием “Новооткрытая битва Тохтамыша Ивановича Донского (он же Дмитрий Туйходжаевич Московский) с Мамаем (маминым сыном) на московских Кулишках”. Буквально в первой строке текста автор называет ход рассуждений Фоменко “забавным скольжением мысли”, что показывает, что такое впечатление от него не единично. Мир, который предлагает нам Фоменко, сходен со Страной чудес, изобретенной Чарльзом Доджсоном, более известным под псевдонимом Льюиса Кэррола, для девочки Алисы, но далеко не так весел и интересен. Автор поначалу довольствуется перечислением результатов трудов Фоменко, лишь мимоходом касаясь использованных методов (таких, как “мгновенно возникает мысль…”), и этот список впечатляет: Куликово поле — не в Тульской области, а в Москве, причем не то на Сретенке, не то на Кулижках; Кузьмина Гать, где останавливалось войско Мамая — это Кузьминки (“любой москвич воскликнет…”; правда, любой житель Тамбова воскликнет нечто иное, но его, очевидно, слушать не следует — чай, Тамбов не столица). А уж коль скоро Мамай стоял в Кузьминках, то и святой князь Димитрий вел войска не в Коломну, как о том сообщают источники, а в Коломенское. Красный Холм, с которого Мамай наблюдал битву — конечно, у Краснохолмской набережной, на Таганке; кстати, далее говорится, что этот холм появляется впервые в популярной литературе начиная с XIX в., в текстах же, способных претендовать на статус исторических источников, о нем ни слова нет. Дон — это просто Москва-река, Непрядва — Неглинка (похоже, если очень этого захотеть!), а Меча — либо опять-таки Москва-река, либо река Моча.

Главный аргумент Фоменко, послуживший основой его озаренного поиска, состоит в том, что на Куликовом поле нет материальных следов битвы, в том числе захоронений. Но их и не может быть, потому что в ту эпоху павших в битвах как правило не хоронили. А материальных следов не осталось не только на месте великих европейских битв XIII–XV вв., но и под Прохоровкой, где 12 июля 1943 г. произошло гигантское танковое сражение. К тому же еще в XVIII в. на Куликовом поле выпахивали из земли человеческие кости и древнее холодное оружие (хотя историки не пользуются этим, чтобы сразить Фоменко наповал, а осторожно говорят, что происхождение останков и оружия требует тщательного рассмотрения).

Единственный памятник литературы, которым пользовался Фоменко — это поздние редакции “Сказания о Мамаевом побоище”, хотя даже и первоначальный его текст написан через 125 лет после Куликовской битвы и содержит все признаки беллетризации. Куличково поле, которым оперирует Фоменко, есть результат ошибки писца (подробно и наглядно объяснен весь механизм этой описки); храм Всех святых (тогда еще не на Кулижках, это названиепоявилось позже) существовал уже в 1365 г., за 15 лет до Куликовской битвы и, следовательно, никак не мог быть заложен в память Куликовской битвы, а святой благоверный князь Димитрий не мог быть Тохтамышем хотя бы потому, что скончался в 1389 г., а Тохтамыш был разбит Тамерланом в году 1395… Мало-помалу становится понятным, почему Фоменко понадобилось строить “новую хронологию”: старая никак не вмещала его исторические озарения. В общем, “если враг не сдается, его уничтожают”; а вот почему математик Фоменко впал во вражду со всей историей человечества — вопрос отдельный.

Далее, Коломна летописей не может быть селом Коломенским хотя бы потому, что коломенский епископ встречал русское войско в городских воротах. Ничего себе село — с городскими воротами и епископской кафедрой! Наконец, массовые захоронения в Симоновом монастыре, которые Фоменко считает решающим аргументом в пользу своего озарения (кстати, зачем нужно было переправлять тела со Сретенки через две реки?), могли относиться и к 1382 году (набег), и к 1654 г. (мо­ро­вое поветрие), и к чуме 1771 г., и к событиям 1812 г.

В заключение В. А. Кучкин подводит итог: в основе мыслей Фоменко относительно Куликовской битвы “лежит ложная идея”, подкрепленная “недостоверными фактами, почерпнутыми из поздних источников, домыслами историков-любителей (о стоянии Мамая на Красном Холме) и собственными фантазиями (относительно Дона под Москвой). Объективное, научное исследование отсутствует <…> Применяемые методы исследования рассогласованы, а высказывания по отдельным вопросам (о захоронениях, о поле или холмах от Кулижек до Сретенки) носят взаимоисключающий характер. И ложная отправная точка разысканий, и бессистемное привлечение совершенно разнохарактерных данных” свидетельствуют о том, что авторы “руко­вод­ствуются заданной, фиксированной идеей, в угоду которой приводятся подчас совершенно фантастические свидетельства, но отвергаются <…> факты”.

Филигранная критика грубой работы

Член-корреспондент Российской Академии наук, доктор исторических наук профессор Л. В. Милов в своем выступлении на конференции отметил, что историки пригласили Фоменко около 20 лет назад, чтобы деликатно объяснить ему, что такое история и историческая наука, после чего тот вроде бы затих. Но активизировался он после 1991 г., когда расцвели всяческие спекуляции, на фоне которых Фоменко решил продолжить и свою деятельность. В своей статье “К вопросу о подлинности Радзивилловской летописи” Л. В. Милов демонстрирует виртуозный аппарат исторического изыскания; пожалуй, прочесть эту статью неспециалисту не очень просто, но результат вознаграждает: процесс научного исследования воссоздается на наших глазах прежде всего как процесс системный и тем самым адекватный своему объекту — многофакторной, насквозь пронизанной причинно-следственными связями истории человечества.

Построения Фоменко и его последователей автор называет “галлюцинациями на мотивы русской истории”. Начать с того, что они полностью отрицают подлинность русских летописей, утверждая, что те написаны в первой половине XVIII в. Их утверждение о том, что повод усомниться в подлинности летописей они нашли у В. О. Ключевского, основывается на ложной интерпретации обрывка одной фразы, в то время как наш великий историк был большим знатоком летописного наследия, его исследователем и классификатором. Важно замечание Л. В. Милова о том, что Фоменко и его соавтор “одержимы идеей поиска следов фальсификации русской истории”⁸. Датировка времени “фальсификации” совершенно бездоказательна, зато налицо преемственность идей с Н. Морозовым. Выработанные историографами подходы к летописному наследию, различение понятий летопись, летописный свод, летописная редакция,список летописи и т. д. Фоменко и его соавтору, видимо, неизвестны; более того, Радзивилловскую летопись они называют “Повестью временных лет”, в то время как любой первокурсник знает, что первая доведена изложением до 1206 (6714) года, а вторая — древнейший сохранившийся в поздних списках летописный свод, в своей первой редакции оборванный на 1110 году (автор приводит историю Радзивилловской летописи как относящейся к группе владимиро-суздальского летописания, характеризуя попутно и другие летописи этой группы). Фоменковцы же не только провозглашают (без всякой аргументации) Радзивилловскую летопись основным списком “Повести временных лет”, но и, не зная ничего о том, что в рукописях обычно бывает двойная нумерация страниц (изначальная, буквенная, церковно-славянская и позднейшая, арабскими цифрами, проставленная уже исследователями по уцелевшим листам), они эту последнюю, сделанную скорее всего в XIX веке, объявляют изначальной, но относят ее к XVIII веку, а буквенную относят к ухищрениям фальсификаторов, старавшихся придать рукописи древний вид. Опровержение этой “галлюцинации” слишком виртуозно для того, чтобы его пересказывать на страницах неспециального издания, но оно вполне заслуживает того, чтобы быть прочитанным — хотя бы как пример настоящей историографии⁹. Продолжая тщательный анализ описания рукописи, Л. В. Милов приводит удивительную цитату из Фоменко, уверяющего, что палеографические методы имеют значение при определенной хронологии, а “любое изменение хронологии источников мгновенно (!) меняет всю систему <…> датировок” (НХ)¹⁰. Сказано во всяком случае откровенно: если данные палеографии “теоретика” не устраивают — меняем хронологию (как, интересно?) и мгновенно получаем нужный нам результат. Не наука, а беспроигрышная лотерея; правда, известно, что в таких лотереях выигрыши гроша ломаного не стоят. К числу методов, которые Фоменко считает способными к мгновенной перемене показаний, он относит и филиграни, или водяные знаки. Так вот, изучая филиграни и сопоставляя их с датировками рукописей, исследователи собрали колоссальный материал, публикуемый в альбомах. Число опубликованных филиграней — свыше 130 тысяч; прослежены их варианты и разновидности (и преемственность этих разновидностей) на протяжении семисот лет, и сама мысль о том, что единичная ошибка может поколебать эту систему, связывающую как сосуществующие одновременно типы филиграней, так и их преемственность, абсолютно нелепа и свидетельствует о том, что тот, кто ее высказал, с филигранографией ничего общего не имеет.

Пламенные сторонники жгучей идеи о том, что все люди, мягко говоря, недобросовестны, утверждают, что анализ бумаги Радзивилловской летописи ничего не значит, так как фальсификаторы могли исполнить ее по старой бумаге двух-трехвековой давности. Но палеография не зафиксировала случаев хранения бумажных запасов долее 25–30 лет, да и то в редчайших случаях; обычно бумага ручной фабрикации не хранилась дольше 10 лет¹¹.

Наконец, как пример действительного применения математических методов в палеографии автор приводит описание работы, которую он произвел в содружестве с математиком и при использовании компьютера — анализ 54 рукописей Краткой редакции Закона Судного людем.

Анализ миниатюр Радзивилловской рукописи довершает доказательство ее подлинности.

Чудеса в Поднебесной

[Специалист по истории Китая, академик РАН, доктор исторических наук В. С. Мясников выступил с критикой воззрений Фоменко на историю Китая (“новая хронология” относит начало китайской цивилизации к XVII веку по Р. Х.). Между тем письменные источники, подтверждающиеся данными археологии, а также памятники литературы и философии насчитывают около 4 тысяч лет, так что можно сказать, что Китай уже жил в XXI веке — до Р. Х., и спорить с его историей непросто хотя бы потому, что когда недавно отмечалось 50-летие КНР, параллельно шла конференция, посвященная 2250-летию со дня рождения Конфуция, на которой присутствовало значительное количество его потомков, так как родословие их ведется веками и всем им хорошо известно¹².

Аргументация Фоменко в этом случае, как и во всех других, разительно проста и не поднимается над уровнем базарных сплетен (как не вспомнить Высоцкого: Говорят,что скоро бани все закроют повсеместно навсегда, и этисведенья верны — М. Ж.): если китайцы выдумали порох, то почему же они тогда с его помощью не стреляли, а употребляли его для фейерверков¹³? Еще один аргумент — невозможно-де наблюдать кометы без телескопа¹⁴. А между тем существует десятитомное описание технологических достижений китайской цивилизации.

Филологические игры Фоменко не упомянуть невозможно. Он считает, что Китай населяли македонцы, потому что слышал о киданях (монгольские кочевники на территории Китая — М. Ж.) и решил, что это похоже. В его фантазиях Китай населяют сербы и шведы, не говоря уже о донских казаках, и вообще коль скоро Джун-Го — Срединная империя, то она на Средиземном море… “Обычно ученые ведут научную полемику, но в данном случае полемизировать не с чем. Фоменко не уважает не только собственную национальную историю, но и историю других народов”]¹⁵.

Что было, когда ничего не было

С особым интересом читается статья доктора исторических наук профессора Г. А. Кошеленко (соавтор — Л. П. Маринович) “Лысенковщина, фоменковщина — далее везде?”; в ней речь идет об античной истории, наличие которой Фоменко полностью отрицает, а события, факты и памятники этой “несу­ществующей” истории представлены в статье в изобилии и в системе (одни примечания занимают 16 страниц, и это говорит о многом).

Статья предваряется эпиграфом, с изяществом выбранным из сочинения христианского философа Боэция “Против Евтихия и Нестория”; приведем его полностью:

И тут охватило меня великое изумление: сколь велика наглость невежественных людей, пытающихся прикрыть порок невежества бесстыдным притязанием на ученость. Не зная не только предмета, о котором идет речь, но не понимая даже того, что сами они говорят, выступая в подобных спорах, они как будто забывают, что невежество, если его скрывать, становится стократ позорнее.

Авторы предполагают, что псевдоисторическая литература, «наглая, дикая и страшная, как “новые русские”», для будущего историка встанет в один ряд с такими приметами времени, как преступность, коррупция, проституция. Эту литературу характеризуют четыре основных признака: априорность, ненависть, невежество (или сконструированная на манер невежества сознательная дезинформация), отсутствие профессионализма. В качестве примеров называются “Великая степь” М. Аджи и прочие его сочинения, книга В. Л. Хамциева и А. Ч. Балаева “Давид Сослан, Фридрих Барбаросса… Алания от Палестины до Британии”, сочинения В. Резуна (под псевдонимом Суворов). На их фоне кажутся невинным лепетом ребенка недавно столь возмущавшие ученый мир (и пропагандируемые журналистами) открытия типа этруски — это русские.

Но даже в сравнении с этими малопочтенными опусами труды Фоменко и компании выделяются особенным образом, хотя и соответствуют всем четырем названным критериям: 1) априорны, ибо отвергают разом и навсегда все, что когда-либо писали историки; 2) отражают ненависть ко всей гуманитарной составляющей человеческой цивилизации; 3) изначально отличались тотальным невежеством; невозможно представить, однако, что за 20 лет их авторы не прочли ни одной исторической книги, но, скорее всего, сила ненависти не позволила ничего из них усвоить (не хотелось бы думать, что мы имеем дело с сознательной ложью и фальсификацией); 4) характеризуются отсутствием профессионализма: математики, пусть даже очень хорошие — тем не менее не историки.

Далее авторы напоминают историю “открытий” Н. Морозова, книги которого в 70-х годах прочел М. Постников, учеником которого и стал Фоменко. Появилась брошюра и ряд статей, а также толстый самиздатовский том. В 1982 г. по решению Президиума Академии наук состоялось обсуждение творений атакующих математиков на заседании отделения истории АН, где историки опровергли и осмеяли псевдонаучный бред, и к ним присоединились многие математики и астрономы. “Новые хронологи” на время поутихли, но восстали из пепла в начале 90-х годов. Вначале Фоменко публично обвинял КПСС в гонениях на себя (ничего такого, похоже, не было), а потом с неимоверной быстротой стал выпускать книги, в основном повторявшие все ту же самиздатовскую “монографию”, но с расширением, касавшимся уже истории России, которой тоже, выходит, не было. То, что в 80-х казалось специалистам невозможным (“Кар­ла Великого не существовало <…> не было пророка Мухаммеда <…> ни тем более князя Владимира”, иронизировал в 1984 г. историк), совершилось, но на смену брошюркам и статьям пришли толстенные золоченые тома и зазывная реклама в СМИ и книжных магазинах.

Отправная точка “новых хронологов” — то, что, по их мнению, всю античную литературу создала группа фальсификаторов эпохи Ренессанса. Первые критики этого воззрения допускали, как выяснилось позже, серьезную ошибку: они считали долгом объяснить заблуждающимся, какие ошибки они совершают, полагая, что тех, как настоящих исследователей, интересуют поиски истины; время показало, что истина волнует фоменковцев менее всего. Суть критики между тем сводилась к тому, что, во-первых, нужно знать, как и где применять математические методы¹⁶, во-вторых астрономический метод датировки исторических событий (по затмениям) — метод известный и почтенный, но для того, чтобы его пересматривать, в частности, опровергая сообщение Фукидида о затмениях V в. до Р. Х., нужно Фукидида как минимум прочесть, что “новые хронологи” не сделали за незнанием греческого языка. А при их попытке перенести датировку “Альмагеста” Клавдия Птолемея с общепринятой даты ок. 140 г. по Р. Х. на Х век ими были допущены подтасовки и умолчания (сведения источника частично опущены, взгляды и выводы исследователей искажены). В-третьих, Фоменко утверждает, что хронология древних династий создана искусственным путем в XI–XIII веках, причем существующая хронология была “умножена на четыре” и сдвинута в древность. Но аргументация этой “теории” исполнена грубейших ошибок: диктатор Сулла объявлен императором, Помпей — диктатором, императоры Галерий, Лициний и Констант вообще выброшены… В-четвертых, “для уточнения” датировок применяется “методика ономастограмм”, суть которой сводится к рассмотрению имен собственных, встречающихся в том или ином тексте, и к утверждению, что тексты, по времени приближенные к пишущему, цитируются чаще, чем те, которые были написаны в более отдаленное время. Методика по меньшей мере наивная; чтобы ее выдвинуть, нужно принципиально не понимать роль письма в истории человечества. Авторы приводят лишь один контраргумент: Аристотеля почти не цитировали в поздней античности и постоянно ссылались на него в раннем средневековье; число примеров можно было бы умножить¹⁷. А между тем по этой методике фоменковцы определяют, что “Греческая история” Ксенофонта и “Илиада” написаны в XII в. по Р. Х., а биографии Плутарха — отчасти в VI в., отчасти в том же XII. Критики Фоменко проанализировали таким образом некоторые тексты и получили результаты, которые были бы ужасающими, если бы не были ужасающе смешными. При этом Фоменко учитывает только совпадающие имена, а различающиеся опускает.

Анализ фоменковских методов “показывает, что они к науке не имеют ни малейшего отношения, а выводы, сделанные на основании этих методов — за пределами здравого смысла”.

Любая концепция может быть опровергнута либо доказательством негодности методов, которые она использует, либо противоречием между ее результатами и бесспорно установленными ранее фактами. Но ни одно из положений “новой хронологии” не согласуется ни с одним из твердо установленных реальных фактов древней и раннесредневековой истории человечества. Авторы статьи обрисовывают колоссальный объем античной литературы, отразившей в себе всю современную ей культуру и цивилизацию. Фоменковцы, кажется, даже не подозревают о реальном количестве документов и памятников, которые они объявили фальшивками, потому что в противном случае можно было бы догадаться, что фальсификация подобного масштаба просто-напросто невыполнима.

Особенно разительно опровергает “новую хронологию” само наличие тысячелетней византийской культуры и литературы, в которой многообразно сказывается ее преемственность с литературой античной. Примерами литературного творчества византийцев, проявляющих глубокое знакомство с древней литературой, историей, философией, могут служить труды Прокопия Кесарийского и святителя Фотия. Эти и многие другие тексты византийской эпохи свидетельствуют о том, что византийцы хранили, изучали и использовали литературное наследие античности. Многочисленные ранние сирийские и арабские переводы античных авторов (прежде всего Платона) — также неоспоримое свидетельство их подлинности; в раннесредневековый период античную литературу переводили также на армянский, коптский, среднеперсидский языки.

К XIX веку в распоряжении европейской науки скопилось значительное количество древних рукописей, выполненных на папирусе, так что изучение их стало предметом отдельной дисциплины — папирологии. Папирология обогатила наши знания об античности множеством новонайденных произведений и фрагментов произведений уже известных. Между тем в эпоху Ренессанса папирус как писчий материал был настолько хорошо забыт, что может считаться неизвестным; первые папирусы появились в Европе в XVI веке. Если принять во внимание, что некоторые папирусы использовались дважды (так, “Афинская полития” Аристотеля записана на оборотной стороне папирусного свитка, на лицевой стороне которого были финансовые отчеты домоправителя 78–79 гг. по Р. Х.), и что никакой гений не может фальсифицировать хозяйственные документальные записи¹⁸, человеколюбивая теория “новых хронологов” становится еще более туманной. А так как к тому же некоторые папирусы были извлечены из размонтированных мумий, то предполагаемые усилия ренессансных фальсификаторов разрастаются до масштабов вовсе непредставимых, и в той же пропорции исчезает всякое правдоподобие “новой хронологии”.

Эпиграфика (изучение надписей, высеченных на камне) имеет в своем распоряжении свыше ста тысяч греческих надписей и еще больше латинских. Они найдены на огромных пространствах Европы, Африки, Азии. Убедительное свидетельство подлинности античной культуры — многократно зафиксированные соответствия эпиграфических и “бумажных” текстов вплоть до прямых совпадений. Столь же убедительное опровержение “но­вой хронологии” — невозможность даже для самых злокозненных гуманистов добраться, например, до Афганистана и Таджикистана (не говоря уже о Багдаде, центре халифата, где европейцев вовсе не приветствовали) и вырезать там надписи на каменных плитах.

Еще одна проблема для “новых хронологов” — египетские билингвы (надписи на двух языках) эпохи эллинизма. Их выполняли на греческом и египетском, причем в последнем случае — двумя видами письма, иероглифами и демотикой. Неужели же фальсификаторы дешифровали египетское письмо до Шампольона¹⁹?

Слово остракизм нам в общем знакомо; так называлась процедура изгнания из Афин тех политических деятелей, которые, по мнению сограждан, претендовали на единоличную власть. Именуется она по названию глиняного черепка-острака, своего рода избирательного бюллетеня. В Афинах во второй половине ХХ века найдено почти 9000 остраков с именами афинских политиков, причем письменные источники называют некоторых из них как подвергшихся остракизму. На черепках — разнообразие почерков, иногда встречаются надписи малограмотные, на некоторых имена сопровождаются оскорблениями… Можно ли человеку здравомыслящему предположить, что эти черепки подделаны в эпоху Возрождения? Можно ли заподозрить в этом сотни тысяч клейм на осколках керамики?

Статья завершается увлекательным рассказом о помпейских раскопках; честно говоря, гораздо менее увлекательно то, что авторам приходится излагать очередные домыслы Фоменко и мягко разъяснять, в чем он и на этот раз ошибся. Столь же увлекательны и так же богаты аргументацией против “новой хронологии” сведения об истории Парфенона. Археология не позволяет Фоменко утверждаться в его идеях, тем более что вновь встает “проклятый” для него вопрос: откуда берется культурный слой и какими способами можно его подделать?

Все попытки переписать всемирную историю построены на песке и несовместимы со всеми без исключения категориями источников, что свидетельствует об этих попытках как о спекуляции, ничего общего с наукой не имеющей. Удручает то, что многократное подробное и терпеливое разъяснение всех ошибок фоменковцев совершенно не мешает процветанию их бизнеса. Сомневаясь в том, что руководство РАН и МГУ захочет вмешаться в ситуацию, авторы предлагают обратиться в Общество защиты потребителей: “Фоменко и компания рекламируют свой товар как что-то новое и первоклассное, а на деле покупатель получает непотребную фальшивку”.

В конце статьи публикуются два приложения. В одном из них приводится таблица “династийных струй” по Фоменко и перечисляются все ошибки и противоречия, содержащиеся в ней (об этой идее Фоменко мы подробнее расскажем ниже, излагая содержание статьи А. А. Зализняка); в другом приводятся списки имен у Плутарха и Прокопия Кесарийского (об этом “методе” Фоменко см. выше) и тем самым наглядно демонстрируется вся ничтожность полученных результатов и возможность сделать на их основании любой вывод, который придет в голову. Ни одно из этих построений нельзя назвать не только что научным исследованием, но даже интересным наблюдением.

О шатании языков²⁰

Статья академика РАН, доктора филологических наук профессора А. А. Зализняка “Лингвистика по А. Т. Фоменко”, что называется, закрывает тему для всех, кто не совсем чужд науке о языке, а других убеждает ясностью и последовательностью изложения и легкостью языка²¹. Во вступлении автор замечает, что “новое учение”²² Фоменко о всемирной истории ошеломляет одних — невероятной смелостью мысли, других — невообразимым нагромождением нелепостей, и что сам он принадлежит ко вторым. Тем не менее А. А. Зализняк считает возможным трактовать сочинения Фоменко не как научную фантастику, интеллектуальную игру, пародию или новое вероучение (отметим, что такую возможность он в принципе не отвергает), а как научную концепцию и тем самым применять к ней принятые в науке критерии доказательной силы того или иного утверждения.

Разбор теории Фоменко следует кому-то адресовать, поэтому нужно начать с вычленения нескольких контингентов его читателей. В среде профессиональных историков, филологов и лингвистов поклонников Фоменко не наблюдается²³. Кругу людей, в котором построения Фоменко встречают сочувствие, импонирует экстравагантность и революционность, особенно же то, что ниспровергается “официальная наука”, тем более история, скомпрометированная сотрудничеством с советской властью (прав­да, Фоменко ниспровергает не советских историков, а историков всех стран и эпох). Еще какое-то количество сторонников Фоменко считает его “новым Коперником”; для них он прав уже потому, что “официальной наукой” не признан. Для людей подобного сектантского духа аргументы обычно силы не имеют. Еще одной группе читателей просто нравится новизна сюжета, бойкость изложения, элементы фантастики и детектива; вопрос о достоверности для них безразличен. Притягивает их и скандальная слава, и крушение общепризнанных истин. К этой категории читателей А. А. Зализняк не обращается, а апеллирует к тем, кто видит в работах Фоменко научную концепцию и тем самым готов рассматривать аргументацию, а не оперировать ощущениями (нравится — не нравится), а также к тем, кто с естественным сомнением встречает каскад фоменковских новшеств, но не берется сам оценить их достоверность.

Многие из таких читателей озадачены противоречием между сказочным неправдоподобием того, что, например, Лондон раньше стоял на берегу Босфора или что Батый — это Иван Калита, и своим представлением о том, что коль скоро автор — математик, то у него все “математически доказано”. Но ведь и сам Фоменко не претендует на то, что его идеи математически доказаны. Математически доказать можно только математическое утверждение, и даже в физике прежде, чем приступить к математическому доказательству, нужно содержательное утверждение выразить в математической форме, степень адекватности которой зависит именно от конкретной науки. И даже если Фоменко, занимаясь историей, хочет произвести над историческим материалом математические операции, ему приходится, придавая материалу математическую форму, решать содержательные вопросы как историку. В “новой хронологии” в сущности математики и нет, а есть гипотезы и привлечение фактов, которые с этими гипотезами согласуются. Гуманитарии же вообще в абсолютном смысле слова не “доказывают”; гуманитарные доказательства слабее математических и имеют в виду, что предложенная гипотеза полностью согласуется со всей совокупностью известных фактов и по какому-то основанию является безусловно предпочтительней всех прочих мыслимых гипотез, удовлетворяющих этому требованию. Такое “слабое” доказательство могут опровергнуть новые факты или выяснение того, что автор не учел какие-то из принципиально мыслимых возможностей. Однако в гуманитарных науках (как и в естествознании) долгим опытом выработаны критерии, позволяющие оценить степень обоснованности некоторого утверждения.

Фоменко, взявшись за исторические и лингвистические гипотезы, не обладает никакими привилегиями оттого, что он математик и даже академик; в частности, он не вправе ожидать скидок на непрофессионализм. Между тем в аннотации к книге “Новая хронология” сказано: “Предназначена для самых широких кругов читателей, интересующихся применением естественно-научных методов в гуманитарных науках”. Это дезинформация, такие методы в книге не используются. А перечисление научных титулов и званий Фоменко — прямое давление на читателя.

Любительская лингвистика как орудие перекройки истории. В “Новой хронологии” роль лингвистических и филологических вопросов настолько велика (в сравнении с ранними работами Фоменко), что ее можно рассматривать и как специальное сочинение на эти темы. В его работах наблюдаются открытое соприкосновение с филологической и лингвистической проблематикой (непосредственное обсуждение слов или текстов) и скрытое соприкосновение; например, когда утверждается, что даты затмений не сходятся с сообщениями древних историков и летописцев, читатель вряд ли осознает, что вторая колонка — результат филологического анализа, и ее надежность полностью зависит от того, насколько успешно произведен этот анализ. А установление точного смысла древнего сообщения — задача далеко не простая; прежде всего филолог должен работать с оригиналом, а не с переводом²⁴. Сенсационное “разоблачение” свидетельства Фукидида о затмении (об этом говорилось выше — М. Ж.) основано на некотором толковании того перевода, которым пользовался Фоменко, а не оригинала. К тому же оно включает чисто астрономическую ошибку: Фоменко почему-то утверждает, что при частичном затмении звезды не видны, хотя это неверно не только относительно крупных звезд (Вега, Денеб, Альтаир), но и относительно Венеры и Юпитера. К тому же филологический анализ должен включать и соображение о том, что тот же Фукидид — писатель, а не протоколист, и что в летописях какие-то детали могли быть изменены при позднейшем редактировании.

Если список затмений по данным астрономии и по данным древних источников не совпадает, можно сделать вывод о том, что некоторые древние источники либо неточны (или дошли до нас с искажениями), либо неверно нами истолкованы. Фоменко же делает вывод о том, что затмение, упомянутое Фукидидом, было не в 431 г. до Р. Х., а в 1039 г. по Р. Х., и соответственно сдвигает всю историю человечества. Вывод этот он представляет почти как математическую очевидность, между тем как он построен на двух скрытых от читателя презумпциях: 1) Фукидид описал затмение протокольно точно, 2) Фоменко безошибочно истолковал текст Фукидида; между тем первое необязательно верно, а второе просто неверно.

И еще раз: использование математических методов в науке само по себе вовсе не гарантирует прогресса в этой науке; все зависит от того, как решаются вопросы содержательного характера при отборе материала для дальнейшей математической обработки, и если этот этап работы проведен неквалифицированно (или в катастрофическом случае предвзято), то из математического результата для науки ровно ничего не следует.

Переходя к открытым обращениям Фоменко к вопросам лингвистики и филологии, сразу следует сказать, что его построения находятся на уровне самого примитивного и невежественного дилетантизма, а лингвистические ошибки таковы, что в математике им соответствовали бы, например, ошибки в таблице умножения. То, что “Новая хронология” — книга полупопулярная, оправданием быть не может: в популярном изложении позволительны упрощения, но не ошибки.

Если рядовой человек, “человек с улицы” с детства владеет каким-то языком, ему как правило в голову не приходит, что он еще не все знает об этом языке, и он не понимает, зачем вообще существует лингвистика. На таком уровне и находится Фоменко. Невозможно рассмотреть легион его лингвистических абсурдов, придется ограничиться немногими.

Тезис о том, что Лондон прежде стоял на Босфоре, обосновывается так: «Мы считаем, что первоначально “рекой Темзой” назывался пролив Босфор <…> По поводу Темзы добавим следующее. Это название пишется как Thames. События происходят на востоке, где, в частности, арабы читают текст не слева направо, как в Европе, а справа налево. Слово “пролив” звучит так: sound. При обратном прочтении получается DNS (без огласовок), что, может быть, воспринималось иногда как TMS — Темза» (НХ).

Человек, знакомый хотя бы с начатками науки о языке, может воспринять эту галиматью только как пародию для капустника. Для недостаточно знакомых дадим пояснения. Что касается принципа “существенны только согласные”, то он показывает, что авторы кое-что знают о семитской письменности, в которой в наиболее употребительном варианте письма действительно записываются в основном согласные (это связано с особенностями структуры семитского корня, состоящего из трех как правило согласных, огласовки которых передают различные грамматические значения), хотя и без гласных не обходится. Но к другим письменностям это отношения не имеет, и применять этот принцип к другим языкам нельзя. Между тем у “новых хронологов” мы встречаем: «древнеславянский текст это тоже цепочка согласных без “огласовочных знаков”» (НХ). Одного этого утверждения в книге лингвиста было бы достаточно для того, чтобы и она, и ее автор лишились всякого доверия. Но Фоменко, к счастью для него, не лингвист; он постоянно сводит слова к “костяку из согласных”, на чем и основывает свои выводы.

Рассуждение о том, как читают “на востоке”, особенно сильно заставляет подозревать, что авторы просто смеются над читателями (вообще не оставляет мысль, что перед нами — широко осуществляемое издевательство над гуманитариями, но жертвой его становятся в первую очередь поклонники Фоменко). Если верить Фоменко, то слово Москва араб читает как Авксом, Новгород — как Дорогвон. Вот так почитают — и пойдет гулять по России новое слово, и начнут люди постепенно называть Новгород Дорогвоном. Этот прием также используется многократно, и в результате “арабского” прочтения провозглашается, что Самара — это Рим; приходится, правда, пожертвовать буквой С, но если тождество и так очевидно (очень похожи!), то неужели нельзя пренебречь одной буквой?

Приведенная выдержка показывает также полное непонимание того, как соотносятся письмо и звуковая речь, что характерно для всех дилетантов в лингвистике. Между тем язык существует независимо от того, есть для него письменность или нет, и передается от поколения к поколению через устное общение. Принцип Фоменко “элементы звукового состава слова, не фиксируемые на письме, путаются, забываются” (НХ) применим только к такому письменному языку, на котором сохраняются (возможно, и создаются) тексты, но нет общенародного устного общения²⁵. К живым языкам это никакого отношения не имеет, в противном случае бесписьменный язык не имел бы никаких шансов сохранить сходство со своим древним состоянием. В действительности, например, лужицкие бесписьменные языки, просуществовав пять веков в немецком окружении, остались славянскими; цыганский язык в существенных чертах сходен с индоевропейскими языками Индии, откуда и вышли цыгане… Родство бесписьменных языков сохраняется не хуже, чем письменных. Однако Фоменко считает, например, что люди всегда знакомятся со словом в его письменной форме; кто-то прочел неправильно — и слово изменилось. Так он производит и революцию в географии: “воинские отряды, владетельные князья” перевозили с собой архивы и на основании архивных документом переименовывали те местности, где оказывались, а “с распространением печатных карт названия более или менее на них застыли” (НХ). Теперь понятно, что Темза переехала на Мраморное море не по безумию, а по новой науке. По Фоменко получается, что, например, живет на реке безграмотный рыбак и называет эту реку Дон, а его сын, тоже неграмотный, не знает, как ее и назвать, потому что в записанном виде этого названия никогда не видел (а с отцом, очевидно, не разговаривает — М. Ж.). А тут пришлый правитель прислал чиновника с документами и с картой, и тот объяснил местным, что это река Москва. Правда, в силу неграмотности населения таких чиновников, очевидно, приходилось многократно посылать вновь. Таким образом утверждается, что Монголия — название, бытовавшее в “Русско-Ордынской империи”, затем «двинулось лишь на бумаге, — то есть на романовских картах, — на далекий восток. При этом существенно уменьшаясь в размерах. Наконец, оно остановилось над территорией современной Монголии. Исконные жители этой области и были (на бумаге!) назначены, тем самым, “быть монголами”» (НХ). Знали бы это китайцы — не строили бы Великую китайскую стену для защиты от несуществущих монголов²⁶!

Сближение слов играет в построениях Фоменко огромную роль, встречается почти на каждой странице и призвано подтверждать ревизию истории, причем зачастую является единственным подкреплением очередной идеи. Но говоря о словах, авторы “новой хронологии” обычно не уточняют, о словах какого языка (и какой эпохи) идет речь, явно не считая это чем-то существенным. Язык в их глазах — более или менее однородная субстанция, разлитая по всем странам и эпохам; этому способствует и запись слов всех языков (кроме английского) русскими буквами. В русской транскрипции особой беды нет, но ведь упрощенная запись просто не позволяет увидеть, что в фонетике соответствующего языка дело может обстоять и не так, как в русском. Так, рассуждая о библейском термине Рош, авторы утверждают, что уже византийцы были уверены, что здесь речь идет о русских и прямо так и писали — князь Рос. Но эта сильная идея — всего лишь элементарная лингвистическая безграмотность: в греческом языке, на котором написаны соответствующие сочинения, звука ш нет вообще! Поэтому и в русском языке в тех семитских именах, которые мы заимствовали через греческий (Соломон, Иисус, Ассирия), место исконного ш занимает с.

А английские слова (разумеется, в современном произношении) неким недоступным банальному уму образом присутствуют в жизни любых стран и эпох (средневековой России, Византии, Аравии). Решающий “аргумент” в отождествлении Роша и Руси — то, что по-английски Russia читается как [раша]. Точно так же английский язык “помогает” разъяснить арабское слово хиджра, которое фоменковцы почему-то читают как геждра (как снисходительно замечает по поводу этой ошибки А. А. Зализняк, “смешно говорить о таких мелочах, когда речь идет о революции в науке”).

Русский язык оказывается еще более вездесущим, чем английский, но тоже в каком-то странном виде: Чермное море (древнерусск. и церковнослав. чермный‘красный’) у Фоменко вовсе не Красное, а Черное; скот(т)ы (жители Шотландии) — это якобы скифы, потому что скифы разводили скот²⁷; патриций времен папы Григория VII Иоанн Кресцентий — это Иоанн Креститель (и не все ли равно, что по-латыни Crescentius и Baptista ‘Креститель’ имеют между собой мало общего — кто же мешал им там, в Риме, читать Евангелие по-русски?).

Значение слов у Фоменко не закреплено за языками: если греч. basileÚj значит ‘царь’, то и по-русски то же самое. Это убеждение позволяет разгадать то, что фальсификаторы надеялись скрыть навеки: Василий Блаженный — это не кто иной как Иван Грозный в конце жизни (если точно по Фоменко, то последний из четырех царей, в сумме составивших Ивана Грозного). Так что если из текста Фоменко неясно, в каком именно языке произошла та перемена, о которой в данный момент толкуется, — знайте, что авторы не придают этому пустяку решительно никакого значения.

Между тем созвучия слов обладают силой эмоционального и эстетического воздействия, и наивно-поэтическое ощущение связи созвучий присуще каждому ребенку, а многим — и во взрослом возрасте. Поиск созвучий — дело поэтов или игра, но некоторые любители принимают это занятие всерьез как нечто наукоподобное. Как правило, они не любят контактов с профессиональными лингвистами. Вот так и авторы “новой хронологии” наивно убеждены, что если два слова (неважно, одного языка или разных) сходны по звучанию, то можно утверждать, что они связаны родством или какой-то иной неслучайной связью. Они не знают или не хотят знать, что уже двести лет как существует сравнительно-историческое языкознание — дисциплина, разрабатывающая методы отличения родственных слов от случайно созвучных. Фонетический облик слов предопределяют регулярные фонетическиеизменения,каждое из которых ограничено определенным языком в определенный период его истории. Родство двух слов в родственных языках проявляется не в одинаковом звучании, а в том, что различия в их звучании подчинены правилам фонетических соответствий²⁸. От отношения родства отличаются отношения заимствования из родственных (русск. ксёндз из польского) или неродственных (харакири из японского) языков, при этом фонетические соотношения подчиняются иным, но тоже определенным правилам. Процедура проверки возможности сближения слов довольно кропотлива и длительна.

Но никаких следов знакомства с принципами исторической лингвистики “новые хронологи” не обнаруживают. “Этимологи­ческий словарь русского языка” М. Фасмера, которым уже привыкли пользоваться тысячи людей, интересующихся происхождением русских слов, они игнорируют — чем Фасмер лучше них? Иногда нежелание считаться с лингвистической наукой подводится под некое подобие теоретической базы, поскольку-де эта наука связана с хронологией, а при перемене хронологии сразу теряет свое значение. Заявление это столь же невежественное, сколь и высокомерное, потому что для определения направления языковых заимствований абсолютная хронология вовсе не применяется.

Итак, лингвистические способы сближения слов чужды “но­вым хронологам”, они употребляют критерий “внешнего сходства”, причем лингвистически правильного примера среди их материалов нет. Для них не имеет значения, относится ли сравниваемая часть слова к корню или к суффиксу, например, Irish ‘ирландский’ (корень Ir- + cуффикс -ish) и Russia якобы одно и то же, и получается, что Россия и Ирландия, у которых, кроме  ия, совпадает только р — в прошлом одна и та же страна. Совсем как у Гоголя: “Я открыл, что Китай и Испания совершенно одна и та же земля, и только по невежеству считают их за разные государства. Я советую всем нарочно написать на бумаге Испания, то и выйдет Китай”. А если уж совсем сходства не получается, можно прочесть слово задом наперед полностью (а можно и частично, и тогда получается Хорезм=Кострома). Еще примеры из Фоменко: еврей=иерей, Ахилл — ‘противник французов’: А-ГАЛЛ… А вот знакомое: “новые хронологи” присоединяются к кришнаитам (или это те воспользовались их достижениями?) в утверждении, что Кришна означает Христос; Кришна харе Рама — Христос кир(царь) Римский.

Если методику сближения слов Фоменко перевести на язык математики, то получится следующее рассуждение: “Квадрат числа часто оканчивается на ту же цифру, что и само число, не правда ли? Вот: 1×1=1, 5×5=25, 6×6=36. Почему бы не предположить, что 7×7=47?”

Далее А. А. Зализняк переходит к фоменковским этимологиям, то есть происхождениям слов. Очень ясно объяснив принципы этимологического поиска, он приводит построения “но­вой хронологии” касательно слов мусульмане и Ярославль, как и реальные их этимологии, и заключает: ценность этимологической продукции Фоменко и присных равна нулю.

Не останавливаясь на таких мелочах, как отдельные слова, фоменковская научная революция затягивает в свою мясорубку целые языки и письменности. Так, мы узнаем, что еврейский язык — это иероглифическая система записи греческого языка и что египетская иероглифика — это тексты на исходном еврейском языке. Обсуждать этот великий переворот в египтологии, гебраистике и эллинистике невозможно; остается только восхититься скромностью авторов, которые ограничились отменой (или склеиванием) всего нескольких языков, а остальные на радость традиционалистам оставили как есть.

Тезис о вселенской фальсификации письменных памятников. Согласно Фоменко, ни один список ни одной из русских летописей не написан раньше Радзивилловской летописи (о ней см. выше — М. Ж.), а сама она изготовлена кенигсбергскими немцами к моменту проезда Петра I через Кенигсберг. Степень добросовестности авторов высвечивается, когда они, во-первых, утверждают, что ни одна из русских летописей не написана на пергаменте (это им нужно для того, чтобы отстоять их позднее происхождение), что неверно, а во-вторых, в той же книге, правда, на много страниц далее, цитируют Н. Морозова, замечающего, что Лаврентьевская летопись написана на пергаменте. О нелепости утверждений, касающихся Радзивилловской летописи, достаточно подробно написал Л. В. Милов; А. А. Зализняк вполне с ним согласен и только приводит некоторые дополнительные аргументы.

И хотя отмена “первородства” Радзивилловской летописи уничтожает всю фоменковскую картину русского летописания, автор останавливается на тезисе, провозглашенном Фоменко и кардинально необходимом для всех его построений: в истории как России, так и многих другихстран имела место массовая фальсификация памятников письменности. Фоменко считает, что сколько-нибудь достоверная история России начинается с XIV в., до этого — “темные века”: люди, упоминаемые в летописях, никогда не существовали; правители — это “дубликаты”, фантомы, литературные тени реальных правителей, живших на четыре века позже; малая горсточка событий — тоже “дубли­каты” последующего, прочие — вымысел, плод либо заблуждения, либо сознательной фальсификации со стороны тех, кто в XVII–XVIII вв. сочинял русские летописи. Правда, эта идея вступает в противоречие с фактами: на древних актах и книгах ставятся даты, а нередко — и имя правящего князя, и эти даты согласуются с летописями. Конечно, Фоменко может сказать, что и это — результаты подделки. Вся его концепция построена на идее фальсификации и всеобщего беспамятства народов. Фоменковский мир населен фальсификаторами, а уж историки для него — почти то же, что мошенники. Не обсуждая деликатный вопрос о том, везде ли и всегда ли книжники по указке властей сочиняли фиктивные летописи, обратимся к вопросу о том, мог ли книжник вполне успешно выполнить эту задачу, чтобы избежать последующего разоблачения.

Несомненно, письменные документы подделывали и подделывают²⁹; в истории это, как правило, акты, дающие право на собственность или титул. Иные подложные акты выявлены, относительно других ведется дискуссия. В принципе возможно, что подложны и некоторые другие акты, которые мы считаем подлинными, — особенно если фальсифицировано только содержание. Тогда почему бы не допустить, что прав Фоменко, предполагающий массовую фальсификацию? Рассмотрим ситуацию подробнее.

Для начала фальсификаторы должны были выдумать древнерусский язык XI–XIII веков, отличающийся от языка не только XVII в., но и XIV в. Фоменковцы могли бы возразить, что этот язык и есть выдуманный, а лингвисты на самом деле ничего не знают, но поверить в это может только тот, кто никогда не задумывался о том, какой сложный и деликатный механизм представляет язык в определенный момент своего существования, тем более — в своей жизни на протяжении веков. Каждый элемент языка проходит некую эволюцию, сложным образом сопряженную с эволюцией всех прочих элементов; ситуация осложняется еще и наличием диалектов.

Вот единичный упрощенный пример — словоформа ‘шлю’ в новгородском диалекте древнерусского языка:

XI в. и 1-я четв. XII в. сълю (буква ъ обозначает особый звук; 2–4-я четв. XII в. и 1-я пол. XIII в. сълю или слю; 2-я пол. XIII в. и 1-я пол. XIV в. слю или шлю; 2-я пол. XIV в. и позднее шлю. Так эволюционирует фонетика; но эволюционируют еще и морфология, синтаксис, словарный состав.

Памятники древнерусского языка XI–XIII вв. обнаруживают на протяжении этого периода плавную эволюцию, продолжавшуюся и в последующее время. Многие слова этого периода в дальнейшем исчезли, но их реальность, кроме памятников, подтверждается и данными сравнительно-исторического языкознания.

Начертание букв — предмет палеографии — представляет непреодолимый барьер для версии о массовой фальсификации. Знание правил изменения начертания букв позволяет датировать документы с точностью до 50–100 лет. Фальсификатор XVII в. должен держать перед глазами образец письма того времени, к которому он намерен отнести свою подделку, причем для того, чтобы повторить все начертания безошибочно, нужны сверхъестественная точность и талант. А изобрести письмо определенного времени так, чтобы его особенности укладывались в общую эволюцию данной письменности, попросту невозможно. Допустить, что фальсификаторы могли воссоздать картину раннего древнерусского языка и его эволюции, можно ровно в той мере, как то, что дети в детском саду, играя детальками и проволочками, могут собрать компьютер.

А если вопрос о подделке письменных памятников стоит не для древнерусского языка, а для латыни и для периода ок. двух тысяч лет, то проблема еще осложняется. За это время живая латынь развилась в группу родственных романских языков с множеством диалектов внутри каждого, а литературная латынь между тем продолжала использоваться в Западной Европе как язык официальных документов, религии, летописания, науки, и в этой ее форме тоже происходили изменения, хотя они в основном касались только словарного состава. Из громадного количества латинских рукописей и надписей значительная часть относится ко времени до II тысячелетия по Р. Х. Это, например, сочинения Плавта, Цезаря, Горация, Вергилия, Тацита, отцов Церкви и других авторов, документы всех типов и надписи. Ныне усилиями очень большого числа филологов и лингвистов открылась картина плавного изменения латыни во времени по сотням параметров; стали ощутимы цепочки, приводившие изначальную латынь к отдельным языкам и диалектам (особая цепочка изменений — от классической формы литературной латыни к средневековой). Латинское стихосложение отличается от стихосложения всех живых языков; оно учитывает различение гласных по краткости и долготе, не отражающееся на письме, но породившее некоторые последствия в романских языках. Все, сказанное о русской палеографии, графике и орфографии, относится и к латыни. Астрономический объем информации, которым должен бы владеть фальсификатор латыни, сам по себе заставляет отвергнуть эту богатую идею как нереальную.

К тому же для того, чтобы придумать латынь, нужно было бы знать сравнительную грамматику не только романских языков, но и всей индоевропейской семьи, так как многие слова и формы латыни не отразились в романских языках, но находят правильные соответствия в языках других ветвей этой семьи. Исключения в латинской грамматике (их там достаточно) также находят свои параллели в других индоевропейских языках, в том числе, например, в хеттском, расшифрованном только в начале ХХ века³⁰.

А почитать Фоменко… “В XII–XIII веках было, по-видимо­му, специально создано два новых письменных языка — церковно-славянский и латинский” (НХ); в XIII–XIV веках в богослужении греческий язык “был заменен на западе латинским языком — то есть итальянским, смешанным с греческим” (НХ). Вот так; поистине, как сказано в книге пророка Даниила, взвешен и найден оченьлегким (ср. Дан 5:27).

Далее А. А. Зализняк иронически рисует “широкомасштаб­ную” картину деятельности гипотетических фальсификаторов (если бы они существовали), невероятный объем их трудов и забот: согласование фальшивок всех стран и народов, придумывания родословных, переплетающихся между собой, на всей территории Старого Света… А надписи на предметах! А как тяжко было бы вскрывать полы в храмах, чтобы создать надпись на том уровне, на каком она и должна была находиться согласно археологии! А каково было сбивать штукатурку, делать надпись и снова заштукатуривать стену? Но это все не беда по сравнению с новгородскими берестяными грамотами, в которых постоянно обнаруживаются совпадения с летописью, — ведь их нужно было еще и закапывать в землю каждый раз на строго соответствующую глубину… Поневоле задумаешься: а вдруг грамоты не поддельные, а подлинные? Но нет, это противоречит блестящим историческим очеркам Фоменко; да и вообще он установил, что Новгород — это Ярославль. А то, что наряду с грамотами в раскопках обнаруживается множество печатей с именами названных в летописи епископов, князей и посадников — ну что же, значит, штаб фальсификаторов работал сверхчетко (располагая при этом объемом информации, ненамного уступающим Интернету) и множество агентов проявляло рвение свыше человеческих сил. Ну, а вдруг придет в голову, что если Новгород — это, как пишет Фоменко, затрапезный городишко на Волхове, то откуда в нем восьмиметровый культурный слой (прираставший со скоростью 1 см в год)? — Наверное, умники из штаба завозили; может быть, и из Ярославля.

Тяжело приходилось штабу российских фальсификаторов, но их западноевропейским коллегам было еще тяжелее: им нужно было заполнить ложными данными целое тысячелетие бесчисленных латинских рукописей, а для имитации последних веков этого тысячелетия — сочинять и на древнеанглийском и древневерхненемецком и еще на десятке древних языков. И вроде бы простое дело — сочинить стихотворения Катулла, речи Цицерона, “Энеиду” Вергилия, — но ведь нужно было их между собой переплести многочисленными отсылками и не перепутать! А еще ведь тысячи второстепенных и третьестепенных авторов! И база данных генштаба должна была включать римский пантеон с особыми ритуалами в честь каждого божества, систему государственных должностей, правила гладиаторских боев и устройство римских бань! Удивительно слаженно работал гигантский орготдел генштаба, особенно если учесть, что одни католики, другие протестанты, одни англикане, другие кальвинисты, одни почитают папу, другие его проклинают, монархи капризничают, все время войны, — а тут такое дело делать надо!

“Корпус латинских надписей” содержит множество томов; все эти надписи на тысячах камней нужно было развезти во все концы якобы существовавшей Римской империи и вкопать, где надо, одновременно уламывая хозяйничающих там турок. А покрыть надписями триумфальные арки, пусть и в самом Риме! А забраться под слой вулканического пепла в Помпеях! И вообще очень уж помпейские надписи не согласуются с идеями Фоменко — неужто из-за каких-то надписей и прочих фактов ставить его под сомнение? А ведь в отдаленных монастырях в горах или на островах сидели не охваченные заговором грамотеи, которые могли по простоте писать правду. Значит, штаб обязан был про все эти сочинения узнать, разыскать и уничтожить.

А мусульманам разве легче было? Одних генеалогий потомков пророка на те 700 лет, которые отделяют принятую дату начала мусульманской эры (622 г. по Р. Х.) от той, которую вычислили Морозов и Фоменко, сколько нужно было написать? А если принять, что все люди и события в любых странах, относимые по традиции ко времени ранее Х в. по Р. Х., суть фантомы, то работы по сочинению истории Египта, Месопотамии, Палестины, Индии и Китая было поистине невпроворот.

Да, были люди! Интеллект безмерный, талантов целые плеяды, труд невообразимый — и при этом полное смирение с тем, что о тебе никто никогда не узнает. Ведь и о масонах все в конце концов выяснили, о секретных службах и говорить нечего — чуть кто перебежит, так и все тайны выложит. А тут насовершали лингвистических открытий — и потомкам ни слова, так что в XIX веке все пришлось открывать заново. А как свято между собой жили — ни ссор, ни конкуренции, сплошная международная и межконфессиональная солидарность. Например, после Варфоломеевской ночи фальсификаторы-католики и уцелевшие фальсификаторы-гугеноты в прежней гармонии продолжали свой тайный труд. И зря Фоменко унижает сих тайных героев, считая, что они угодничали перед властями: вот Григорий Котошихин перебежал в Швецию, все подробно изложил, а о том, что не было никакого Ивана Грозного — молчит. Власти меняются, а герои молчат — не иначе как ради святости дела — Великой фальсификации, грандиозная цель которой состоит в том, чтобы всех обмануть!

“Династические параллелизмы”. Главное основание для радикального пересмотра истории для Фоменко — открытый им якобы “параллелизм династических потоков”, который состоит в том, что последовательность правителей определенной страны, зафиксированная на протяжении определенного периода времени, фактически копирует последовательность правителей той же (а иногда и другой) страны, зафиксированную для более позднего периода; из этого делается вывод, что летописная история фиктивна. Действительно, если такие параллелизмы имеют место, то историк обязан их объяснить. Фоменко постоянно внушает читателю, что если ряд его других положений суть гипотезы, то династический параллелизм — объективный факт. Многих эта проблема интригует и озадачивает, но мало кто дает себе труд рассмотреть ее чуть более пристально. Между тем единственный параметр для строения “параллели” — длительность правления, а вовсе не совпадение имени (хотя оно бывает) и даже не сходство, а также не место действия, не обстоятельства восхождения на престол и кончины, не состав семьи и окружения, не события правления. Непонятно, почему фальсификаторы, произвольно менявшие все другие обстоятельства, так прочно придерживались истинности именно этого параметра, не придумывали и его, а именно здесь оставались честными. На самом деле это рассуждение — частное проявление общего принципа Фоменко: любое сообщение не заслуживает доверия, следовательно, никакое количество сообщений о некоем периоде не мешает ему считать, что этот период — tabula rasa (лат. ‘чистая доска’ — М. Ж.), годная для заполнения догадками. Исключение из этого правила — любые сообщения, удобные для концепции Фоменко; здесь безусловного доверия заслуживают даже мелкие детали.

Главный “династический параллелизм”, требующий пересмотра истории Руси — якобы доказательство того, что история Киевской Руси с 945 по 1174 г. (229 лет) — “дубликат” истории Московской Руси с 1363 по 1598 г. (235 лет). Вот как это иллюстрируется:

Святослав 945–72 (27 лет) — Дмитрий Донской 1363–89 (26 лет)

Владимир 980–1015 (35 лет) — Василий I 1389–1425 (36 лет)

Это впечатляет, но между Святославом и Владимиром правил Ярополк (972–980); тем самым оказывается, что кого-то из правителей можно и опускать.

Святополк 1015–19 (4 года) — Юрий Дмитриевич 1425–31 (6 лет с перерывами)

Ярослав Мудрый 1019–54 (35 лет) — Василий II Темный 1425–62 (37 лет).

В действительности Святополк правил около года, а затем, через два года, еще около года. Годы правления Юрия Дмитриевича подсчитаны дважды, второй раз — в составе лет правления Василия Темного. Поскольку ослепление последнего никакого решительно сходства не имеет с блистательной судьбой Ярослава Мудрого, пришлось искать параллель этому событию уже с интервалом не в 410 лет, как было задумано, и не среди правителей, а среди их родичей: ослепление князя Василька Теребовльского в 1097 г. Очень гибкая методика.

Всеволод 1054–93 (39 лет) — Иван III 1462–1505 (43 года).

Очень сильное впечатление: Всеволодом названасовокупность княжений четырех князей: Изяслав 1054–68, Всеслав 1068–69, Изяслав 1069–73, Святослав 1073–76, Всеволод 1076–77, Изяслав 1077–78, Всеволод 1078–93. Вылитый Иван III.

Следующая параллель реализует уже совершенно невиданную степень свободы. Справа, согласно летописи, должен быть Иван Грозный 1533–84 (51 год). Слева ему соответствуют (даты опускаем) братья Мстислав и Ярополк (9 лет), Всеволод (7 лет), Изяслав (9 лет), Юрий Долгорукий (9 лет), Изяслав Давыдович и Мстислав Изяславич (в сумме 12 лет). А справа опять-таки не Иван Грозный, а “семибоярщина” и четыре разных лица, которые, по догадке Фоменко, были заменены во всех летописях историками романовского периода на царя Ивана. В завершение:

Андрей Боголюбский (17 лет) — Федор Иоаннович (14 лет).

Оказывается, идея параллелизма всесильна, потому что верна, а если летописи ей не соответствуют, то тем хуже для летописей. А ведь мог бы гуманный Фоменко расчетверить и Ивана III, но помиловал и вместо того склеил четырех князей в одного. На этом фоне бледнеет и весьма приблизительное равенство длительности соответствующих царств даже и в относительно удачных случаях.

Заметим, что в цепочке чисел, выражающих длину царствований, не все числа математически одинаково информативны: наименее информативны числа ок. 25–30, приближающиеся к средней длине поколения (это наиболее вероятный срок правления одного лица). Самые информативные сроки — длинные, как, например, 72 года правления Людовика XIV или 64 года королевы Виктории. Малые сроки менее информативны, в частности, потому, что частотны в годы смут и междоусобиц. В параллелях Фоменко благополучные сравнения дают именно числа, близкие к 25–30, а при больших числах (43 у Ивана III, 51 у Ивана Грозного) конструкция терпит крах, и для ее спасения приходится либо объявлять летописи фальсифицированными, либо фальсифицировать их самому. Не надо быть математиком, чтобы понять, что означает этот факт для оценки достоверности всей конструкции.

Если свести воедино реальные длительности рассмотренных древнерусских правлений, закрыв глаза на то, что у Фоменко в первой из цепочек иногда указано по два князя на одно звено и на другие мелочи, получаем:

X–XII вв.: 27–8–35–4–35–14–1–4–3–1–1–15–32–14–7–9–9–12–17.

XIV–XVI вв.: 26–36–6–37–43–28–51–14.

Соотношение этих цепочек мало напоминает равенство хотя бы по количеству звеньев, зато наглядно представляет масштаб искажения реальных летописных данных, понадобившегося для того, чтобы представить эти цепочки в виде почти одинаковых. А именно эта ловкость рук служит в учении Фоменко главным “объективным основанием” всей “новой” хронологии Руси.

Другие “династические параллелизмы” открывают и дополнительную свободу маневра: можно переставлять правителей местами, можно жонглировать сроками фактического и официального пребывания у власти, можно указывать, что правитель R₁ — с одной стороны, “дубликат” правителя R₂, а с другой — правителя R₃.

Далее А. А. Зализняк предлагает читателям самостоятельно построить “параллелизм”, например, французских королей и египетских фараонов, формулируя “правила” подтасовки и огрубления данных, и резюмирует: методика построения “динас­ти­ческих параллелизмов” — вовсе не объективная констатация; она допускает такое количество степеней свободы, что позволяет получить почти любой результат при почти любых исходных данных. В подлинных летописных данных об истории Руси никакого “параллелизма” попросту нет, как нет в нем и математического метода: математически безупречно Фоменко доказывает лишь то, что вышедшая из его мастерской цепочка А неслучайно совпадает с вышедшей из той же мастерской цепочкой В. При проверке остальных “династических параллелизмов” все исходные данные следует брать только из самых традиционных источников.

Нетрудно заметить, что отношение Фоменко к фактам при установлении “династических параллелизмов” и при сближениях слов по существу одинаково: если факты не укладываются в предлагаемую схему (“тем хуже для фактов!”), то их видоизменяют до тех пор, пока процедура на становится безотказной. Это — бесценная находка для всякого, кто захочет произвести революцию в какой-либо науке (какой не жалко).

Заключение. “Новое учение” об истории никогда не привлекло бы к себе внимание, не будь его автор именитым математиком. Сейчас достаточно публикуемых сочинений, авторы которых перекраивают историю — каждый в свою сторону и с фоменковским размахом; они же непременно используют и рассуждения о происхождении слов, причем совершенно такого же уровня³¹. Но имя академика-математика для читателя — гарантия высших критериев логичности, обоснованности и доказательности, которые в общественном сознании привычно ассоциируются с математикой. На деле же степень бездоказательности утверждений Фоменко превосходит все, с чем можно столкнуться в сколь угодно плохих филологических или исторических сочинениях. Так, сообщая, что обстоятельно он арабские источники еще не изучал, Фоменко тем не менее утверждает, что “раскол между мусульманством и православием <…> произошел <…> лишь в XV веке” (НХ).

Но если в критической части Фоменко все же считает нужным находить аргументы, то в, так сказать, конструктивной он действует как ясновидец. Это позиция пророка, гуру, главы религиозной секты, но только не ученого. Учение Фоменко давно проскочило ту стадию, когда оно могло бы сыграть роль стимулятора для исторических исследований (а в истории проблем хватает). Автор “новой хронологии” столь прочно поставил себя вне науки и вне здравого смысла, что историки-хронологи уже не будут раскапывать эту гору абсурдов в поисках рационального зерна.

Однако ошибочная концепция истории — это малый грех. Но в нынешнюю эпоху, когда классический научный идеал находится под натиском иррационализма (ясновидение, гадание, суеверие, магия и т. д.), Фоменко, пользуясь традиционным авторитетом математики, внедряет в молодые умы представление о том, что можно свысока относиться к традиционным исследованиям гуманитарных наук и любому утверждению этих наук противопоставить свою интуицию.

Фоменко нанес тяжкий урон престижу математики и математиков в общественном сознании³².

Исторические химеры

Кандидат исторических наук Д. М. Володихин, один из организаторов конференции, назвал свою работу “Феномен фольк-хистори”³³. В начале автор отмечает, что любое научное знание не вечно, что оно представляет собой процесс, а не раз навсегда определенный результат, что разработки могут внести коррективы в научные концепты или привести к их полной реконструкции. Особенно характерно это для гуманитарных дисциплин. Этот принцип так же присущ науке, как изменчивость естественно присуща биологическим объектам. Дискуссия, полемика — формы жизни научного сообщества, без которых немыслим прирост научного знания. Но полноценно включиться в профессиональный диспут о спорных научных проблемах может лишь тот, кто овладел методическим и техническим арсеналом, которым располагают его оппоненты.

Между тем в 90-х годах в России появилось огромное количество квазинаучных трудов по истории, созданных неспециалистами и прокламирующих необходимость коренного пересмотра фундаментальных научных исследований (совокупность литературы подобного рода получила наименование “фольк-хистори”). Обществу навязываются воззрения, не имеющие никакого научного обоснования, и при этом серьезная историческая наука подвергается агрессивным и невежественным нападкам. Фольк-хистори (далее ФХ) на протяжении нескольких лет не встречала никакого отпора и превратилась в значимый компонент общественной мысли, мощно влияющий на массовые представления о прошлом, на историческую беллетристику и на программы учебных заведений.

Поворотным пунктом в противостоянии научного сообщества и ФХ стал 1998 г., когда появилось значительное количество критических статей, но в основном они были посвящены анализу методических и фактических ошибок, а не теоретическому обобщению. Между тем необходимо определить суть явления ФХ, его корней и причин успеха у массового читателя. ФХ стала фактором социокультурной атмосферы российской современности, и потому достойна пристального внимания и изучения.

Сообщество авторов ФХ делится на несколько групп. Классический жанр ФХ вырос из экспансии представителей “точ­ных” наук в гуманитарную сферу; крупнейший представитель этого жанра — группировка Фоменко, у которой немало популяризаторов. Следующий жанр ФХ — националистический; самый знаменитый его представитель — пантюркист М. Аджиев (также Аджи — М. Ж.). Кроме него, в этом жанре работают Н. Ф. Шахмагонов, М. Ермалович и т. п.³⁴. Еще один жанр ФХ — “игровая история”, история тайн и загадок, выросшая отчасти из наименее качественной научно-популярной литературы советского периода, отчасти — из литературно-фи­ло­соф­ских аксиом постмодернизма. “Древнейшие” представители жанра — писатель-фантаст В. Щербаков и писатель О. Сулейменов, известный своим квазиисторическим повествованием “Аз и я”. На периферии ФХ находится историко-философская публицистика, в которой исторические факты и их интерпретации призваны обосновывать политическую или философскую идею, а в случае конфликта с ней могут искажаться до неузнаваемости. Эта литература очень обширна, один из примеров — Э. Радзинский.

За немногие годы сообщество ФХ сумело внутренне самоорганизоваться; появились зачатки группового самосознания. Все чаще появляется в этих кругах самоназвание “альтернативная история”. Мир ФХ живет своей отдельной жизнью; хотя еще в начале 90-х гг., как, видимо, и всегда ФХ в небольших дозах присутствует в системе исторического знания как его дилетантская популяризация, но уже в середине этого десятилетия в системе происходят качественные изменения, и ФХ становится важной составляющей общественного сознания. Что же к этому привело?

Прежде всего — особенности переломного состояния в политической жизни страны³⁵. После утраты господствующим мировоззрением своих позиций поколебался авторитет исторической науки, некогда с ним связанной, и профессиональные взгляды историков оказались почти бессильными перед лицом общественного скепсиса. Историческая наука не смогла достаточно мобильно отреагировать на общественный запрос на новые исторические знания. В сферу взаимодействия исторической науки и общества вторглась журналистика, тесня более качественную, но запаздывающую информацию исследователей. Формирование же независимых государств на территории СССР потребовало создания новых официальных идеологических схем, что инициировало массовый прорыв в систему исторического знания националистических построений³⁶. К тому же столкновение с ФХ — естественный этап процесса внутренней перестройки системы исторических исследований, вызванной ее выходом в мировую культуру. Бурное развитие рынка массовой культуры также вызывает ныне агрессивное вытеснение элитарной культуры (в том числе фундаментальной научной истории) с ее естественных позиций.

В формировании характерных черт ФХ доминируют законы функционирования в рамках массовой культуры, которая есть в основе своей дело коммерческое. Она эксплуатирует небольшое количество простых сильных эмоций современного горожанина: жажду романтических приключений, риска, тягу к сверхъестественному, к тайнам и загадкам, интерес к смерти. Массовая литература могла бы нести в себе “прививку” крепкой дружбы, милосердия и благородства — но скорее содержит “прививку” острого желания дать ногой в зубы первому встречному; главное — кассовость. В этом отношении жанр ФХ оказался очень перспективным, ибо спекулирует на страсти к заглядыванию в темный колодец великих цивилизаций древности; точность здесь отходит на десятый план, уступая место занимательности.

При производстве ФХ необходимы четыре технических элемента: интрига, обличение, аргументация, “позитив”, то есть реконструкция большого пласта исторической реальности. ФХ терпит крах, когда пытается реконструировать историческую реальность в подробностях. Слабость аргументации очевидна, историческая реальность эфемерна. В странный мир ФХ вводятся подлинные географические названия и имена исторических лиц (в произвольных сочетаниях), и это создает эффект максимального приближения к действительности. Далее уже возможно все; читатель под действием этого эффекта проникается впечатлением достоверности³⁷. Но автор ФХ всегда “отличник” по разгадыванию тайн и обличению.

Группировка Фоменко апеллирует к противостоянию “физи­ков” и “лириков” 60-x гг. Авторитет точных наук всегда стоял у нас чрезвычайно высоко, и к нему обращаются сторонники “глобальной хронологии”, прокламируя то, что исследование проводили методами современной математики³⁸ и при обширных компьютерных расчетах, так что читатель еще до знакомства с книгой ставится перед вопросом: верить или не верить математике? И вот, добрая слава математики эксплуатируется как элемент “эффекта максимального приближения к действительности”. Между тем в России математические и компьютерные методы применяются в истории традиционно; такие специалисты, как И. Д. Ковальченко, Л. В. Милов, Б. М. Клосс пользуются методами математической статистики, и с начала 90‑х гг. существует ассоциация “История и компьютер”, насчитывающая уже более 150 членов. Деятельность Фоменко дискредитирует творческую активность в этой области и создает у массового читателя представление о том, что он и его последователи вопиют в пустыне, пропагандируя никому дотоле не известные математические методы.

ФХ представляет реальную опасность для исторической науки, поскольку сама претендует на роль источника для всех прочих секторов исторического знания, а вытеснение из этого коммуникативного пространства научной истории изолирует историков от главных информационных потоков социума. В настоящее время объединения, представляющие ФХ, и прежде всего группировка Фоменко, располагают более мощными финансовыми, производственными и информационными возможностями, чем любое учреждение историков-профессионалов. Предлагается создать информационный фон, негативный для продвижения ФХ.

 

Христианство и “новая хронология”

В озаглавленной таким образом статье кандидат исторических наук доцент МГУ Г. А. Елисеев указал, что передержки, подтасовки и прямые ошибки в том, что касается Библейской истории — вещь не новая; с ней сталкивались еще в начале века критики предшественника “новой хронологии” Н. А. Морозова. Не ограничиваясь указанием на то, что Морозов просто обманывает читателей, они на один абзац бездоказательных утверждений приводили по две страницы доказательств. Поэтому, например, историку и богослову Н. П. Аксакову пришлось ограничиться лишь несколькими примерами, и придется ему в этом последовать.

Фоменко и его сторонники упорно отождествляют Христа с массой других исторических персонажей: с Василием Великим, с иудейским царем Асой, с основателем Рима Ромулом и с Юлианом Отступником; наконец, земная жизнь Христа отождествляется с биографией римского папы Григория VII (Гильде­бранда), причем в последнем случае соотношения жизненных событий папы и Христа сведены в таблицу (в книге “Русь и Рим”), что вводит читателя в заблуждение, так как обычно предполагается, что в таблицах сходные явления сравниваются по общим параметрам. Но ничего похожего в этой таблице нет, кроме таких “общих” событий, как рождение, участие в жизни общества, наличие сподвижников.

При отсутствии параллельности авторам приходится прибегать к искажениям исторических фактов. Чтобы сгладить различие в возрасте между Христом и Гильдебрандом, скончавшимся в 75 лет, авторы утверждают, что годом “рождения” последнего можно считать год его прибытия в Рим в 1049 г., и добавляют, что если сдвинуть Рождество Христово на 1053 года, то эта дата будет лишь немногим отличаться от 1049 г. — “года первого появления Христа в Риме” (НХ). Или еще “сходство”: “его (Гиль­де­бранда — М. Ж.) дядя по материнской линии был якобы аббатом монастыря святой Марии” (НХ) — “Матерью Иисуса Христа, согласно Евангелиям, была Мария” (НХ). И далее: «Гиль­дебранд родился в Италии. В Италии находится Палестрина, что созвучно евангельской “Палестине”» (НХ), при том, что Палестрина к папе Григорию никакого отношения не имеет, — а в качестве параллели сообщается, что “начиная с XIII века католическая церковь утверждает, что архангел Гавриил явился Марии (матери Христа) в городе Лоретто, где жила Мария” (НХ). Ничего подобного католическая церковь никогда не утверждала, так как место Благовещения — Назарет — всем хорошо известно, а Гильдебранд не имеет никакого отношения и к Лоретто.

Еще один образец параллелизма: “Деятельность Гильдебранда протекает в основном в Италии, в Риме” — “Иисус проповедует в тех же районах, что и Креститель, то есть в Иерусалиме, Иудее, Самарии. Согласно анализу Морозова, эти названия могли обозначать те или иные регионы, города в Италии” (НХ). Морозов же утверждает, что при отсутствии огласовок в иудейском тексте Библии последующие переводчики могли неправильно этот текст проинтерпретировать. Но во времена земной жизни Христа уже существовала Септуагинта, так что с огласовками проблем не было, поскольку в греческом тексте пишутся и согласные, и гласные³⁹. А книги Нового Завета написаны на греческом⁴⁰, и нет никаких оснований сомневаться в том, что авторы имели в виду именно те географические названия, которые хотели упомянуть.

Далее автор доклада приводит два примера “библейской географии” Фоменко, восходящей к Морозову: Морозов читал Ханаан как КНУН; Фоменко, в развитие этой интересной идеи, читает КНУН как Кенуя и понимает это как Генуя, то есть Генуэзская область Италии. Но тогда все Евангельские события и должны происходить в Генуэзской области; однако ведь и сам Фоменко отождествляет Иерусалим с Римом, а Рим от Генуи далеко. Предлагается также читать Ливан как ЛБНУН и отождествлять его либо с Монбланом, либо с Албанией. Но в первом случае непонятно, как владевшие Ливанскими горами мореплаватели-финикийцы обустраивали свои порты, а во втором — как должны были израильтяне исполнить повеление Господа пойдите <…> в землю Ханаанскую и к Ливану (Втор 1:7) — ведь Генуя и Албания не просто далеки друг от друга, но и разделены морем!

В последних пунктах таблицы речь идет уже об Апостолах, причем апостол Петр отождествляется с Петром Дамиани (тезки!), хотя папа Гильдебранд пережил его на 13 лет. Не найдя же прямого аналога в окружении Гильдебранда для апостола Андрея, создатели “новой хронологии” подвергают его тотальному сомнению, указывая, что коль скоро он “по традиционной хронологии” жил в I веке, то никак не мог крестить Русь в Х веке “согласно древнерусским хроникам”. Но никакие источники и не говорят о том, что Первозванный апостол крестил Русь, а рассказывают лишь о его путешествии по Восточной Европе и о том, что он установил крест на том месте, где некогда должен был быть заложен Киев.

Сравнительная таблица — пример значительных искажений исторических фактов в повествовании “новых хронологов” об истории христианства, но иногда они прибегают и к более тонким операциям. Так, приводя “список книг истинных” из “Кормчей” XVII века, авторы отдельным абзацем выделяют книги Ветхого Завета, а книги Нового Завета сливают в одном абзаце с книгами Предания, не относящимися к новозаветному канону, между тем как в оригинале абзацы вовсе не выделены. В другом месте они пытаются доказать, что не палейные тексты восходят к Библии, а наоборот.

Вообще древнерусские сочинения подвергаются совершенно ошеломляющей интерпретации на грани либо обмана, либо вопиющей безграмотности. Так, совершенно неожиданно сообщается, что древнеславянские тексты, подобно еврейским, — тоже цепочки согласных. Для тех, кто хотя бы раз сталкивался с древнерусскими рукописями, это в комментариях не нуждается⁴¹.

Вольное обращение с фактами, которое позволяют себе творцы “новой хронологии”, создает впечатление, что они либо не владеют материалом, либо идут на открытый обман. Зачем серьезным людям так рисковать своей репутацией? Неужели же только для того, чтобы отрицать Крестную смерть и Воскресение Спасителя? Фоменко считает Евангелие чистым вымыслом, но тогда зачем этот вымысел возник и почему средневековые события были оформлены как Евангельское повествование? — общая идея всемирного заговора, исповедуемая Фоменко, еще может ответить на вопрос, зачем это делается, но не отвечает на вопрос, почему это сделано и востребовано⁴². М. Э. Аджиев по крайней мере считает, что христианство есть искаженная интерпретация изначальной религии тюрок, произведенная греками для того, чтобы лишить тюрок их духовного наследия и присвоить его себе⁴³. Но Фоменко и его последователи такой стройной концепции не разработали и ссылаются разве что на Древса, утверждавшего, что Евангельское повествование всего лишь оформило разрозненные легенды о некоем спасителе и что христианство неотличимо от митраизма. Однако Древс уже давно не числится в сколько-нибудь всерьез принимаемых авторах, и принципиальное и основополагающее различие между христианством и сказаниями об умирающих и воскресающих богах установлено настолько прочно, что не нуждается в дальнейшем обсуждении.

Но чаще Фоменко и его соратники используют версию возникновения христианства, выдвинутую Морозовым, но только сдвигают время с IV века на XI. Морозов считал Евангельское повествование зашифрованным сообщением об астрономических явлениях, а прототипом Христа называл святителя Василия Великого, “читая” при этом его имя как титул “великий царь”, каковой царь к тому же был заодно прототипом и Будды, и Мохаммеда, и кого-то еще. Никакой аргументации не приводилось, за таковую выдавались совпадения в датах: 1 января — день памяти святителя Василия (это — дата его кончины) и одновременно начало года, следовательно, Василий Великий и Иисус Христос — одно и то же лицо. Следующий “аргумент” приходится цитировать полностью, ибо пересказать его невозможно:

«Иисусу перед распятием не было 50 лет, а по “Житиям святых” великий царь умер 50 лет от роду 1 января 379 года в Кесарии, в которой и родился. Вы видите, что хронологически четьи-минейский святой великий царь почти совершенно налегает на евангельского “царя иудейского”» (МорозовН. А. Христос. Кн. 1. С. 125).

Близкую методику используют и Фоменко с соавторами. О ней в рецензии на книгу Морозова писал в 1907 г. выдающийся русский философ В. Ф. Эрн, отметивший безапелляционные и бездоказательные квазиаргументы, использование фальшивых ссылок, сокрытие источников, противоречащих точке зрения автора, отсутствие логики, — иными словами, презрение к правилам научного исследования. И снова встает вопрос — почему? Очевидно, мы сталкиваемся с проявлением иррациональной веры, почти с религией, а не с научными убеждениями. Эту веру разделяют с ее создателями и их читатели⁴⁴.

Не следует объяснять воззрения Морозова только подсознательным желанием “отомстить” миру, лишившему его свободы, путем отрицания этого мира. Биография Морозова свидетельствует о том, что он отличался склонностью к мистическим переживаниям, религиозностью пантеистического толка. Он описывал свои видения, проявлял интерес к оккультизму, хотя и декларировал свой атеизм⁴⁵. Христа Морозов считал оккультистом-астрологом, “магистром оккультных наук”. Среди друзей Морозова были и оккультисты, и те, кто мечтал о “новых” религиях: Циолковский, Н. Федоров, Брюсов, Дзержинский (в 20-х годах поддерживал секретные экспедиции оккультистов на русский север), Луначарский (в начале века занимался созданием “новой религии для нового общества”); его книгами интересовался Бонч-Бруевич (исследователь и пропагандист хилиастических сект, в первую очередь хлыстов).

Итак, в основе “учения” Морозова, воспринятого Фоменко и его последователями, лежат оккультные идеи, согласно которым христианская цивилизация возникла благодаря деятельности общества посвященных, создавших священные тексты, воспринимаемые профанами как рассказ об исторических событиях. В наше время подобные утверждения осложняются упоминаниями исчезнувших цивилизаций, обладавших мистическими способностями, инопланетян и т. д. Морозов, однако, до этого не доходил; его сдерживали “левые” убеждения, в соответствии с которыми следует путем радикальной переделки уничтожить “не­правильность” самих основ бытия. При этом речь подчас шла не столько о социальных реформах, сколько о мистическом преобразовании всего существующего миропорядка; эту ситуацию проанализировал А. Эткинд в монографии “Хлыст”.

Взгляды Морозова вполне вписываются в струю уничтожения основ существования “старого” мира, как и радикальный атеизм большевиков, выродившийся в псевдорелигию, сосредоточенную на бесконечных ритуалах. И Морозов так же стремился дать “новому” человечеству “новую” историю, как Максим Горь­кий предлагал переписать всю мировую литературу “с марксистских позиций”. Но свою “новую” историю Морозов строил на оккультных основаниях, сам не отдавая себе в этом отчета. Он оказался более последователен, нежели атеисты, утверждавшие, что Христа попросту не было, и объявил фальшивками любые сведения о ранней истории, в том числе и об истории христианства; эта позиция менее уязвима, нежели первая, поскольку та требует замалчивания источников, которое рано или поздно терпит крах, а этой никакие источники не помеха. Концепция Морозова (и базирующаяся на ней концепция Фоменко) более тотальна, чем мировоззрение советского тоталитаризма. Марксизм скорее предлагал особую интерпретацию фактов, сами же факты оставались, а Морозов подверг сомнению саму возможность получения достоверных фактов. В научном исследовании полагается корректировать теорию, если факты ей не соответствуют; здесь же факты, не соответствующие концепции, попросту отрицаются, — либо путем дискредитации источника (его можно объявить либо фальшивкой, либо оккультным символическим сочинением), либо путем ложного отождествления различных исторических событий.

Иррациональная неприязнь Морозова к христианству пережила формальное отрицание существования Христа; такое отрицание было опровергнуто, в частности, данными археологии. Неуязвимость же Морозова основана на тотальном отрицании истории:христианства не было потому, что не было Рима, Иудеи, Египта, Греции и т. д. Это — идеальная концепция тоталитарного общества, так как она наиболее радикально отрывает людей “нового мира” от традиций “мира старого”. Она не восторжествовала в советские времена (когда торжествовала альтернативная биология, как в нацистской Германии — альтернативная астрономия) по ряду случайных обстоятельств. К тому же Морозов был одиночкой, а у его нынешних последователей есть организация. Они одержимы той же морозовской неприязнью к христианству и к другим традиционным религиям. Представления группы Фоменко близки самым радикальным “нью­эйджевским” течениям; видимо, не случайно в некоторых популярных изложениях концепции Фоменко встречались похвалы основателю сайентологии Р. Хаббарду как одному из величайших мыслителей человечества.

Отвращение “новых хронологов” к христианству объясняется в частности и тем, что профессионально они работали в естественнонаучных дисциплинах, а советские естественники традиционно либо просто антирелигиозны, либо враждебны христианству и предпочитают ему “более научные” восточные религии. Естественники (и особенно математики) стремятся к созданию тотальных, всеобъясняющих теорий, которые именно в силу своих притязаний на всеохватность сами становятся аналогом религии — и как тут примириться с христианством, которое содержит в себе всеобъемлющее мировоззрение и к тому же подчеркивает ограниченность человеческого разума, который никогда не сможет постичь самостоятельно все замыслы Творца.

В целом же возникновение в наши дни теорий, подобных “новой хронологии”, объясняется всплеском утопизма, сходного с умонастроениями вековой давности. “Перестройка” внушила огромным массам людей граничащее с одержимостью видение “нового идеального мира”; переустройство общества сопровождалось откровенно утопическим ожиданием быстрых и благоприятных результатов⁴⁶… К тому же в феномене общественного интереса к “новой хронологии” реализовался утопический взгляд на мир, десятилетиями воспитывавшийся в советских людях.

Иррациональная картина былого могущества Руси-Орды — утопия, опрокинутая в прошлое и, как всякая утопия, рисующая мифологизированную и псевдорелигиозную картину мира, торжеству которой в массовом сознании и препятствует христианство⁴⁷. Ажиотажный спрос на оккультизм, также удовлетворяющийся сочинениями Фоменко, находится в том же ряду, ибо в конечном итоге цель всякого оккультного учения — быстро и без всяких затрат сил и времени на самопознание овладеть некими основополагающими “тайнами” вселенной и использовать их себе в удовольствие.

Поскольку христианство — фундаментальная составляющая современной цивилизации, а система “новой хронологии” его, как и другие мировые религии, решительно уничтожает, то вместе с этим она уничтожает и основы российской культуры. Перед нами — не “имперская идея” и не альтернативная версия истории, а идеологический конструкт, готовая мифология для общества, стремящегося существовать в своего рода добровольном духовном гетто. Пока Фоменко еще не торжествует. Вспомним, что от тотального внедрения идей Морозова нас спас случай. А что, если на это раз такого случая не выпадет?

 

“Новая”, но фальшивая “хронология”

Такое заглавие дал своей статье доктор физико-математи­ческих наук профессор Ю. Н. Ефремов. Главный результат “новой хронологии” — обнаружение трех хронологических сдвигов, в результате которых история XV–XX веков хронологически достоверна, а хронология более ранних эпох нуждается в пересмотре. Это свое утверждение “новые хронологи” сопровождают вопросом, откуда историки берут “свои” даты, и сетованием на то, что они не переходят к пересмотру хронологии. Но историки все-таки правы, потому что фоменковская версия несовместима с данными — историческими, археологическими, физическими и астрономическими. Об этом автор писал неоднократно, хотя и сдержанно; теперь приходится называть вещи своими именами.

Принятая хронология в пересмотре не нуждается; счет годов со времен античности никогда не был утерян. Пересчет дат с римской системы на систему “от Рождества Христова” дела не меняет, как и то, что Русская Церковь приняла эту систему отсчета только при Петре, а христиане Египта и Ближнего Востока не приняли и по сю пору; тем не менее они знают, что первый год Диоклетиана — это 284 год по Р. Х. Списки римских консулов, звездный каталог “Альмагест”, Канон царей Птолемея, проверенные многочисленными астрономическими данными, надежно заполняют все промежутки времени, что еще подкрепляется данными вавилонских астрономических наблюдений (интересно, что эти данные, ставшие известными по найденным при раскопках табличкам, точно совпадают с принятыми еще до всяких раскопок, в XVII веке). Итак, счет годов никогда не был утерян и в пересмотре хронологии нет нужды.

Анализируя доводы Фоменко, автор констатирует множество утверждений, основанных либо на невольном заблуждении, либо на сознательном искажении или замалчивании фактов, и пишет: «Мы имеем утверждения, равносильные прямому обману читателя, мы имеем предвзятый отбор или прямую подтасовку исходных данных и игнорирование сведений, несовместимых с выводами авторов “новой хронологии”». Возможно, это делается неосознанно и являет пример “психологической слепоты в борьбе за утверждение возлюбленной идеи”. Для опровержения “новой хронологии” достаточно одного только значения долгот в звездном каталоге.

Фоменковщина освещает прискорбное состояние общекультурного уровня общества, в том числе и некоторых представителей его так называемой элиты⁴⁸. Страшнее всего то, что она уже пропагандируется среди школьников, подрывая авторитет науки вообще, и что математический аппарат вызывает доверие не только простых читателей, но и значительных ученых (естест­венно, неспециалистов). А между тем элементарное знакомство с литературой и искусством, не говоря уже об истории, могло бы подсказать, что “новая хронология” — бессмыслица.

Статья заканчивается словами: “Дух эпохи имеет разный вкус. Вергилий не похож на Данте, Юлий Цезарь — на Карла Великого, а готические соборы — на Парфенон <…> закованного в панцирь рыцаря Средневековья нельзя посадить на лишенного стремян коня римского всадника. И тем более нельзя посадить их вдвоем на одну лошадь, что собственно и делает акад. А. Т. Фоменко, затратив на это четверть века упорного труда…”.

 

Математика математике рознь

Кандидат физико-математических и исторических наук А. Ю. Андреев посвящает свою статью под заглавием “Теория ошибок и ошибки теории А. Т. Фоменко” анализу методов математической статистики, используемых в “новой хронологии”. Ее авторы уверяют, что их шокирующие выводы базируются на мощном фундаменте современных математических методов, но это не так; математические методы Фоменко не имеют ничего общего с современной математической статистикой: не верифицированы⁴⁹, не корректны и допускают “подгонку под ответ”. Разобраться в этом может любой читатель, вооружившись терпением и начальными знаниями в математическом анализе и статистике. Однако читатели склонны верить математике, даже если ее выводы заведомо абсурдны, — известны ведь математические шутки с доказательством того, что дважды два пять. И при выборе между невероятными, но математически якобы обоснованными утверждениями и результатами, представленными в категориях гуманитарных наук, большинство скорее предпочтет математику, поскольку верит в “точность” математических методов. Но ведь у любого “точного” метода есть границы применимости, в которых он эффективен, а главное — в работе с реальными данными, а не абстракциями, точный метод дает ошибки, без оценки которых его применение бессмысленно⁵⁰, а гуманитарные результаты, основанные на множестве источников и многократно проверенные их связями, часто оказываются точнее математических схем⁵¹.

Но напрасно мы будем искать у создателей “новой хронологии” что-либо похожее на верифицирующие статистические процедуры. Несмотря на гриф “научное издание”, мы находим у них грубейшее забвение элементарной культуры математических расчетов.

Существует распространенное предубеждение, что любой математик заведомо умнее любого историка (вся “теория” Фоменко исходит из скудоумия историков), поскольку с помощью точных методов может исправить все ошибки последнего. Между тем параллельно с развитием исторического знания развивались и совершенствовались критические методы, и историки научились систематизировать свои ошибки, разделяя их на первичные (случайные ошибки в источнике) и вторичные (ошибка историографа). Интересно, что эта классификация сходна с принятой в естественных науках, делящих ошибки на случайные (первичные) и систематические (вторичные, связанные с интерпретацией данных). Ученые-историки занимаются подробным и полным анализом ошибок, поэтому наивны рассуждения о том, что найти ошибки в истории могут только математики с их “новыми” (а значит, не апробированными) методами. Но любопытно, что авторы “новой хронологии” в своих книгах по истории сами повторяют все теоретически известные ошибки.

Очевидно, Фоменко полагает, что совершил величайший переворот в истории, и умеет передать это убеждение читателям, ощущающим себя таким образом на передовом рубеже науки. Но отдает ли он себе отчет в некорректности своих математических построений, или, может быть, для него цель оправдывает средства? Способен ли он понять, что “маленькие слабости” его построений превращают их в воздушный замок, и перейти к “работе над ошибками”? — Не задаваясь целью ответа на эти вопросы, дабы не соскользнуть в область фантастики, А. Ю. Андреев сосредотачивается на ошибках в области математической статистики. Сначала он касается основного круга понятий и методов, с которыми работает классическая статистика, и сопоставляет их с “новой статистической методикой” Фоменко. Затем — формально рассматривает математическую задачу, дающую оценку точности его статистических результатов и доказывает, что эта точность мала и не позволяет делать надлежащих выводов, затрагивая тем самым “систематические” ошибки методики Фоменко. В заключительной части статьи автор останавливается на “случайных” ошибках Фоменко, показывающих, насколько небрежно и неправильно тот прочитывает используемую им книгу Тита Ливия (ошибки сведены в таблицу, занимающую четыре книжных страницы), и объясняет, насколько сильно эти небрежности влияют на получаемый результат⁵². Статья завершается словами:

«Итак, никакие “новые методы”, никакой “переворот в науке” не освобождают авторов “новой хронологии” от занятия, необходимого любому ученому — проверять свои результаты и искать в них ошибки. От умения разбираться в собственных ошибках зависит, выступают ли они в поле науки или, напротив, занимаются сознательным мифотворчеством. И, конечно, ошибки следует искать до обнародования своих результатов, иначе столь огромное их количество просто выставляет автора на посмешище в глазах просвещенной читающей публики».

 

Пересекаются ли эти параллели?

Кандидат физико-математических наук М. Л. Городецкий в статье «Династические параллелизмы в “новой хронологии”» разбирает “метод распознавания дубликатов” — один из основных аргументов “новой хронологии”, при котором демонстрируются пары хронологических списков правителей разных стран и эпох с близкими числовыми показателями и утверждается, что такие совпадения с точки зрения математической статистики совершенно невероятны⁵³. Фоменко и его последователи утверждают также, что с помощью вычислительной процедуры найдено несколько десятков “параллелизмов” и что эта процедура позволяет вычислить степень близости списков (автор метода называет их “династиями”), выражаемую невероятно малыми числами. Графическое представление династических параллелизмов производит на неподготовленного читателя сильное впечатление.

Видимо, метод “династических параллелизмов” придумал Н. Морозов, который “наложил” хронологию ранней Римской империи на хронологию поздней и израильских и иудейских царей — на императоров Западной и Восточной Римской империи, а также отождествил все египетские династии между собой и с римскими императорами, представленными в произвольном порядке, а римских царей — с римскими императорами.

Автор статьи напоминает читателям о том, что в конце 70-х годов группа учеников математика М. Постникова (он прочел курс лекций по семитомнику Морозова “Христос”) заинтересовалась идеями Морозова и продолжила ревизию истории. С помощью некоторого коэффициента (впрочем, метод его вычисления был описан неверно) были найдены новые “пары” в дополнение к морозовским. При составлении своих последовательностей фоменковцы не учитывали, например, институт соправителей в Римской империи, зато вводили понятие “фактических правителей” и причисляли к таковым просто влиятельных лиц. Е. Я. Клименков, один из критиков “новой хронологии”, подсчитал вероятность нахождения любых параллелизмов заданной длины, и она оказалась достаточно велика, а также показал, что на материале Римской империи можно построить и другие параллелизмы⁵⁴. Новый метод анализа династий, предложенный Фоменко, также (в результате достаточно подробного разбора) признается автором статьи неудовлетворительным, а далеко идущие выводы — не имеющими обоснования. Кроме того, М. Л. Городецкий выражает сомнение в том, что “династи—ческие параллелизмы” были подтверждены достаточно полными вычислительными процедурами. “Гибкость” и “универ-саль­ность” предлагаемых Фоменко методов таковы, что автор статьи, пользуясь ими, сам построил заведомо не существующий параллелизм между династиями средневековой Наварры (Пам­плоны) и современной Швеции.

Но даже если Фоменко прав и существуют династии-“дуб­ли­каты” — что делать с сотнями независимых династий, существовавших одновременно с ними? Объявить несуществовавшими?

В заключение автор констатирует, что разобранный им метод дает четкое представление об основаниях “новой хронологии”: это “манипуляция исходными данными, использование сомнительных и не подтверждающихся методов анализа и весьма далекий от научных норм способ представления и интерпретации результатов”.

 

Удовольствие быть сиротой

Под таким названием публикуется завершающая книгу статья известного публициста М. Ю. Соколова⁵⁵, отметившего, что конференция, прошедшая в МГУ, материалы которой легли в основу разбираемой книги, свидетельствует о том, что научная общественность, мягко говоря, утратила терпение. Мало того, что всесокрушающее учение геометра Фоменко приводило в оцепенение историков, филологов, астрономов и предста­вителей иных научных дисциплин, — теперь они наблюдают, как эта фантастика издается подарочными изданиями и тиражом, едва ли не превышающим весь корпус исторических изданий. Мистификация зашла слишком далеко, и возникло естественное желание прекратить ее, задав естественные вопросы и дав на них внятные ответы. Для специалиста (не обязательно в науке) беспардонное вторжение в его область самоуверенного дилетанта доставляет боль, близкую к физической.

Автор, будучи по образованию филологом, задается, например, вопросом: на каком языке изъяснялись между собой древнеримский царь Нума Помпилий, хан Батый, Данте, Иоанн Креститель, Карл Великий, Аристотель, Иван Калита, Нерон и Ричард Львиное Сердце, коль скоро они были современниками, а некоторые из них — и двойниками друг друга? — на архаической латыни? на классической латыни? по-старофранцузски? по-итальянски? по-арамейски? на древнегреческом? древнерусском? старомонгольском? Вообще говоря, для всепобеждающего учения препятствий нет, и можно объявить, что все древние языки также являются плодом всеобщей фальсификации. Беда, однако, в том, что случаи присочинения древних генеалогий действительно бывали, а вот сочинения из головы естественных языков (со сложной и нерегулярной грамматикой, неправильными склонениями и спряжениями) не наблюдалось. Выдумать пять латинских склонений и различные формы нерегулярных глагольных перфектов (о древнегреческой грамматике умолчим), сделав это так, чтобы исключения из правил сами подчинялись правилам предыдущей эпохи истории языка, да при этом еще и находились в строгом соответствии с формами других языков, отчасти европейцам неведомых — для этого нужно обладать абсолютным всезнанием и абсолютным всемогуществом. Для чего Тому Единственному, Кто этими качествами обладает, заниматься фальсификациями (которые легко разрушает Фоменко), понять затруднительно.

При обращении к феномену фоменкианы центральный вопрос — зачем?

Можно было бы предположить, глядя на множество роскошно изданных трудов Фоменко, что тот обратил в свою веру какого-то богача, который отдает все свое имение на пропаганду сверхценной идеи. Однако в меценате особой нужды нет, ибо книготорговцы сами с большой охотой берут ходовой товар. В его расхожести — великая загадка, ибо в производстве его загадки нет. Человеческая деятельность сопряжена с профессиональными рисками: моряк может утонуть, банкир — быть убит наемными злодеями… а люди, занимающиеся мысленным конструированием систем абстрактных отношений, могут претерпевать некоторые психологические отклонения, если не владеют механизмом своевременного переключения на реальную жизнь.

Успех паранаучных текстов объясняется тем, что они повествуют о новых загадочных сущностях (биоэнергии, люди с песьими головами, чудище озера Лох-Несс, космические пришельцы, НЛО, Шамбала…) как добавке к школьным учебникам⁵⁶. Параисторические сочинения доселе строились на том же принципе, удовлетворяя национальное тщеславие своих авторов, удрученных относительно поздней датировкой источников, описывающих прошлое их нации: “Энеида” связывала начала Рима с появлением в Италии беглецов из Трои (у римлян были свои комплексы!)⁵⁷; Иоанн Грозный в свою очередь возводил свой род к Августу. В 70-е годы в СССР явились изыскания на тему “Ахилл — русский воин”, а в 90-х уже на независимой Украине — на тему “Гектор — украинский воин”. Нынешние французские патриоты увлечены идеей о том, что династия Меровингов (V–VIII вв.) восходит непосредственно к Иисусу Христу, Который якобы не умер и не воскрес, а осел в окрестностях Марселя. Р. Хасбулатов рассказывал о чеченских университетах XVII века, в которых изучали Аристотеля, а И. Глазунов назвал картину “Сто веков — великая Русь”, между тем как сто веков — это 10000 лет. Эти причудливые изыскания относительно безобидны, ибо не посягают на целостность всемирной истории, а только притязают в ней на не принадлежащее им помещение. “Новая хронология” здесь принципиально нова, ибо притязает на то, чтобы полностью разрушить то здание, в котором носитель комплекса исторической неполноценности не смог найти помещение, удовлетворяющего его тщеславие; древность собственного рода утверждается путем сожжения всех родословных книг.

Маниакальное упорство, с которым Фоменко отнимает у людей их величественное достояние — исполненную глубокого промыслительного значения отечественную и всемирную историю, — оставляя вместо того бессмысленную и безобразную смесь из Бати-Батыя, Христа-Гильдебранда и из кучи Чингизидов, Маккавеев, Гогенштауфенов, Рюриковичей и Юлиев-Клавдиев, объяснимо психологией носителя сверхценной идеи. Куда сложнее объяснить энтузиазм, вызываемый у публики трудами на тему “Вы — никто, и звать вас — никак”. Известно, что приемный ребенок испытывает душевную драму, узнав, что родители, даже добрые, любящие, ему не родные⁵⁸. Какую же драму должен испытывать вдумчивый человек, которому доказывают, что никаких почтенных родителей в лице отечественной и всемирной истории у него нет и не было, что в своих отношениях с вечностью он — не царский сын, а неведомо кто, ибо не было главного события мировой истории — победы Христа над смертью. Если серьезно осознать, что вся историческая культура, определяющая место человека в мироздании, дающая ему силы — лишь гигантская ложь, а истина в том, что ничего у нас на самом деле нету, то это может породить лишь отчаяние или вопрошание о том, как же дальше жить. Но ни отчаяния, ни вопрошания, а только бешеная популярность…

Суть не в том, что фоменкино учение — это очередная религия небытия: она не первая и не последняя, а в том, что учение, утверждающее полную заброшенность человека в перекореженном пространственно-временном хаосе сделалось источником выдающегося коммерческого успеха. Главная составляющая феномена “новой хронологии” — люди, готовые платить большие деньги за лжеименное знание. Фоменко удовлетворяет потребность трудящихся не в знании, а в метафизическом небытии⁵⁹. Хорошо бы появился труд, столь же наглядно показывающий, что радоваться собственному небытию противоестественно.

* * *

Вас коснулось поветрие, которое в наше время распространяется все больше и больше. Оно узурпаторски захватило власть над умами. Я нахожу его в газетных сенсациях и даже в модных словечках. Люди с готовностью прини­ма­ют на веру любые голословные утверждения. Оттесняя ваш старинный рационализм и скеп­сис, лавиною надвигается новая сила, и имя ей — суеверие <…> Вот оно, первое последствие неверия. Люди утратили здравый смысл и не видят мира таким, каков он есть.

Г. К. Честертон

Реферируемая книга содержит множество научных сведений, демонстрирует замечательные образцы исследовательской работы и методически безукоризненной критики. Никакой реферат не может в достаточно полной степени передать то впечатление подлинности, которое она оставляет. Однако почти во всех входящих в нее статьях ощущается некоторая психологически роднящая их черта: чувство растерянности, которую порядочный человек испытывает перед беспардонной, ни перед чем не останавливающейся напористостью того, кто не слишком щепетилен. Феномен Фоменко действительно вызывает некоторую оторопь. Однако его победоносное шествие по просторам России может быть объяснено вполне определенными социально-исто-рическими причинами. Наметим некоторые из них.

Унизительное состояние гуманитарных наук (вообще-то они назывались общественными) в советское время. Главное в этом было не ущербное социальное бытие гуманитарных академических институтов и высших учебных заведений и не чудовищно составляемые исследовательские программы первых и учебные планы вторых, а ситуация с преподаванием истории в средней школе, откуда подавляющее большинство населения и вынесло все свои исторические познания. Действительно, как можно взывать к здравому чувству истории людей, которые учились по учебникам, где не было ни Платона, ни Сократа, ни Будды, ни Конфуция, ни Лао-цзы, ни Моисея, ни апостола Павла, ни святых Отцов, а о Христе либо говорилось, что Его не было, либо сообщалось нечто совсем невнятное, что иллюстрировалось кощунственным римским настенным рисунком⁶⁰. Так вот, многочисленные поклонники Фоменко никакими историческими познаниями, кроме этих, заведомо ущербных, не обладают, и в этой связи растерянность почтенных историков перед лицом фоменковщины вызывает законный вопрос: чего еще можно было ожидать после такого школьного курса истории? Ведь там, по сути, вся история человечества также сводилась к козням и интригам в рамках классовой борьбы, и в особенности — история Церкви. Будущим школьным преподавателям истории в вузе давалось, конечно, несколько больше (в основном по принципу могий вместить давместит), но, попав в школу, они попадали в тиски ее программы и, как правило, должны были излагать “от и до” (исключения были, но так редко, что никакая математическая статистика их, пожалуй, не уловит). Ученые не-гуманитарии, даже весьма высокого ранга, в основном знали по вузу “общественные” науки как “обоснование преимуществ” строя — и чаще всего терпеть их не могли, а в дальнейшем сталкивались с мучительными “философскими” семинарами и еще — с требованиями дружно осудить Пастернака и Солженицына (за искажение исторической правды) или восхвалить писателя Брежнева (за изумительное ее соблюдение). И что уж тут молчать — и осуждали, и восхваляли… Даже не только из страха (свои научные интересы, коль скоро в них пыталась вторгнуться идеология, они могли защищать вполне бесстрашно), а из равнодушия, порожденного незнанием и ложным знанием.

Литературная критика и, соответственно, преподавание литературы также пребывали в каком-то классовом неистовстве⁶¹. Естественно, ни о каком религиозном образовании и речи не было. Те отдельные факты истории Церкви, без которых просто нельзя было преподавать общую историю, подавались исключительно как “козни церковников”. Странный предмет научный атеизм (как может быть научным отрицание, тем более — отрицание веры в Того, Кто вне науки?) преподавался во всех вузах без исключения. Ни один школьный курс тем не менее не обходился без внедряемой в него атеистической пропаганды.

Исходя из этого, наверное, не будет преувеличением сказать, что в аномальном успехе Фоменко наряду с социально-эконо­мическим состоянием общества в значительной мере повинны и те гуманитарии (точнее — обществоведы), которые дали его почитателям то, что эти бедняги считают историческим знанием.

Напротив, всякое естественное и техническое образование было единственным, к которому общество относилось всерьез, считалось единственно способным сформировать мыслящую личность, и академик Фоменко — всего лишь образец такой личности. Затянувшийся кризис науки, ее крен в “материаль­ное” и “точное”, благополучно расточался на Западе, но упорно задерживался в условиях тоталитарного строя. В реферируемой книге упоминается, что некоторые почтенные ученые в общем одобрительно высказывались об идеях Фоменко; это могло произойти именно потому, что они заведомо были уверены, что уж математик-то во всех этих гуманитарных убогих словесах разберется и порядок наведет. Элементарное незнакомство с азами христианской антропологии сослужило некоторым представителям нашей научной интеллигенции дурную службу: они уверовали во всемогущество собственного разума. Но разум должен питаться реальными фактами, а их-то как раз и не хватило. Наконец, профессиональная хвороба журналистов — ни во что не вникая, из всего делать сенсацию, довершила картину разгрома науки перед лицом шарлатанства.

И еще одно скромное наблюдение: дурную службу сослужила обществу и привычка противопоставлять науку и религию. Некоторые авторы реферируемой книги прямо называют учение Фоменко сектантством, оккультным учением — так что же общего у сектантства и религии? Что общего у оккультизма и христианства? Не пора ли понять, что у разума и веры общий противник — кощунственное невежество, чрезвычайно воинственное и как раз способное отвоевывать себе жизненное пространство там, где подлинное научное знание и подлинная вера рассматриваются не как две стороны полного человеческого сознания, а как непримиримые противники?

* * *

Сразу после выхода предыдущего номера “Альфы и Омеги”, где опубликовано начало данного реферата, редакция получила письмо, которое мы публикуем с незначительными сокращениями. На наш взгляд, оно вполне способно послужить завершением всего изложения.

«Псевдонаучное мифотворчество Фоменко построено по тому же типу, что и псевдорелигиозное мифотворчество течения, называющего себя традиционализмом (очевидно, по тому основанию, что порывает с церковной традицией), — той “гностической” волны, которая грозит захлестнуть Русскую Церковь с концом гонений. То, как Фоменко обращается с историческими фактами, разительно напоминает способ обращения с истинами христианской веры Генона⁶² и его российских последователей: не было Куликовской битвы, а была битва на Кулижках; нет Бескровной Жертвы, а есть один из обрядов приобщения к евразийской традиции. Именно поэтому христианам необходимо изучать критику Фоменко, чтобы быть готовыми дать отчет в своем уповании адептам этих и других мифологем, притворяющимся друзьями Церкви, “истинными” православными.

К сожалению, “новых гностиков” труднее поймать за руку, чем последователей “новой хронологии”: эти отрицают факты и на их место ставят гипотезы, а те отрицают идеи и подменяют их другими идеями. Но нам следует извлекать урок не только интеллектуальный (типология подлога), но и духовный. Будем хранить себя от мутного вина мифов: оно усыпляет ум, изгоняет христианскую трезвость, и тогда рождаются не только якобы научные чудовища, но и монстры ложных религий».