– Мама, а можно я одеяло розовое в школу отнесу?
– Байковое, маленькое?
– Да.
– Можно, конечно.
В углу спортзала копились тюки с вещами. Не помню точно, но их как-то подписывали. А потом в наш третий класс, ближе к весне, пришли новенькие – мальчик и девочка, оба из Ленинакана. В то время обычным делом было появление в классе на полгода-год сына или дочки военного. Мы не сразу поняли, что причиной перехода этих ребят в московскую школу было землетрясение в Спитаке…
Картинку на экране легко перепутать с документальными съемками. Голубоватая и холодная дымка обволокла объектив. Этот легкий туман не позволяет согреться, растаять, расплакаться. Странный киношный эффект держит в неприятном ощущении нереальности происходящего. Его хочется стряхнуть, чтобы очнуться от анабиоза. Еще больше – взять телефон, отправить СМС, полистать фейсбук, вотсап, лишь бы не следовать за героями по запорошенным снегом и мелкой бетонной мукой руинам и ледяным скалам, лишь бы не видеть стынущих, потрескавшихся рук, которые растаскивают камни, выламывают шифер, размазывают по лицу слезы. «С холодным носом, мы снимали это с холодным носом», – твердил на пресс-конференции актер Александр Кузнецов. «С холодным сердцем», – поправляет его Александр Котт.
Кадр из фильма «Спитак»
7 декабря 1988 года в результате мощного землетрясения была разрушена вся северо-западная часть Армении. В эпицентре катастрофы оказался город Спитак, полностью стертый с лица земли за тридцать секунд. Серьезно пострадали Ленинакан, Степанаван, Кировакан и больше трехсот окрестных сел. За полминуты, столько длилось землетрясение, погибло 25 тысяч человек, полмиллиона жителей республики осталось без крова. На помощь Армении тогда были брошены военные из соседних республик. Спецтехнику, медикаменты, врачей, спасателей прислали больше ста мировых держав. Гуманитарную помощь собирали по всему Советскому Союзу.
Тысячи людей, пережившие ту трагедию, живы. Многие покинули Армению и навсегда рассеяны по земному шару, даже спустя тридцать лет они не хотят возвращаться. Невыносимо страшным оказалось горе для одних, другим просто не к кому и некуда больше приходить. Полминуты, чтобы жизнь перевернулась с ног на голову, началась сначала.
Кадр из фильма «Спитак»
У главного героя фильма «Спитак» – Гора – жизнь тоже обнуляется. Узнав из новостей о землетрясении, он выходит в магазин. Так говорит любимой женщине. На самом деле выходит, чтобы все исправить. Летит на транспортном самолете вместе с военными в Спитак разыскивать брошенных когда-то жену, дочь и стариков-родителей.
Большой, высокий, сильный, с крупными чертами лица и выразительными голубыми глазами, Гор все-таки странный. То и дело впадает в истерику. Когда дорога к Спитаку оказывается забита машинами, в багажниках которых хлеб, одежда, медикаменты, он пускается в путь пешком, через горы, не жалея сил, которые ему явно понадобятся. Когда надо найти родительский дом, он не помнит ни места, ни улицы, даже соседей не узнает… То ли горе застилает Гору глаза, то ли счастливая жизнь в Москве стерла память?!
Кадр из фильма «Спитак»
Его жена Гоар с маленькой дочерью, для которой кинопавильон местного фотографа стал ловушкой, – воплощение христианского смирения. Никаких «почему», «за что», «в чем провинилась», никаких слез отчаяния и воплей негодования. Она полна терпения и любви, страха за дочь Ануш и веры в счастливое избавление. Ровно в этом месте в фильм врывается фантастическая, сказочная линия, еще больше подчеркивающая невозможность происходящего. Зазеркалье, белый кролик, Алиса-Ануш – все это не дает зрителю окунуться в бездну человеческого горя и боли, не превращает фильм в документ.
За прошедшие тридцать лет, кроме документального фильма «7 дней ада» и картины Сарика Андреасяна «Землетрясение», ничего о трагических событиях 1988 года снято не было. Будет ли еще?
Кадр из фильма «Спитак»
Вошел в эту воду, и обратного пути не было
– Александр, почему вы взялись за эту тему?
– Тридцать лет – идеальное время. И близко (участники событий все помнят), и далеко (на все можно посмотреть со стороны, с холодным сердцем). Через тридцать лет точно можно снимать кино, не сделав людям больно. Это уже память, а не «здесь и сейчас».
Когда продюсер Елена Гликман предложила стать режиссером фильма «Спитак», я согласился сразу. Прочел сценарий. Он откликнулся во мне. «Мое, надо делать», – думал я. А потом вошел в материал: смотрел документы, читал, встречался с теми, кто там был. Вошел в эту воду, и обратного пути не было.
Мне интересна тема мира и войны. Вот все хорошо, благополучно, вдруг по причинам, которые от нас не зависят, мир становится адом. Человек все теряет, и себя тоже. Землетрясение случается внутри него. Меня эта мысль волновала и будоражила невероятно.
Возникал всего один вопрос – смогу ли? Трудно чужую боль сделать своей, найти точную интонацию, чтобы не сковырнуть рану, но с холодным сердцем рассказать историю.
Режиссер и не имеет права быть участником, он должен оставаться наблюдателем.
Александр Котт
Землетрясение – это личная трагедия. Был город – нет города, был человек, семья – нет. У каждого своя потеря.
Понял, что хочу снять фильм-воспоминание, молитвенное воспоминание, чтобы это были не открытые эмоции – паника, истерика, слезы – а реквием. Хочу рассказать об этом в тишине.
В кино есть множество запрещенных приемов, всякий режиссер знает, на какие точки надавить, чтобы зритель плакал. Мне хотелось создать торжественное воспоминание, сухое и светлое.
Однажды я был на похоронах священника и испытал там странное ощущение. Казалось, все не то что радуются, нет, полны светлой грусти, без трагедии, отчаяния, заламывания рук. Это были совсем необычные похороны. Когда думал над фильмом, то понял: надо создать нечто подобное. Не ковыряться в крови, кишках, не любоваться этим, хотя именно так страшна была реальность декабря 1988 года в Спитаке. Рассказать нужно о другом.
Главным словом тех дней была «тишина». Люди приезжали разбирать завалы, и все эмоции уходили на второй план. Бессмысленно рыдать, стонать, оплакивать, когда, не замечая трупов, надо работать, чтобы доставать живых. Об этом рассказывали актеры, приходившие на кастинг, да и многие участники событий. В «минуты тишины» работы прекращались, техника замолкала, все слушали, не звучат ли стоны, есть ли кто живой под завалами. Про эту минуту молчания и хотелось рассказать.
На сьемках фильма
– Из детства помните что-то о трагедии в Армении? Она лично вас и близких коснулась тогда?
– Не помню ничего, кроме того, что в школе собирали гуманитарную помощь. Соревновались классами, кто больше соберет. И момент соревнования между «А» и «Б» был важнее, чем сама трагедия. Весь наш детский мир тогда помещался в пространстве между домом, школой и двором. Армения для меня была другой планетой. Землетрясение – где-то далеко, не с нами. Может, это и к лучшему. Будь я внутри, вряд ли смог бы снять кино.
– Когда сюжет касается недавней истории, когда мало что в кинематографе сказано о Спитаке, о чем важнее рассказывать: о трагедии республики, ведь тогда же начал разворачиваться конфликт в Карабахе, или о трагедии личности? Что для вас было первично?
– В девяностые годы я был в Карабахе, я сознательно не трогал этот сюжет. Это отдельная и страшная история. Может быть, прозвучит наивно, но мне важнее было сказать о дружбе народов. СССР, этот монстр, империя разваливалась в те годы на куски, но даже едва дыша, в момент трагедии все республики объединились, кинулись помогать Армении. Самолеты летели на помощь, не видя границ. Есть кадр с рисунком на стене. Там представители 15 республик стоят, взявшись за руки. И этот рисунок вдруг дает трещину. Я хотел подчеркнуть, что у людей, пусть связи между ними рушились на глазах, была взаимопомощь.
Я много думал, неужели только трагедия может объединить людей? И вот это словосочетание «дружба народов», которое сегодня звучит смешно и простодушно, которое и произносить осмысленно сложно, тогда было актуальным невероятно. Оно имело вес, смысл, ныне утраченный. У нас в фильме все говорят на родном языке – армяне, грузины. Мы сознательно сделали это.
Вообще, это был последний вздох империи, на фоне которого масштабно звучала личная трагедия.
Парадокс, но когда думаешь, что во время Великой Отечественной войны погибло 20 млн, произносишь цифру, и она лишь страшная цифра. Когда говоришь, что на войне погиб брат деда, дед, отец, когда знаешь погибшего, связан с ним через пуповину, то испытываешь личную боль. 25 тысяч погибших при землетрясении – гигантские цифры. Но они сухой звук, статистика, по сравнению с конкретной трагедией, от которой просто больно.
– У главного героя есть прототип?
– Нет, это собирательный образ. Многие скажут: «Да это конкретный человек!» Сколько таких, которые уехали в поисках лучшей жизни и вернулись на родину в поисках себя?! Дом – не просто здание, это метафора родины. Любой из нас пытается вырваться, чтобы однажды осознать, что лучше места, чем там, где мы родились, не бывает. В Армении сейчас армян меньше, чем во всем мире. И пусть они рассеяны, но помнят о своей стране.
Кадр из фильма «Спитак»
Можно пощекотать нервы зрителю, но что сделать главным
– В 1989 году Шарль Азнавур посвятил землетрясению песню. Больше недели она не покидала хит-парады. Это был его вклад в помощь родине. У вас не было идеи включить ее в фильм?
– Во-первых, песня Азнавура – самостоятельное произведение. В нашем фильме она смотрелась бы концертным номером. Во-вторых, это был бы тот самый запрещенный прием. Наконец, я с трепетом отношусь к Азнавуру. Обратись мы к нему, боюсь, пришлось бы снимать фильм про Азнавура.
Мы попросили помочь Сержа Танкяна, вокалиста System of a Down. Талантливый музыкант и американский композитор по происхождению тоже армянин. Есть такой эффект. Армяне, которые живут не в Армении, очень эмоционально подключаются, когда дело заходит о помощи родине. А еще я не раз встречал в Лос-Анджелесе таксистов-армян, которые рассказывают с невероятной теплотой о родственниках, которые у них остались там… Кажется, в случае с Танкяном сработало что-то такое.
Он приезжал в Армению, мы показали ему фильм, предложили сотрудничать, он легко согласился. Работать было непросто. Все-таки он звезда. Не сразу его и меня все устраивало. Вместе искали точки соприкосновения, а когда нащупали язык, кажется, нам удалось вдохновить друг друга. Это было интересное сотворчество.
– Фильм-катастрофа – это киноаттракцион. Но ваша катастрофа – чья-то реальность, боль, беда. Каким языком можно, а каким нельзя рассказывать о таких вещах?
– «Спитак» все-таки не фильм-катастрофа. В фильме зритель видит буквально один кадр, когда рушится стена кинопавильона. Катастрофа уже случилась. Наша история о том, что произошло через секунду после. Это важный момент для меня как для режиссера. «Спитак» не жанровое кино, не фильм-развлечение. Бывают хорошие примеры таких фильмов, где тебе и катастрофу покажут, и личное переживание. Правда, такие фильмы по настроению всегда ближе к компьютерным играм.
Можно пощекотать нервы зрителю, дать ему пережить момент, когда рушится здание и герой в последнюю секунду успевает выскочить… Но перед режиссером всегда стоит вопрос: что сделать главным? Удивить масштабами и яркостью картинки или поставить человека перед проблемой?
Если про «Спитак» напишут – это реквием, согласитесь, зритель просто не пойдет его смотреть. И это понятно. Кому интересно платить деньги, чтобы соучаствовать в чужой беде?!
Еще хуже обмануть зрителя ярким трейлером, чтобы он после просмотра вышел разочарованным. Поэтому сразу говорю: «Спитак» – не фильм-катастрофа.
На сьемках фильма
Есть прекрасный пример – «Спасти рядового Райана» – идеальное сочетание экшна, «аттракциона» и личного пути героя Тома Хэнкса по фронтовым дорогам. Это образец, в котором все сбалансировано: зрительский эффект, накал, масштабные сцены и простая история рядового.
Но я сам себя оградил от задачи снять фильм-катастрофу и аттракцион, хотя бы потому, что для этого нужен колоссальный бюджет, которого нет. Делать дешево и плохо – заведомо вызвать упрек и смех зрителя.
– В фильмах о войне очевиден враг. Этот плохой, тот хороший, вот этот вообще виноватый. В землетрясении не виноват никто. Однако ваши персонажи, в том числе Гор, винят себя в произошедшем, будто они и есть причина землетрясения? Почему?
– У меня был фильм «Брестская крепость». Там практически нет немцев. Они просто некая темная сила. И люди в фильме борются сами с собой, со своими мыслями и переживаниями. В «Спитаке» была возможность показать антагонистов. История этой катастрофы позволяет и так развернуть сюжет. Но я сознательно ушел от этого и попытался вскрыть антагониста внутри человека.
Главный герой Гор борется сам с собой. Это не значит, что он хороший или плохой, нет. Его человеческое сердце – поле боя, на котором борется дьявол с Богом.
Я не хотел показать зрителю виновного в трагедии разрушенной семьи, не хотел рассказывать об обстоятельствах, которые могли быть тому причиной. Стояла задача изобразить человека, который ведет войну с самим собой. Гор винит себя в попытке разорвать родовые связи, в том, что уехал от родных, не был с ними, когда им тяжело.
На сьемках фильма
Слова Католикоса – не игра в религию
– В фильм вписаны кадры выступления Патриарха Армении. Время – 1988 год, страна – СССР. Сегодня обращение Патриарха к верующим в ситуации трагедии, может быть, и общее место, но тогда… Как эта сцена появилась в фильме? Почему? Зачем?
– В Армении все это было, и, как оказалось в процессе работы над фильмом, там религиозные связи не так разрушались, как были они разрушены в центральной России. В конце 80-х годов слово Католикоса всех армян Вазгена I было важным, после трагедии выжившие потянулись к храмам. В республику тогда прилетели многие, Горбачев, например, а слышали все голос Католикоса.
В момент трагедии люди задаются вопросами: «Почему я? Чем виноват? Почему погибло невинное дитя, не совершившее ни одного плохого поступка? Почему младенец остался сиротой?» С этими вопросами люди идут не к генеральному секретарю, а в церковь. Знаменитое, транслировавшееся по республиканскому телевидению выступление Католикоса многое объяснило людям. Его проповедь успокоила и вдохновила армян.
Кадр из фильма «Спитак»
– Вы проводили актерский кастинг в Армении и привлекали к съемкам людей, которых трагедия коснулась непосредственно, а обсуждали с ними выступление Патриарха?
– На пробах мы просили людей делиться воспоминаниями. Они не играли, они вспоминали то время, день. Их воспоминания вдохновляли меня. Но про выступление Патриарха я не спрашивал. Идея вставить его в фильм возникла на этапе монтажа. Практически случайно мне прислали запись. Я понял, что это невероятная удача. Без этого видео фильма просто не будет.
– Не боитесь, что упрекнут в спекуляции на религиозной теме?
– Нет. Вообще. Это не может быть спекуляцией, потому что слова, которые звучат в фильме, настолько точны, пронзительны, об Армении и армянах. Католикос – не переодетый актер, не ряженый. Это документальные кадры выступления Патриарха на телевидении. Его слова – простые и космические, а не игра в религию. И нам удалось их вписать в канву фильма.
– В чем миссия фильма?
– Меньше всего хочется морализаторства. Память, вот главное. Хочу, чтобы зрители посмотрели фильм, чтобы одни узнали про эту историю, другие – вспомнили. Миссия очевидна – чтобы помнили.