«Стою в дурацком костюме, а на меня смотрят 800 человек». Как умер артист «Ленкома» и родился священник

В «Ленкоме» сказали: «Захаров дает добро, приезжай!»

— Каждое приключение под названием жизнь начинается с детства. Каким оно было у вас?

— Семья у меня очень простая. Мама долгое время работала золотошвеей в военном ателье. Затем, чтобы быть ближе к семье, к детям, она оставила эту работу и устроилась газовым оператором в котельную нашего же дома. И с этим связаны очень светлые воспоминания моего детства. Когда, бывало, долго-долго гоняешь по улице, а потом устанешь, прибежишь вниз, в ту самую котельную, к маме — а там всегда тепло и на газовой горелке варится картошка. Мы с мамой всегда были очень близки.

Папа работал на заводе, сначала простым электриком, потом стал начальником транспортного цеха. Отец был коммунистом, вступил в партию еще на фронте во время войны. Хотя в детстве он прислуживал в алтаре и всю жизнь помнил наизусть некоторые молитвы. 

Крестили меня мама с бабушкой сразу после рождения. Мама ничего не боялась. 

Вот так счастливо я начал свой жизненный путь. Когда откручиваешь назад все события и обстоятельства прошедших лет, то понимаешь, что благодать Божия и Ангел-Хранитель всегда были рядом.

— А как открылась актерская страница вашей жизни? Каким образом ученик старших классов Юра Зеленин оказался на сцене МХАТа рядом с легендами театрального искусства?

— Я был пионером с голубыми глазами, зычным голосом, задорным характером и подходящей биографией — из простой семьи. Из-за этого меня отправляли на всевозможные пионерские мероприятия и слеты, где я бодрым голосом рапортовал от имени 25 миллионов юных ленинцев страны обо всех достижениях и успехах. 

Постепенно начал принимать участие в пионерских радио- и телепередачах. Я оказался в этой среде случайно, не имея еще никаких актерских амбиций. Но именно там я подружился с ребятами, которые мечтали об актерской карьере. Они мне сказали: «А давай с нами!» И после 8-го класса я поступил в экспериментальную 232-ю театральную школу Москвы. Мы пропадали в школе целыми днями. Это была практически профессиональная работа. Участвовали в массовках «Ленкома». 

Протоиерей Георгий Зеленин

Как раз в это время, в октябре 1975 года, режиссер Евгений Радомыслинский искал молодых актеров для спектакля «Уходя, оглянись», который он ставил во МХАТе. Так я сыграл свою первую роль на сцене Художественного театра. Это был очень камерный, теплый, человечный спектакль с чудесными артистами — Анастасией Платоновной Зуевой, Александром Калягиным, Ириной Мирошниченко, Николаем Пеньковым. Моего младшего брата в пьесе играл Миша Ефремов. Домашняя история московской коммуналки. Это было мне очень понятно, ведь я тоже жил в коммунальной квартире.

Спектакль этот стал началом моей профессиональной творческой карьеры. А у театра есть такая специфика, что если ты там уже оказался и выяснилось, что ты более-менее органичен и можешь быстро заучивать большое количество текста, то ты очень быстро врастаешь в репертуар. Потому что в театре часто бывают какие-то срочные вводы, когда необходимо заменить артиста, уехавшего на съемки или по каким-то другим причинам вынужденного пропустить спектакль.

У меня так и получилось, что я очень быстро врос в репертуар МХАТа и «Ленкома». И, когда учился в институте, часто случалось так, что в один день я играл три спектакля, причем два из них одновременно. Спасала разница во времени выхода на сцену. Иногда приходилось прямо в сценическом костюме — благо недалеко — бегать между театрами. 

В 1983 году я закончил Щепкинское училище, и пришло время определяться. Я очень хотел поступить в труппу МХАТа. Но когда пришел к Олегу Николаевичу Ефремову на разговор, случилось нечто непредвиденное. Сложно объяснить, что это было — то ли молодое тщеславие, то ли глупость, то ли Промысл Божий. Олег Николаевич, выслушав мою просьбу, ответил, что пока не может взять меня в труппу, но может взять на договор. Разницы большой не было, но именно в ту минуту меня обидело такое предложение, потому что я к тому моменту сыграл уже в половине репертуара театра. 

И надо же было такому случиться, что сразу после разговора с Ефремовым мне позвонили из «Ленкома», который тогда находился на гастролях в Ленинграде, и предложили срочно заменить актера, сломавшего руку, в спектакле «Юнона и Авось». Ввод был срочный и сложный. Я объяснил звонившему мне заведующему труппой, что мне как раз после окончания института нужно что-то решать с театром, а иначе какой смысл ехать на замену, тем более что у меня спектакли во МХАТе. Он сказал: «Сиди у телефона, жди, пойду говорить с Марком Захаровым». Потом перезвонил и сказал: «Захаров дает добро, приезжай». Так я оказался в труппе «Ленкома».

После экзамена по актерскому мастерству. Щепкинское училище. Отец Георгий – крайний слева

В жизни так бывает, что тебя ведет что-то не зависящее от твоего желания и воли. В те годы МХАТ не так часто выезжал на гастроли, как «Ленком». А с «Юноной и Авось» и еще одним музыкальным спектаклем «Звезда и смерть» мы объездили полмира. Именно это позволило мне познакомиться с Русской Зарубежной Церковью, и начала складываться уже совсем другая история, которая привела к рукоположению и переезду в США. 

Случилось бы все именно так, если бы Олег Николаевич Ефремов ответил мне в тот день согласием?

«При подготовке к спектаклю пришлось всерьез читать Библию»

— Как вы пришли к вере? Что заставило в вихре молодости и яркой театральной жизни перевести взгляд на Церковь?

— Когда мне было лет 12 или 13, в Москве проходил церковный Собор. Видимо, между заседаниями Собора или после его окончания был какой-то торжественный банкет, который устраивали в ресторане «Прага». И я совершенно случайно оказался в тот день возле этого ресторана. На улице стояла большая очередь машин, из которых выходили седовласые, совершенно необычные для тех лет люди в белых и черных клобуках. Я помню, стоял как завороженный и смотрел на них. Конечно, я видел священников и раньше, но в тот момент я смотрел на них с замиранием сердца и каким-то невысказанным чувством, будоражащим изнутри.

Потом, когда мы учились в театральной школе, частенько прибегали в церковь на Пасху, на крестные ходы. Конечно, мы не были воцерковленной молодежью, но наша школа отличалась некоторым свободомыслием.

Несколько лет спустя, уже в институте, у меня случилось обострение хронической болезни, которое поставило меня на грань жизни и смерти. Хочу, пользуясь случаем, помянуть Виктора Сергеевича Апарина — хирурга, который спас мне жизнь той ночью, когда я был доставлен в ближайшую больницу и счет шел на минуты. 

Свое обещание я исполнил почти — первым местом, к сожалению, все же оказался театр. У меня тогда еще не было замены в спектакле «Уходя, оглянись», и после выписки из больницы пришлось срочно выходить на сцену. Я тогда еще ходить толком не мог, под меня перестроили мизансцены, и, держась за декорации, я отыграл спектакль. А на следующий день поехал в церковь. И это стало началом другой истории, которая многие годы развивалась параллельно с театром, но по-настоящему не была открыта для окружающих. 

Еще одной важной вехой стало для меня участие в замечательном спектакле «Вор» по пьесе польского драматурга Мысливского, который шел у нас в «Ленкоме» и, к сожалению, остался мало резонансным. Отца трех сыновей в пьесе играл Евгений Павлович Леонов. Младшего сына — Андрюша Леонов. Но после ухода Андрея в армию эту роль стал играть я. 

После прогона спектакля «Вор» в гримерке

Суть спектакля в следующем — ночь, польская деревня. Только что закончилась война. На своем поле крестьянин ловит вора, который воровал у него картошку. И в течение ночи над вором происходит самосуд, во время которого члены семьи занимают разные позиции и обнажаются острейшие внутрисемейные проблемы. По ходу спектакля постоянно читается Библия, которая лежит на столе, и герои пытаются найти в ней ответы. Но выясняется, что мера понимания Писания у этих людей совершенно разная, они пытаются оттуда достать все, что им нужно, в том числе оправдать наказание и убийство. И отец семьи косноязычно пытается им объяснить, что это не так, что вы неправильно все понимаете. Он пытается толковать библейские тексты. В финале самый невинный младший брат погибает непонятно от чьей пули. И только жертва — гибель младшего сына — позволяет все расставить на свои места, примирить разорвавшуюся изнутри семью. 

К слову сказать, среднего сына в этом спектакле сыграл ушедший в прошлом году Виктор Проскурин. Хотя мы с Витей были знакомы и раньше, но особенно тесно подружились именно во время этого спектакля. Это оказалось дружбой длиною в жизнь. Накануне смерти он позвонил мне из больницы. Позвонил, как всегда, посреди ночи — за последние 30 лет он так и не смог привыкнуть, что живет на восемь часов раньше меня. Как писал драматург Михаил Светлов, дружба — понятие круглосуточное! 

Виктор Проскурин

Как я потом понял, Витя звонил прощаться… Никогда так много мы не вспоминали нашу гримерку, спектакли. Никогда еще с такой щемящей подробностью не вспоминали дядю Колю Скоробогатова, Мишу Поляка, Сашу Абдулова, Юру Астафьева, Пашу Смеяна, Евгения Палыча Леонова, Колю Караченцова, Виллора Кузнецова, Володю Белоусова, Олега Янковского и других, к встрече с которыми он, как я понимаю теперь, готовился. Говорили и о том, что навсегда останется только между друзьями, особенно когда один из них священник, и что не предназначено никому, даже самым близким людям. Как я теперь понимаю, это не предназначалось и мне, но Тому, Кто встретил Витюшу в день его смерти. Его гениальная актерская интуиция привела на исповедь — пусть без аналоя и епитрахили, и пусть он не услышал от меня тогда «прощаются и разрешаются тебе грехи твои», но верю, что он услышал это через сорок дней от Того, Кто прощает и разрешает… 

«Настольную книгу священнослужителя» увидел у драматурга МХАТа

— Я не могу не вспомнить еще двух моих друзей, оказавших огромное влияние на мою жизнь. Это поэт, переводчик, драматург Владимир Степанович Шацков и художник Сергей Симаков. Мы все вместе ходили в храм Воскресения Словущего, вокруг которого тогда собиралось много творческой московской интеллигенции.

С драматургом Владимиром Шацковым мы познакомились во МХАТе. Он не был диссидентом в привычном понимании этого слова, но он не шел проторенными путями. У него дома была потрясающая библиотека, в том числе и духовная. Я там в первый раз увидел «Настольную книгу священнослужителя». Он ей часто пользовался как справочным материалом. Для московского интеллигента он обладал высшей степенью воцерковленности, насколько это можно было тогда представить. Его дом был удобно расположен возле театра, я практически каждый день бывал у него после репетиций. Мы были как отец и сын.

Слева направо: Юрий Зеленин, драматург Владимир Шацков, художник Сергей Симаков

Володя вообще был центром притяжения для многих. Он оказал влияние на второго моего близкого друга — художника московской «двадцатки» Сергея Симакова («Московская двадцатка» — группа московских художников-нонконформистов 70–80-х годов. — Примеч. авт.). Можно легко отследить, как в своем творчестве Сергей эволюционировал от собственного язычества к христианским сюжетам. Да и сама «московская двадцатка» была тем культурным бульоном, в котором варилась большая часть московской интеллигенции 80-х годов. 

Сейчас Сережа Симаков — отец Рафаил, настоятель храма Архангела Михаила под Угличем. Когда много лет спустя я приезжал в Россию, друзья свозили меня к нему. Это была встреча на разрыв аорты. 

«В этот момент во мне умер артист»

— Как возникла мысль уйти из театра?

— В этом мне очень помог «Гамлет». Он сыграл большую роль в понимании моих внутренних процессов. Я участвовал в двух постановках «Гамлета» — Андрея Тарковского и Глеба Панфилова.

В первом случае мне было лет 17–18. Я даже не до конца осознавал, в чем принимал участие, не понимал всю глубину пьесы. Второй раз, в конце 80-х, я играл скромную роль Вольтиманда, английского посланника, в постановке Глеба Панфилова. Глеб Анатольевич, когда мы начали репетировать спектакль, собрал весь состав и попросил артистов высказать свои суждения по поводу пьесы. Это дало мне возможность по-другому подойти к произведению — осмыслить его с духовной точки зрения. 

Дело в том, что Дания была одной из последних стран в Европе, которая приняла христианство. Соответственно, Гамлет — это первое или второе поколение христиан в этой стране, ему только предстояло принять христианство и перебороть языческое начало в самом себе. Это главный конфликт пьесы. Когда начинаешь под этим углом читать произведение, тогда начинаешь его по-настоящему понимать. 

Получается, что Гамлет, приехавший из Виттенберга, где он учился в университете, начинает свой знаменитый монолог с цитаты из Парменида, которая, очевидно, была знакома Шекспиру. И тогда смысл монолога становится ясен — он в том, что вся эта древнегреческая философия, которой учили Гамлета, не дает ответа, что ему делать сейчас, какие решения он, сегодняшний христианин, должен принять. 

Все это мы обсуждали в «Ленкоме» во время подготовки к спектаклю. Какое отражение это нашло в постановке, трудно сказать, но в моей личной судьбе это сыграло большую роль. Потому что окончательное и твердое решение уйти из театра было принято именно во время спектакля «Гамлет», когда я стоял на сцене в ожидании своего монолога. 

Я очень хорошо помню этот момент — у меня произошло что-то вроде расслоения сознания. Это было похоже на сцену из какого-то дурного кино, когда душа отделяется от тела и человек смотрит на себя со стороны. И что я увидел? Стою в каком-то дурацком костюме, на меня смотрит около 800 человек, и через несколько секунд я буду произносить слова, которые ко мне не имеют абсолютно никакого отношения. Вся абсурдность этой ситуации представилась мне очень явно. Именно в этот момент во мне умер артист. 

После этого актерской профессией заниматься всерьез я уже не мог, у меня все время присутствовал ироничный взгляд на себя. С этого момента я начал искать возможности по-другому выстроить свою жизнь. 

«Счастье христиан — оставаться свободными в любых обстоятельствах» 

— Как произошло ваше знакомство с Русской Православной Церковью Заграницей (РПЦЗ)?

— Когда я собирался на очередные гастроли, я спрашивал у московских священников, куда можно пойти в том или ином городе, стране. И они всегда отвечали — ни в коем случае не ходи в храм Московской Патриархии, только в РПЦЗ.

— Потому что Московская Патриархия обязана была отчитываться перед КГБ?

— По крайней мере, так предполагали московские священники и хотели оградить меня от возможных неприятностей.

— А возникали вообще когда-нибудь проблемы с КГБ? С актерами на гастроли всегда ведь ездил наблюдающий из органов?

— Персонально у меня нет. Единственный момент был, когда сотрудник КГБ спросил, почему я все время ношу крест. Но объясниться с ним было очень легко, потому что мы на гастроли в основном ездили со спектаклем «Юнона и Авось» — а там все танцевали с крестами, это была часть сценического костюма. Я объяснил, что, будучи человеком рассеянным, если сниму, то обязательно потеряю. Больше вопросов он не задавал.

— Когда вы объявили о своем решении уйти из театра, как это было воспринято родными и друзьями?

— Это потрясло практически всех, даже родителей. Но то, что было шоком для большинства окружающих, не стало им для меня. 

Дистанция между принятым решением и его осуществлением составила больше трех лет. Все эти годы я работал в театре, снимался в кино, но параллельно текла другая жизнь, скрытая от большинства. Во время гастролей я выполнял поручения Церкви, привозил письма, передавал посылки. Формировался совершенно другой круг знакомых, который никакого отношения к театру не имел.

— Почему вы решили поступать именно в семинарию в Джорданвилле, в Америке?

— В Загорской семинарии в те годы студенты были скорее на положении курсантов военных училищ. Но так как я тогда раздумывал о монашестве, то мне хотелось учиться в семинарии, где семинаристы находятся на положении послушников. В СССР таких духовных школ тогда не было. Кроме того, у меня был недолгий опыт наблюдения за жизнью Загорской семинарии. И, надо сказать, я ощутил себя там, как инородное тело. Это была тяжелая среда, не моя.

О Джорданвилле я узнал от владыки Марка, митрополита Берлинского и Германского, в 1987 году, когда мы были на гастролях в Мюнхене. А планы гастролей тогда составлялись задолго, поэтому я знал, что в районе 1990 года у нас планируются гастроли в Америку. Так у меня появилась цель и тайная мечта.

— Для того, чтобы настолько радикально поменять свою жизнь, нужна большая доля смелости. Где ее взять? Поделитесь рецептом, пожалуйста.

— Величайшее счастье христиан — оставаться свободными в любых обстоятельствах. Надо научиться любые обстоятельства жизни, включая поражения, обращать в победы. 

— Прошло много лет после вашего ухода из театра. Чувство сожаления о принятом решении когда-нибудь проскальзывало в душе?

— Никогда! Совершенно искренне говорю. Более того, мне долгие годы снился один и тот же кошмарный сон — что я опаздываю на выход в спектакле. Только недавно перестал сниться. 

Даже если опустить какие-то возвышенные вещи, связанные со священническим служением, чисто с практической точки зрения, без лукавства, состояние человека, занимающегося актерской или другой творческой деятельностью — это состояние всегдашнего непокоя. Дело даже не в неуверенности в завтрашнем дне, получишь ты какие-то роли или нет. Тут как раз все не так уж и сложно, потому что если человек активный, то всегда сможет найти, чем заниматься — озвучка, концерты, радио. То есть всегда можешь себя реализовать, но это требует постоянного состояния непокоя, это гонка на выживание.

Отец Георгий в своей бывшей гримерке «Ленкома»

Несколько лет назад я приехал с младшей дочерью в Москву, и мы пошли с ней на спектакль в «Ленком». Хорошо, по-захаровски поставленный спектакль, костюмы, юмор. После того, как опустился занавес, мы зашли за кулисы. Дочь увидела известных артистов, многие меня узнали, бросились приветствовать, общаться. И дочка, под впечатлением от этих встреч, эмоций, спектакля говорит: «Папа, ну как ты мог всю эту феерию променять на нашу скучную жизнь?» Я, смеясь, говорю: «Катя, то, что тебе нравится, оно мне уже разонравилось». Но это как во всем — есть парадные вывески, а есть реальная внутренняя жизнь. И они всегда не совпадают.

Захаров сказал мне: «Я поздравляю вас с вашим выбором!»

— А как воспринял ваш уход из театра Марк Захаров?

— Когда во время гастрольной поездки в Америку я поступил в семинарию, об этом знали только я, Марк Анатольевич и Леня Громов, замечательный артист, с которым мы жили в одном номере (позже он стал моим крестником). У меня возникла необходимость задержаться в США на несколько дней, чтобы окончательно оформить документы. Я пришел к Захарову с обещанием, что, хоть и на несколько дней позже труппы, но я обязательно вернусь в СССР, никого не подставлю. Он сказал мне: «Юрий Иванович (он имел обыкновение обращаться к людям по имени-отчеству), если надо, я вас освобожу от последних спектаклей на гастролях, чтобы вы могли успеть устроить все дела, но давайте вернемся все-таки вместе. И я поздравляю вас с вашим выбором!» 

Мы действительно вернулись в СССР вместе. А когда мне нужно было снова выезжать в Америку, уже на учебу, и возникли некоторые проблемы с билетами и документами, он сильно мне помог. На прощание в театре у нас состоялся очень хороший разговор. 

Я очень ему благодарен за атмосферу на репетициях, особенно когда выпускались спектакли, носившие философский характер. Захаров очень любил работать с артистами, которые могли выражать свои мысли. У него были свои пути духовного развития. На репетициях часто можно было услышать имена философов, которых он в тот момент читал, например, Лосского или Бердяева. Он порой начинал их цитировать. 

Хотя его обвиняют в конформизме, еще каких-то вещах, но на протяжении всей своей творческой жизни он развивался — никогда не стоял на месте, никогда не был сторонником какой-то догмы. 

Когда я приезжал в Москву уже священником, у нас было несколько очень сердечных встреч. В моей личной судьбе, в моей памяти он остался очень порядочным человеком. И, как мне казалось по последним нашим встречам, он совершенно очевидно заглядывал за ту грань, которую скоро предстояло ему перейти, в нем была видна внутренняя работа по переосмыслению жизни, покаянное чувство. 

«Миша себя казнит намного больше, чем его могут наказать»

— Не могу не спросить про Михаила Ефремова, с которым вы играли на сцене МХАТа. Вы дружили?

— В молодости — очень. Я немного старше его. Когда Миша организовывал «Современник-2», он приглашал меня на спектакли. Ему, как мне казалось, было важно услышать мое мнение. Потом, когда я уехал, мы прервали общение. И виделись всего два раза после этого. Один раз, когда я приезжал в Москву, другой — когда он был с гастролями в Нью-Йорке. 

Я должен сказать, что в личном плане Миша очень хороший человек. У него много человеческих талантов — он очень добр и очень честен, как ни странно это прозвучит после всей этой истории. И я уверен, что то, что он совершил, он переживает больше, чем кто-то может даже представить. А все, что происходило на суде со всеми этими исками… я думаю, это был момент слабости и страха, которые присущи всем людям и которым он поддался в те дни. Но то, что это абсолютно не органично его существу, я могу сказать совершенно точно. Органичен он был как раз в тот момент, когда изначально признавал свою вину. Тот Миша, которого я знаю, он сейчас себя казнит намного больше, чем его могут наказать власти. 

Это трагедия двух семей. Мы не знаем путей Божиих, но иногда так бывает, что Господь проводит человека через страшные, но необходимые испытания ради его спасения. Уверен, что и для несчастной жертвы той аварии Господь найдет достойное место в Царствии Своем. А с Мишей у Господа будет свой разговор, свой суд Божий, который будет зависеть от той степени покаяния, которую он сейчас несет.

«Актеры, как правило, хорошо исповедуются»

— Актерская профессия неразрывно связана со стремлением к славе, успеху. Насколько эти чувства вписываются в матрицу христианского мировоззрения?

— Конечно, тщеславие положено в основание этой профессии, я в этом глубоко убежден. Если человек вполне не обладает этим качеством, он вряд ли станет артистом или достигнет большого успеха в профессии. Именно поэтому столько трагедий случается внутри актерского ремесла, когда это чувство остается не удовлетворенным.

Отец Георгий Зеленин и актер Дмитрий Певцов. 2019 г.

Но что я могу сказать совершенно точно, так это то, что профессиональные актеры, как правило, очень хорошо исповедуются. Потому что навык разбираться во внутренних проблемах персонажа, которого нужно играть, помогает актеру точно так же копаться внутри себя, объяснять мотивации своих поступков. 

То есть, с одной стороны, некоторые качества, необходимые для актерской профессии, губительны для христианина, а с другой стороны — наоборот, актерство помогает установить отношения с Творцом.

— Легендарная актриса МХАТа Анастасия Зуева, с которой вы вместе играли в спектакле, вспоминая свои репетиции со Станиславским и критикуя поставленный в 80-х годах спектакль «Живой труп» по пьесе Льва Толстого, писала в журнале «Театральная жизнь»: «Станиславский и Толстой искали изюминку в человечности души, а не в греховности человека». На ваш взгляд, не стало ли выпячивание греха способом произвести эффект на современного зрителя?

— Насчет статьи — я раньше о ней не слышал. Хотя Анастасия Платоновна в этом очень узнаваема — она умела формулировать. Но тут я хочу зайти с двух сторон. С одной стороны, театр, как и церковь — не лавка древностей. Церковь, несмотря на свою историчность, должна оставаться живой, реальной. То же самое, во многом, касается театра — там форма может меняться хоть каждый день, там она точно не важна, но суть театра, его целеполагание — должны оставаться неизменны. В классическом понимании древнегреческого театра — это катарсис, духовное очищение через сострадание, сопереживание. И если театр не несет в себе гуманистического, жизнеутверждающего и обновляющего начала, а только прячется за внешние штучки, призванные вызвать нездоровый интерес и привлечь к себе внимание, то тогда, это мое глубокое убеждение, театр становится ненужным. Опять же, это вовсе не означает, что он должен становиться скучным, пыльным, одинаковым. 

Мне бы очень хотелось, когда появится возможность, смотреть и обсуждать со своими прихожанами хорошее кино. Может быть, это даже полезнее, чем катехизация для взрослых. Потому что вера должна иметь прикладной характер. Нельзя становиться христианами только на два часа, когда приходишь в церковь. Вера должна распространяться и на поход в магазин, и на то, что ты смотришь и слушаешь.

— Какие фильмы вы бы в первую очередь посмотрели вместе с прихожанами?

— Для начала два или три фильма Тарковского. Мне лично очень нравится «Иваново детство», но с прихожанами я бы посмотрел в первую очередь «Андрей Рублев», «Солярис» и «Жертвоприношение». Обсудил бы еще как минимум первую часть фильма «Монах и бес». И «Остров» Павла Лунгина.

— Вы назвали много фильмов Андрея Тарковского. Вы знали его при жизни, играли в его спектакле. Каким он вам запомнился? 

— Не случайно существует такое выражение, что не важно, как жил, главное — как умер. А конец жизни Андрея Арсеньевича был просто потрясающим, такого конца можно пожелать каждому православному христианину. И я могу об этом свидетельствовать совершенно ответственно.

«Солярис»: Андрей Тарковский о тайне Андрея Рублева

Подробнее

То, что Андрей Тарковский был очень честным, внутренне ищущим человеком, знают многие. Достаточно даже просто посмотреть его фильмы. Но мало кто знает, как он провел последние дни своей жизни. Когда выяснилось, что у него рак — а он умирал во Франции — перед смертью он исповедовался митрополиту Антонию (Блюму), который приезжал к нему в госпиталь несколько раз. Его последние дни были полны покаяния, разговора с Богом. 

Когда я был у них дома в Париже в 1988 году, то видел посмертную фотографию Андрея Арсеньевича, которую его жена Лариса, кажется, никогда не публиковала — он умер с Евангелием и с крестом в руках. Образ его смерти — это главное свидетельство того, что он прожил свою жизнь не напрасно. 

«Моя жена была первой русской балериной, которую Барышников взял к себе в труппу»

— Вы упоминали, что еще до поступления в семинарию всерьез думали о монашестве. Сейчас у вас жена и трое детей. Что заставило изменить курс?

— Перемена курса произошла уже в семинарии. Был в Джорданвилле такой отец Гурий, мы ему исповедовались. Сидим мы как-то с ним на скамеечке, и он мне говорит: «О нет, монашество — это не твое. Тебе жену искать нужно». 

Надо сказать, я далек от каких-то прелестных размышлений о том, что в монастыре обязательно живут духоносные старцы. Но отец Гурий был опытным священником — и вот в этом ключ. Когда столько людей проходит перед тобой, ты уже видишь, что человек из себя представляет. Это как опытный врач, который практикует много лет — он уже гипотетически может предположить заболевания человека, которые потом подтверждаются анализами. 

— Итак, отец Гурий «прописал» вам женитьбу.

— Да. Моя жена — балерина, на момент нашего знакомства она танцевала в Нью-Йорке в ABT (American Ballet Theatre) и была достаточно успешна в профессии. Из моей прошлой жизни нас многое роднило. 

Отец Георгий и матушка Инна

У нас не было объяснения в любви в классическом понимании, как это рисуют в кино. Решительный разговор произошел на крыше Метрополитен-музея. В тот день все располагало к романтическому настроению, и предложение было озвучено довольно спонтанно. Но мой первый вопрос был не «Любишь ли ты меня?», а другой — «Хотела ли бы ты стать матушкой?». Для меня это было главное, и если бы я услышал отрицательный ответ, то следующего вопроса могло и не последовать (улыбается). Но она ответила положительно. 

— Матушка Инна не жалела, что ушла из театра?

— Нет… Но я не уверен, что правомочен отвечать сейчас на этот вопрос. У нее тоже есть своя внутренняя жизнь, свои оценки. Но я думаю, что нет. 

Инна, еще будучи юной девушкой, оказалась в Америке. В те годы Михаил Барышников, который был художественным руководителем American Ballet Theatre, русских балерин не брал вообще, принципиально. И она стала первой русской балериной, которую он, несмотря на свой принцип, взял в труппу. 

Произошло это вот как. Когда Инна с семьей приехала в Америку, чтобы не потерять балетную форму, она стала брать частные классы. Ее заметил приятель Барышникова и на следующий класс позвал Михаила, чтобы тот посмотрел на нее. Барышников наблюдал за Инной, потом подошел и долго с ней разговаривал. В конце разговора не выдержал и спросил: «Ну, что ты молчишь? Ты хочешь работать у меня или нет? Почему ты не просишь?» Но она такой человек независимый, с твердым характером, просить она не будет. 

Я искренне жалею, что не смог дать ей то, чего она была достойна. В этом смысле, это ее жертва, которая была принесена семье и Церкви.

За все годы нашего брака у нас никогда не было времени, которое мы могли бы провести вместе, никаких романтических путешествий, отпусков. Священник вообще себе не принадлежит. И здесь я ощущаю какую-то внутреннюю вину перед ней, хотя изменить ничего не могу. 

— Как людям понять, созданы ли они друг для друга?

— Огромная проблема современного мира — когда люди слишком долго встречаются, хотят проверить друг друга. Мое глубокое убеждение, подтвержденное опытом — и тут я обращаюсь, главным образом, к мужчинам — если ты собираешься жениться и встретил достойную девушку, которая соответствует твоему пониманию того, какая должна быть жена, то тянуть и медлить ни в коем случае нельзя. Особенно когда тебе около 30. Иначе лукавый обязательно устроит так, что расстроит твои самые благие намерения. 

В конце концов, нет идеальных людей. Сколько бы ты ни присматривался, в браке картинка все равно не совпадет с твоими представлениями, все равно придется привыкать, смиряться, притираться. Брак для этого и существует — мы смиряем и смиряемся сами, изменяем и изменяемся сами. Это созидательный и обоюдный процесс. 

Кто-то возразит мне, что слишком быстро женился, и брак распался. Так тоже бывает, но это обычно свойственно ситуациям, когда человек женится в очень юном возрасте. Здесь я бы вообще не советовал вступать в брак, пока еще нет чувства элементарной ответственности и возможности содержать семью. 

И, конечно, худшее основание брака — это страстное чувство. Нужно подождать, когда пройдет этот угар. Но как только он прошел — действовать нужно мгновенно. 

«Первоиерарха РПЦЗ я застал на кухне — он чистил картошку»

— Насколько комфортным было для вас оказаться в Русской Православной Церкви Заграницей? Ведь в эмиграции существовало и существует поныне недоверчивое и порой даже негативное отношение к людям, приехавшим из Советского Союза?

— У меня осталось очень яркое воспоминание первых лет моей жизни в США — помню, когда я приехал к митрополиту Виталию (Устинову), первоиерарху РПЦЗ, я застал его сидящим на кухне и чистящим картошку для супа, который он сам себе варил. Потом он кормил меня этим же супом и детально расспрашивал про все обстоятельства жизни в СССР. В тот период, начало 90-х, интерес к нам, приехавшим из Союза, был огромен, а отношение — даже где-то иллюзорным. Но реальность быстро развеяла иллюзии, и сформировался устойчивый фон недоверия.

Что касается меня, то мое вхождение в РПЦЗ произошло в монастыре. А монастырь все микширует. Там все под увеличительным стеклом — видно, как человек работает, как относится к храму. Когда человек со всей отдачей включается в эту жизнь, то уже через полгода, если и было какое-то предубеждение, оно преодолевается тобой самим. 

— Если я правильно понимаю, знаковой фигурой в вашей судьбе стал владыка Иларион (Капрал), нынешний первоиерарх РПЦЗ. Именно знакомство с ним помогло принять окончательное решение в пользу жизни и служения в США.

— Да, именно так. Владыка Иларион — невероятной доброты человек. Одно из самых лучших воспоминаний моей жизни — это наше двухмесячное путешествие в Россию в 1990 году. Это был его первый приезд в Россию, и я его сопровождал. Мы посетили много храмов, монастырей и других святых мест. 

Он путешествовал инкогнито, скрывал панагию — это ведь еще был Советский Союз. Один из самых замечательных эпизодов той поездки — встреча с теперешним Митрополитом Киевским Онуфрием, который в 90-м году был еще архимандритом и возглавлял Почаевскую лавру. 

В том путешествии владыка Иларион возил с собой грека по имени Нектарий, который был поваром в Синоде РПЦЗ, а до этого несколько лет жил в монастыре на Афоне. Он был очень добродушным и жизнелюбивым, сыпал направо и налево интересными историями и говорил понемножку на всех языках (бывший моряк). Нектарий был прекрасным прикрытием для владыки, потому что, когда мы приезжали в какой-то монастырь и про нас докладывали настоятелю, то мы сразу выставляли Нектария вперед и говорили: «Вот, афонский монах, а мы вроде как при нем, сопровождающие». Все сразу переключали внимание на колоритного Нектария и напрочь забывали про нас с владыкой.

Когда мы очутились на территории Почаева, владыке Онуфрию доложили, что появилась какая-то странная группа духовных лиц. Он нас вызвал и спрашивает: «Вы кто, откуда?» В ответ мы, как всегда, включили старую песню: «Вот, монах, с Афона, Нектарий…» 

«Понятно, а вы кто?» — обратился Онуфрий уже напрямую к владыке Илариону. 

Владыка Иларион покраснел как девочка, потому что он органически не умеет врать: «Ну-у-у, мы из Зарубежной Церкви». 

«Ага, понятно, а в каком достоинстве?» — продолжал допытываться Онуфрий. 

Тут владыка окончательно зарделся, опустил глаза как гимназистка на экзамене и еле-еле произнес: «В епископском…» 

«А-а-а, владыка Иларион!!! Я так и знал, — воскликнул Онуфрий, — благословите!» 

Так состоялась встреча будущих Предстоятелей Украинской и Зарубежной Церквей. 

«В этих кирпичах растворена часть моего сердца»

— Город, в котором находился храм Архангела Михаила, настоятелем которого вы являетесь, с годами стал местом неблагополучным и небезопасным. Несмотря на непростое материальное положение, было принято решение построить храм в другом городе. Сейчас строительство в самом разгаре. Сложно?

— Была возможность перевезти храм в купленное нами здание бывшей протестантской общины. Но я все же принял решение, что нужно строить новый храм, возведенный по всем канонам. Так как здесь, на американской земле, будут рождаться следующие поколения русских людей, нужно врасти сюда основательно — так, как врастал в Сибири русский человек в XV–XVI веках. 

С бытовой точки зрения, это абсолютно нерациональное, неправильное решение, потому что ничего, кроме шишек и головной боли, ты не получаешь. Но весь мой опыт жизни в Церкви говорит о том, что Церковь иррациональна. Важно иногда действовать по велению сердца. Хотя нужно проверять — что тобой движет. И если ты можешь ответственно сказать, что тщеславие или другое греховное чувство за этим не стоит, то нужно довериться сердцу. И молиться, конечно. 

Отец Георгий и бывшая актриса МХАТ Татьяна Глебова (ныне монахиня Тамара). Встреча спустя 30 лет

Он уже начинает радовать сердце — наш строящийся храм. Надеюсь, он будет радовать многие поколения православных. К тому моменту, как мы полностью благоустроим, распишем его, я умру. Вдоволь насладиться плодами этих трудов я вряд ли смогу. Но если бы я этого не делал, то чувствовал бы, что в жизни не исполнил то важное, к чему Господь меня призвал. В этих кирпичах растворена часть моего сердца. 

«Мы длинной вереницей идем за синей птицей…»

— В 1985 году вы снялись в фильме «Господин гимназист», посвященном событиям гражданской войны. Этот фильм перекликается с вашей судьбой. Во-первых, в нем присутствует тема конфликта между белой эмиграцией и теми, кто остался в Советской России. А вам довелось жить по обеим сторонам этого водораздела. Но самое поразительное, что ваш персонаж, Гриша Чистов — это мастерски спрятанное напоминание о Боге и крестной жертве Спасителя.

— Да, я думаю, это предполагалось, когда снимался фильм. Сейчас, если оценивать многие литературные и кинематографические произведения советского периода, то можно найти эти тайные смыслы, библейские реминисценции. 

Строящийся храм Архангела Михаила в Нью-Джерси

На самом деле в окончательный вариант фильма не вошло очень многое, что не могло войти по цензурным соображениям. Была снята колоссальная сцена рождественской службы в церкви — замечательный разговор между моим персонажем Гришей Чистовым и главным героем фильма, будущим большевиком Игорем Ступиным. Это была ключевая сцена в фильме. Самая сильная со смысловой и с актерской точек зрения. Но сцену вырезали, и все это осталось невысказанным полунамеком.

— В фильме ваш персонаж как бы случайно напевает себе под нос «Мы длинной вереницей идем за синей птицей» — песенку-приговорку из пьесы Метерлинка. В революционные годы многие пытались найти птицу счастья в том или ином общественно-политическом строе, но мало кто искал счастье в Боге. Спустя десятилетия ничего не изменилось. И, если оставить в стороне политику, то даже внутри православия мы часто ищем путь к Царствию Небесному в чудесах, старцах, паломничествах и так далее, не замечая, что оно «внутри нас есть».

— Действительно, наши фантазийные представления о жизни будущего века часто являются отражением либо детских страхов, либо детских радостей. А на самом деле все намного проще, и значительно более радостно, чем может показаться. Что касается ада, то обычно предел человеческих представлений об этом месте — сковородки, гвозди или что-то в этом роде.

Вообще, чем меньше фантазий и экзальтаций, тем лучше. Жизнь христианина раскладывается на простые и конкретные вещи. Христос сказал в Евангелии, что «Меня любит тот, кто заповеди Мои исполняет». Тема, которая часто звучит на исповеди — «я бы хотел любить, но я не знаю, как». Так есть же совершенно конкретный ответ, как любить и быть счастливым — исполняй заповеди Божии. И это не абстрактная задача. Дела любви — это есть конкретное выражение любви и путь к счастью.

— Отец Георгий, а вы нашли свою синюю птицу счастья?

— Мне кажется, все сегодняшнее интервью и является ответом на этот вопрос. 

Фото: Полины Боровиковой и из личного архива протоиерея Георгия Зеленина