Страница жизни Церкви

Стоя у гроба учителя и пастыря, трудно “вспоминать” о нем. Его слова еще звучат в сердце, его дела еще живут его заботой и вдохновением, хранят тепло его рук.

Когда из земной жизни уходит цельный человек, — а именно таким был о. Глеб, — то все дела его сходятся как бы в одно дело, большие и малые поступки превращаются в один большой Поступок, жизнь приобретает законченность биографии, жития.

Был ли о. Глеб богословом? Существуют различные понимания богословия. Говоря о батюшке, я буду понимать этот термин в том смысле, в котором земной путь Бога-Слова Воплощенного, Господа и Спаса нашего Иисуса Христа стал самым возвышенным богословием Царствия Небесного, по образу и подобию которого жизнь верующего в Церкви — Теле Христовом — превращается в богословие Креста и Воскресения, — не книжное, выученное, но написанное в Книге Жизни поступками, верой, подвигом. Это богословие святости как жизни в Боге-Слове, богословие житий…

Поступок становится словом, когда совершается со смыслом. Поступки могут быть более или менее значительны, но всегда рождаются свободной и сознательной волей.

Мое знакомство с о. Глебом началось с одного достаточно примечательного эпизода. Это было в 1990 г., шло утреннее богослужение в храме пророка Илии Обыденного. Народа было так немного, что присутствующие стали вполголоса что-то обсуждать. Из алтаря на каждение вышел пожилой священник маленького роста, в красном облачении, с седой бородой. И вдруг он, неожиданно для всех, останавливает клирос и громко обращается к прихожанам: “А почему вы разговариваете в храме?! Вы пришли в храм Божий, где же ваше благоговение?..” О. Глеб умел быть строгим, но никогда строгостью не ограничивался, и в тот раз он так искренне улыбнулся после “выволочки”, что дело молитвы, службы стало как-то ближе всем нам, стоявшим в храме. Потом в процессе общения с батюшкой я понял, что сила его простого слова заключалась в том, что он верил в то, чему учил, и говорил то, что делал…

Есть правило: духовный путь человека должен начинаться с поступка. И вот та среда, в которой вырос будущий пастырь, учила его с детства принимать ответственные решения. Его мать — Александра Романовна, человек глубоко верующий и церковный (от нее о. Глеб получил начатки религиозных знаний), была связана с теми кругами духовенства, которые пытались наладить евхаристическую жизнь общин и создать систему взаимопомощи между православными во время гонений. О. Владимир Амбарцумов — первый духовник будущего о. Глеба, настоятель храма св. Владимира в Старых Садах, а затем свт. Николая у Соломенной Сторожки, наладил сбор помощи репрессированным и членам их семей. Люди делились деньгами, одеждой, продуктами. Принимали у себя дома едущих в ссылку и из ссылки. Одним из таких убежищ стала квартира семьи Калед, несмотря на то, что глава семьи, Александр Васильевич, был крупным экономистом, работал в Центральном статистическом управлении Госплана.

Особое послушание было у будущего о. Глеба: мальчик, на которого не обращали внимания сотрудники НКВД, обходил подмосковные деревни — искал там скрывавшихся священников, налаживал связь с ними, привозил передачи. О. Глеб сформировался как личность в Церкви гонимой, в Церкви мучеников и исповедников, евхаристическое служение которой утверждалось на гробах  жертв. “Пять моих первых духовников скончались там”, — отвечал о. Глеб тем, кто обвинял Русскую Православную Церковь в предательстве.

Окончание школы совпало с началом Великой Отечественной войны. Всю войну — от начала до конца — он был радистом в дивизионе гвардейских минометов-“катюш”. Его рассказы о войне отличались как от “советской” версии, так и от последующего “негатива”, — это были рассказы человека, с молитвой прошедшего Волхов, Курск и Сталинград, увидевшего не только смерть, но и подвиг соотечественников, потерявшего во время войны друзей и близких. И, видимо, не случайно пришла к нему мысль о пастырском служении.

В 1946 г., в день Пятидесятницы, он встречает в Троице-Сергиевой Лавре человека, во многом определившего его судьбу. Это был первый наместник вновь открытой 21 апр. 1946 г. Лавры архимандрит Гурий (Егоров, † 12 июля 1965 г.). Он и его ученик иеромонах Иоанн (Вендланд) на многие годы стали духовными руководителями о. Глеба.

Духовный облик архимандрита Гурия сформировался в Санкт-Петербургской Духовной Академии и в Александро-Невской Лавре в начале нашего века. Отсюда вышли многие пастыри и архипастыри, подвигом и мудростью упасшие Церковь в годы гонений. Одним из учителей отца Гурия по академии был будущий патриарх Сергий (Страгородский, 1867—1944); среди студентов были будущий митр. Николай (Ярушевич, 1891—1961), еп. Фотий (Тапиро) и др. После закрытия Лавры в 20—30-е гг. о. Гурий прошел скорбным путем исповедников через аресты, ссылки, заточения; он строил Беломорско-Балтийский канал, был сослан на длительный срок в Фергану, где с помощью Божией сосланные иноки организовали подпольный монастырь. В этой тайной обители ежедневно служили Божественную Литургию, хотя это было сопряжено и с немалым риском, и с физическим напряжением.

Таков был скрытый от мира подвиг этих людей. “Тогда мы были святыми”, — вспоминал о том времени владыка Гурий. Здесь с ним восстанавливает связь его духовный сын Константин Николаевич Вендланд, молодой способный геолог, ради общения с духовником выбравший себе местом практики Среднюю Азию. В 1935 г. он тайно принимает постриг, а в 1936 г. — сан.

В 1946 г. святейший Патриарх Алексий I (Симанский) благословил архим. Гурия стать наместником возобновленной Троице-Сергиевой Лавры, среди насельников которой был и о. Иоанн (Вендланд), незадолго до этого перешедший на легальное служение. В конце 1946 г. архим. Гурий был хиротонисан во епископа Ташкентского; в качестве секретаря епархии с ним уехал и о. Иоанн. Туда, в Ташкент, к своим духовным отцам приезжал будущий о. Глеб. Несмотря на свое давнее желание работать на Севере, он устроился на геологическую практику в Среднюю Азию.

О. Иоанн (Вендланд) не поддержал желания о. Глеба вступить в те годы на путь пастырского или иноческого служения, а благословил его на служение Богу в разуме, на фундаментальное занятие наукой. После окончания Геолого-разведочного института о. Глеб в 1951 г. защищает кандидатскую диссертацию, активно занимается научной и препо-давательской деятельностью. Тогда же он приступает к работе над крупным апологетическим произведением, которое, по его замыслу, должно было охватить не только геологию, но и физику, и биологию, и другие естественнонаучные области знания. В этой работе значительную помощь о. Глебу оказали физик В. И. Гоманьков и другие члены православных кружков. “Библия и наука о сотворении мира” — так называется эта работа — появилась в самиздате в конце 50-х гг., в то время, когда официальная пресса (это был пик хрущевской кампании “за преодоление религиозных пережитков капитализма”) захлебывалась от потока якобы “научных” разоблачений истин веры, инспирированных “отречений” и “саморазоблачений” бывших “служителей культа” и от прочей грязи, выливавшейся на Церковь. В этой обстановке работа о. Глеба, опиравшаяся на последние научные данные того времени (некоторые из них замалчивались в советской официальной науке), показала многим, что, по словам Ф. Бэкона, которые любил цитировать о. Глеб, “только малое знание удаляет человека от Бога”.

27 декабря 1958 г. о. Иоанн (Вендланд) был рукоположен во епископа Подольского и стал представителем патриарха Московского и всея Руси при патриархе Антиохийском, потом — экзархом в Берлине, экзархом Северной и Южной Америки и наконец — митрополитом Ярославским.

О. Глеб ведет в это время большую научную работу, руководит научными исследованиями и геологическими экспеди­циями. Но мало кто знал, что в эти же годы он у себя на квартире создал кружок по изучению Священного Писания, истории Церкви и литургики, был постоянным прихожанином храма Илии Обыденного, где в это время идет напряженнейшая духовная жизнь общины, созданной прот. Александром Толгским.

Вернувшись в Россию, владыка Иоанн (Вендланд) занял Ярославскую кафедру; о. Глеб приезжал к своему духовному руководителю в г. Ярославль. Однажды Владыка поставил перед о. Глебом вопрос о священстве (разумеется, тайном, так как ставленникам с высшим образованием Совет по делам религий всячески отказывал в регистрации, а священство известного ученого могло быть оценено как “идеологическая диверсия”). Ученый, руководивший научными коллективами в масштабах страны, известный литолог, автор многих научных работ, отец довольно большого уже тогда семейства — это все на одной чаше весов; на другой — в Церкви, находящейся под бдительным надзором властей, в начале 70-х, при “тихих гонениях”, он не мог рассчитывать на открытое священническое служение. Владыка предупредил его — это должен быть твой окончательный выбор, другого раза не будет — и о. Глеб безоговорочно и с радостью решает принять священный сан, возложить на себя иерейский крест. Согласия о. Глеба, впрочем, было недостаточно: а что скажет Лидия Владимировна, готова ли она принять нелегкую долю жены тайного священника? — Владыка ждет ее согласия. И любимая спутница и соработница о. Глеба, дочь расстрелянного в 1937 г. иерея Владимира Амбарцумова, согласилась. В 1972 г. на праздник Трех Святителей из одного из приделов Ярославского собора вышел диакон Глеб, а в Лазареву Субботу того же года во время литургии, в пустом приделе, без свидетелей, Владыка руко­положил его во иерея.

Вскоре в Москве появилась еще одна церковь, не внесенная, правда, в списки епархии, не известная ни Патриархии, ни Совету по делам религий, ни ищейкам КГБ. Это был храм в честь Всех святых в земле Российской просиявших. Когда в этой церкви служили, то занавешивали окна, пели так, чтоб не услышали соседи… Престол Творца и Владыки Всех Бога был здесь из этюдника, поверх которого клали икону Воскресения Христова с антиминсом, жертвенником стала переделанная тумба, иконостас умещался в нише стенного шкафа, а украшением всей службы была простота исповеднической веры, усердная молитва, возносимая “едиными усты и единым сердцем” тех 2—3-х человек, которые были приглашены батюшкой для участия в таинстве Тела и Крови Христовой. Алтарной преграды не было. Фелонь была сшита из полотна и скреплялась булавкой на месте обычного шва. На службах здесь всегда вслух поминались правящие первоиерархи Русской Церкви.

18 лет хранил Господь Своего служителя и храм Свой от рук гонителей. Наступили времена послаблений… Первого октября 1990 г. Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий отменяет обязательную регистрацию священнослужителей в Совете по делам религий. Это был важный шаг, положивший конец открытому вмешательству государства в жизнь Церкви. О. Глеб уже в 1989 г. начинает искать путь к открытому служению. Трудность заключалась в том, что к тому времени владыка Иоанн уже почил († 25 марта 1989). Об о. Глебе Патриарху рассказал игумен Иоанн (Экономцев). А спустя некоторое время батюшка через епископа Истринского Арсения получил Первосвятительское благословение на открытое служение. Вскоре о. Глеб вошел в храм пророка Илии Обыденного уже как иерей. С 1990 по осень 1991 г. о. Глеб служил в храме Илии Обыденного, будучи одновременно и первым ректором и преподавателем созданных при его участии Курсов катехизаторов, в дальнейшем преобразованных в Свято-Тихоновский православный богословский институт. В 1991 г. он возглавляет сектор в Отделе религиозного образования и катехизации Московского Патриархата и служит в отдельском храме преп. Сергия в Крапивенском переулке.

Летом 1992 г. Отделу было передано здание трапезного храма преп. Сергия Радонежского Высоко-Петровского монастыря, ключарем и фактическим духовным руководителем которого стал о. Глеб. К этому времени покаяльная семья духовных чад о. Глеба стала намного больше круга прихожан его домашнего храма во имя Всех Святых в земле Российской просиявших; многие последовали за ним из Обыденки, а потом из храма преп. Сергия в Крапивниках…

Почему мы шли за о. Глебом? Духовническую практику о. Глеб считал одним из своих главных служений. Каждый приходивший к нему был им принят. Он никогда не обрывал исповеди, но если исповедующийся был его “старым” чадом, то удерживал его от многословия.

Батюшка учил, что к каждому человеку должен быть свой подход, именно к нему обращенное слово, наставление, совет. Он избегал давать правила для всех.

По словам одного близкого к о. Глебу священника, он стремился помочь Христу вообразиться в душе человека и помочь человеку отобразить в себе Христа, — именно такое отношение и делает покаяние таинством, препятствует его превращению в “требу”. А в таинстве нет возможности заслониться чужим опытом — нормами и правилами; можно только жертвовать, жертвовать собою, своим покоем, временем, потому что приходится спускаться в глубины человеческие, чтобы протянуть руку помощи утопающему — ибо этого требует Любовь Христова.

Пост, говорил батюшка, — это важное средство, смысл которого в овладении своими желаниями и чувствами. В начале Великого Поста пришла одна женщина, — рассказывал о. Глеб, — и спросила, как ей поститься. Она жила с матерью, которая не воздерживалась от скоромного. Ешь все, что даст тебе мать, сало подаст — ешь сало, только не ругайся и телевизор постом не смотри, — так благословил ее батюшка. После Пасхи она подошла к нему: “Отец Глеб! Первый раз в жизни я поняла, что такое пост!” Такое предельно личное отношение — большой труд и большая ответственность. Так врач отвечает за своего больного… Так отвечает пастырь на зов “овча погибающего”. Это готовность встать вместе с тобой против твоего зла, твоей пустоты, твоей беды и понести Крест твой и тяготы твои.

“На мне больше грехов, чем на любом московском священнике”, — сказал как-то о. Глеб о своем духовничестве в Бутырской тюрьме. Бутырка стала особым послушанием о. Глеба; в 1993 г. по благословению Святейшего Патриарха он становится настоятелем возрожденного тюремного храма в честь Рождества Пресвятой Богородицы. Известно, как тяжело исповедовать смертников, немногие из священников решаются на это. И в общих камерах о. Глеба ждали и любили. Он часто ставил в пример глубину исповеди, встречающуюся у заключенных. Однажды на исповедь к о. Глебу попросились заключенные-мусульмане. Он объяснил им, что таинство это совершается только для православных, но они просили просто человеческого участия, доброго слова, утешения, — и получили его.

Исповедь у о. Глеба всегда была стоянием перед Господом. На той проповеди, большой или малой, которая предваряла в большинстве случаев исповедь, он часто останавливался на словах молитвы: “Се чадо, Христос невидимо стоит, приемля исповедание твое…” Исповедуя, о. Глеб молился, иногда вслух, испрашивая у великодаровитого Господа помощи кающемуся.

Батюшка обладал большим духовным опытом, который, впрочем, никогда не выставлял напоказ. Для него исповедь была таинством, тайной и чудом. Он вообще живо верил, что жизнь Церкви есть чудо, сотканное из многих больших и малых чудес.

Однажды, еще в советское время, о. Глеб исповедовал в больнице выдающегося православного ученого психиатра Д. Е. Мелехова и сам, по его словам, не заметил, как обычная исповедь перешла в исповедь за всю прожитую жизнь. Он даже удивился — подумал, что так исповедуют перед смертью. И неожиданно через несколько дней больной скончался, и та исповедь и причастие действительно стали последними в его земной жизни.

С осени 1992 г. у о. Глеба появляется возможность создать свой приход, используя духовный опыт тех евхаристических общин, которые стали главными ростками церковной лозы в эпоху гонений. Здесь был как раз тот случай, когда все нужно было начинать на пустом месте. В трапезный храм бывшего Высоко-Петровского монастыря, еще сохранявший следы своего унижения (он использовался как танцкласс), он был назначен ключарем, и практически все, что происходило здесь в течении двух лет, стало делом его забот и молитв. Создавая свой приход, батюшка пытался разрешить глубокую духовную проблему разрыва между опытом жизни во Христе лучших общин Церкви гонимой и тем рутинным существованием, в котором протекает подчас приходская жизнь во многих храмах. “Перед празднованием 1000-летия крещения Руси один знакомый священник сказал: «Кровь мучеников, которой полита наша земля, помогает нам восстать, укрепиться в вере и заговорить в полный голос». Наше будущее зависит от того, окажемся ли мы достойными крови новомучеников российских, или их опыт духовный, их опыт жизни и их страдания пройдут для нас втуне. Последнее означает, что мы отрекаемся от своего духовного наследства. Да не будет этого! Наследство — это и большое богатство, и огромная ответственность”, — писал о. Глеб[1].

Всем хорошо запомнились первые собрания приходской общины. Нас было немного — до десяти человек, большинство — молодежь, студенты. Батюшка начал создание прихода с молитвы и благословил нас всех читать молитву о. Софрония. Он рассказывал нам о том, как должна жить церковная семья, очень большое внимание уделил клиросному пению и чтению; был сторонником унисонного пения. Главное и для чтения и для пения — четкость слова, оно должно дойти до ума, чтобы попасть в сердце. Лучше, когда поют все, — считал о. Глеб, — пусть сначала это будут только “Отче наш”, “Честнейшую” и немногие другие всем хорошо известные молитвы, но “едиными устами”. Еще в храме в Крапивенском, за несколько месяцев до открытия нашего прихода о. Глеб начал цикл проповедей о смысле православного богослужения. Шла речь о литургии, частях служб суточного круга, о ектениях. Батюшка хотел, чтобы пришедшие в наш храм люди учились осмысленной, а значит и сознательной церковной молитве.

Встречи наши проходили вечером, после серьезного разговора пили чай — время свободного общения в кругу церковной семьи. На одной из таких “вечерь” о. Глеб благословил своих духовных чад на различные храмовые послушания: одних в алтарь, других на клирос, третьих шить облачения и т. д. Особым послушанием была катехизаторская работа со взрослыми, в дальнейшем распространившаяся и на тюрьму, и беседы по Закону Божию в детском саду.

Богослужение в нашем храме совершается каждый воскресный день, в великие и иногда бденные праздники. Подлинным центром жизни для о. Глеба была св. Евхаристия, каждую литургию он совершал с глубочайшем благоговением, к которому буквально в каждой своей проповеди призывал верующих. Видя и слушая этот призыв в течении нескольких лет, я понял, что для батюшки тема благоговения отнюдь не была риторическим приемом. Его благоговение — это результат радостной Встречи с Богом, полноты ее переживания, беском­про­миссное принятие Церкви как Тела Христова, — страх Божий, по словам ап. Иоанна Богослова (1 Ин 4:18 ), преобразившийся в трепет ликующей души. Именно с трепетом батюшка совершал Божественную Евхаристию, прича­щался сам и причащал других Св. Тайн Христовых. Он не терпел разговоров за службой ни в храме, ни в алтаре: “Если вы ждете на перроне поезд, на котором приедет ваш возлюбленный, то будете считать минуты, а если уж и начнете говорить, то не о чем-то постороннем, а о нем же”. Иногда, вынося Чашу, он возглашал по афонскому уставу: “Со страхом Божиим, Верою и Любовию приступите!”

Жизнь во Христе была для о. Глеба ежедневно свершающимся чудом. Православные должны верить и могут надеяться на чудо, — говорил он. Чудо открывается для верующего прежде всего в “Небе на земле” — таинстве св. Евхаристии. О. Глеб считал, что в духовном плане в литургии важно выделять момент малого входа, ибо в этот момент изменяется состояние алтаря: священнику сослужат ангелы и святые: “Сотвори со входом нашим входу святых ангелов быти, сослужащих нам и сославословящих Твою благость”, — так молится священник во время малого входа. Их молитвенное присутствие во время службы было открыто духовным очам о. Глеба. Однажды он читал молитву о последнем настоятеле Высоко-Петровского монастыря, расстрелянном архиепископе Варфоломее. И вдруг батюшка настолько явно почувствовал его присутствие в алтаре, что не удержался и запел ему “Многая лета”…

Жизнь православного христианина он уподоблял бытию частички на дискосе, символизирующем Церковь. Когда человек умирает — это вовсе не значит, что он покидает Церковь — просто на дискосе “его частица переходит в ряд умерших из ряда живых” — так в свете Евхаристии видел о. Глеб путь человека в Церкви “зде стоящих и в селениях вечных пре­бывающих”. “Ядущий Меня жить будет Мною” (Ин 6:57), — любил повторять батюшка слова Спасителя. Он говорил, что причастие должно преображать человека. И для этого все силы, вся воля должны быть отданы пожелавшему войти в нас Господу. О. Глеб разрешал причащаться каждую неделю, но предупреждал, что это накладывает на причастника большую ответственность за все слова и поступки в течении седмицы. Он предупреждал, что у человека может возникнуть иллюзия воцерковления, в то время как на самом деле имеет место поверхностное отношение к таинствам, обвыкание. Средним путем о. Глеб считал причащение раз в две недели. Но сколь бы часто ни причащался христианин, принятие в себя Тела и Крови Христовой обязывает нас быть Богоносцами, — говорил он. Богоношение — это долг и дар отразить в своих поступках Свет Христов, это призыв каждого причастника к полноте благодатной жизни во Христе, которая являет себя через деятельную любовь и несет словом и делом Благую весть “всей твари”. О. Глеб учил, что все православные, как Народ Божий, призваны через Богоношение к апостолату; ведь апостол — это тот, кто несет Благую весть о Христе и о Церкви в пустыню человеческих душ, кто не только словом, но и всей полнотой своей жизни свидетельствует, что “Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы” (1 Ин 1:5). “Апостолат является, по существу, обязанностью почти каждого христианина. Пускай сначала это будет разговор о Слове Божием в малом круге своей семьи, пускай это будет маленькая проповедь в пределах прихода, но до тех пор, пока жива Церковь, апостолат должен существовать как необходимая составная часть жизни церковной… Кто в силах, пускай берет эту маленькую крупицу апостольского служения, ибо каждый из нас, кто имеет семью, призван к апостолату в пределах своей собственной семьи”[2].

Христианству нельзя выучиться, его можно открыть для себя только через Свет Христов, отобразившийся на лице Его “другов истинных” — в таком понимании вся история Церкви становится, по существу, историей святости, традицией апостольского преемства, “преемственности церковного предания, связи времен и православных поколений”. Одним из последних замыслов о. Глеба было написание книги воспоминаний и размышлений о путях Русской Церкви в XX в. — “Очерки о жизни православного народа в годы гонений”; сам о. Глеб определял жанр своей работы как “свидетельские показания”.

“Если мы канонизируем всех новомучеников российских, — писал он во вступлении к ней, — то в Русской Православной Церкви будет больше святых, чем во всех остальных поместных Церквах вместе взятых — вот в чем сущность и содержание истории Православия России в XX в.” Очевидец многих страшных страниц истории нашего отечества, он считал, что “для Церкви, для людей Церкви это была героическая эпоха. Она выдержала жесточайшие гонения, сохранила в муках и страданиях чистоту веры, украсилась сонмом муче­ников”.

“Наша современная беда в том, что мы мало вспоминаем наших новомучеников и исповедников; не учимся на опыте их веры и жизни. История Церкви обычно пишется по официальным документам. Настоящая же внутренняя духовная и деятельная жизнь Церкви проходила в глубине человеческих сердец и общин, по возможности невидимо для мира сего”, — писал о. Глеб[3].

О. Глеб был великим тружеником. Отдел, тюрьма, храм, конференции и многое другое — до сих пор непонятно, как ему удавалось все это совместить. А еще был поток людей: исповедующихся, прибывающих по церковным делам из самых различных уголков необъятной России. Батюшка напряженно работал до последних дней своей земной жизни. Говорят, что незаменимых людей нет, но как много в работе Отдела зависело лично от о. Глеба! В больнице, готовясь к операции, он принимал женщину, приехавшую из Сибири с проблемами религиозного образования в епархии. Сорок страниц рукопис­ного текста написал он на одре болезни, за подушкой его кровати лежали книги — о. Глеб делал пометки, выписки — готовил материалы для своих так и оставшихся неоконченными работ. Он уходил из жизни так, как, наверное, должен уходить служитель Слова Божия, не прерывая проповеди Евангелия, с помощью Божией преодолевая боль и немощь. Батюшка еще до операции устроил в ординаторской для медперсонала лекцию о Туринской плащанице. Многие из тех, кто виделся с о. Глебом в больнице и разговаривал с ним, пришли в Церковь. Помню однажды, когда батюшка был уже настолько слаб, что ему было трудно говорить, дежурный врач заинтересовался свидетельствами о Воскресении Христа, мы дали ему статью о Туринской плащанице из “Альфы и Омеги” № 2. Утром он с вернул ее нам со словами большой благодарности.

Ушел о. Глеб из жизни земной светло и мирно, как и жил. Последние его слова были: “Не волнуйтесь, мне очень, очень хорошо…”