— Мы русские солдаты! Русские солда-а-ты! А он украинец — бей его!
Две девочки с яркими пластмассовыми кеглями в руках гоняются за мальчиком по столовой ПВРа.
— Я Вика, я русский солдат! — подбегает одна из них.
— Тебе сколько лет?
Вика задумывается. Потом по очереди начинает разгибать пальцы на правой руке. Показывает, что ей три. Ее подруге пять. Мальчику, который играет за украинца, шесть.
Все дети из Харьковской области.
— Мы на ма-фы-ы-не своей, — объясняет Вика, но подруга перебивает:
— Нет, мы русские солдаты! Мы приехали сюда на танке!
«До дедушки хочется»
Прабабушку мальчика зовут Маргарита (по просьбам героев, все имена в тексте изменены. — Прим. авт.). Семья из села Русская Лозовая — до Харькова оттуда примерно полчаса езды.
Женщина на пенсии, подрабатывала уборщицей. 24 февраля собиралась на работу. В пять утра выходила к автобусу, но услышала взрыв.
Спряталась в погреб. Дочку, внука, внучку и троих правнуков пришлось отправить в подвал к соседям — там больше места.
Так и сидели до 17 марта.
— Село ж большое, понимаете, мы не знаем, что там у кого происходит. Сидим и слушаем. Куда полетело? А, мимо полетело. Можно выйти. В доме еще газ был, тепло было…
Свет в первые дни тоже был. Потом его отключили. Телефоны зарядить нечем, никому не позвонить. У кого-то в селе колодец есть, а у кого-то нет. Колонки не работали. Маргарите воду привозил зять. Ездил с баком, набирал 60 литров, и так раза два-три — в другом погребе сидела детвора. Появилась присказка: «В кружке воды искупаемся и постираемся».
Пережидали, пока наступит затишье. Потом поднимались, готовили еду и опять спускались в погреб.
— Ну хорошо, хоть моих с детьми соседи принимали, — говорит Маргарита. — А я так промерзала! Я по два часа сидела, больше не выдерживала. Думаю, хай лучше убьют, я уже до костей промерзаю!
Во время обстрелов Маргарите продырявило ворота, входные двери и трехпакетные пластиковые окна.
17 марта пришли российские войска и сказали, что село на огневой, идет эвакуация. Пригнали автобусы, многие люди выезжали на своих машинах.
Семья Маргариты тоже ехала на машине. Все были уверены, что обстрелы закончатся через три дня. Эвакуировались в Белгородскую область. На трассе женщина видела сгоревшие машины и автобусы.
Перешли через границу, добрались до палаток МЧС. Там отдохнули, перекусили.
— Кругом вот так брезент, — описывает Маргарита палатку. — Ну теплее было, да, [чем на улице]. Защита от ветра. Я не спала, просидела всю ночь.
До Воронежа ехали колонной.
— Россияне так охраняли нас! Везли как президентов. Там менты, там менты. Если кто-то отстал своей машиной, все останавливаются, они проходят, проверяют. А тут мы очень хорошо [обустроились].
С собой Маргарита не взяла никаких вещей. Разряженный кнопочный телефон бросила дома.
— Думаю, зачем он мне нужен теперь? А приехала — вот, в чем сижу. Еще пальто и сапоги, — женщина показывает на розовый вязаный свитер, под которым видна водолазка, и серую юбку.
Из гуманитарной помощи Маргарита тоже пока ничего не берет. «Зачем потом тянуть это домой?»
Там у нее остался большой огород, который обрабатывала сама: подстилала тряпку, на животе прорывала морковку. Долгое время держала хозяйство, но потом это стало дорого, пошла в уборщицы.
— Легко было работать, с моими-то ногами. Зайдешь, шваброчкой пыль протрешь. Только с трудом залазила на автобусы. Но пересиливала себя, был какой-то стимул. Получишь зарплату, пенсию. Я с детей ничего не требовала, еще им давала. 12 лет работаю и еще не уволена, трудовую не забрала. Чтоб прожить и ни у кого не просить, надо было лазить на работу. И по сей день, пока <спецоперация> не началась, лазила.
Немного помолчав, добавляет:
— До дедушки хочется. Он умер в 68 лет, а мне уже 74. Говорил, если б вдвоем умереть…
«Ваш флигель разбомбили»
За окном накрапывает дождь. На улице у входа в ПВР, прислонившись к дверям, полный мужчина закуривает сигарету. Алексей, 55 лет, третья группа инвалидности. Он тоже уехал из Русской Лозовой, когда открыли коридор.
Под глазами у Алексея — мясистые красноватые мешки.
Его мать, Варвара, приходит к Маргарите жаловаться:
— Лешка мой, слышь, у него давление. Просыпается ночью часа в два. Он мне спать не дает, что с ним делать?
— Так я сама кручусь целую ночь.
Варвара убирает со лба бордовую крашеную челку и беспокойно продолжает:
— Нет, я-то сплю. А он просыпается и ходит. «Ну что ты бродишь?» — «Пойду на улицу».
— Может, он это, рано засыпает?
— Да ничего не рано. Я не знаю. Никакие валерьянки его не берут. Думает [о доме] и не спит. Уже на него и ругаюсь, честно. Ты мне, говорю, покоя не даешь. «Пойду курить». Ну это ж ужас, пачка на день! Куда это годится? Ну кури на балконе, только не лазь туда-сюда. Чи к психиатру обратиться, чи я не знаю. Тут и психиатры приходили. Так его ж где-то носит.
Алексей почти не спит с того дня, как началась спецоперация. До середины марта, как и остальные жители Русской Лозовой, они с матерью сидели в подвале, но не у себя, а на соседней даче — присматривали за ней по знакомству.
У семьи был дом с флигелем на три комнаты. 9 марта соседи написали смс: «Ваш флигель разбомбили». Вылезли из подвала, увидели, что снесло фронтон. Ничего убрать не успели, все бросили.
— Стреляют над головой — и даже перебежать от дома до дачи очень страшно, потому что за нами как будто наблюдают. И так стреляли-стреляли с 24 по 16, последняя ночь очень тяжелая была. Утром пришли солдаты. Говорят, ребята, быстро уезжайте, будет жарко, — вспоминает Варвара.
Сын вернулся домой, завел машину. Резина стояла летняя.
С собой ничего взять не успели, кроме паспортов. Думали, что отъедут в сторону российской границы километров на 30, переждут, пока все закончится. Но ехать пришлось до таможни.
— Я надеялась, что перебахает, и мы вернемся назад. А когда начали ехать, ой...
Белгородская трасса вся в военных. Я смотрю, по полю одеяла валяются поскрученные… Страшная трасса была. А потом уже на таможню приехали, пока попроходили всё. Так холодно! Потом приехали уже в Белгородскую область, там палатки теплые.
— Да какие они теплые, Господи… — встревает Маргарита.
— Рита, мне это раем показалось! Слушай, мы прилетели, поставили машину, нас там покормили. Не знаю, мне очень хорошо было. Мы всю ночь спали. Я упала и кожух еще на себя накинула.
Гуманитарная помощь
В Белгородской области Алексею и маме дали 10 литров бензина, беженцы поехали к дальним родственникам в Волоконовку.
— А там такие родичи, что внимания на нас не обратили… — конфузится Варвара.
— Как это?
— Да не приняли их. Прямо говори, да и все, — вставляет Маргарита.
Переночевали в маленькой гостинице, утром созвонились с волонтерами и поехали на перевалочный пункт. Оттуда в Воронеж отправлялась колонна беженцев.
ПВР – пункт временного размещения беженцев
— Ох, как мы долго ехали сюда! У Леши резина летняя, а тут такие кучугуры снежные еще были… Я вышла, а дорога скользкая, и наши колеса — как пластмассовые. Лешка так руль держал крепко!
Внучка Варвары уехала куда-то вглубь Украины, связи с ней нет. Внук учится за границей, с ним созваниваются по вечерам, если не занят.
— У меня душа не на месте из-за того, что фронтон слетел, Рит. Думаю, ну фронтон заложим, наймем. Ладно хоть бы дом уцелел, пусть уже тот флигель. Хочется ну хоть кусочек картошки посадить… Я летом развела хороший сорт. Меня соседи все просили: «Ой, а у тебя нет картошки?» Полезла, набрала кулек…
Если б можно было сейчас им позвонить, я б сказала: «Берите». Все равно нас нет, пусть бы брали и ели. Но нету ж связи, нету.
Ничего не можем узнать. Я не могу узнать, добили наши дома или не добили. У нас же тоже там разные… Будут и по погребам лазить. У меня душа болит возвращаться. Я боюсь.
Алексей один бродит по улице под дождем.
Он звонил хозяевам дачи, узнал, что мародеры ее разграбили. Но хозяева перестали с ним общаться, услышав, что Алексей теперь в России.
— Здесь хорошо, но грустновато, — окидывает он взглядом территорию. — Будет куда возвращаться или не будет? Все [беженцы] вроде уже немного повеселели, улыбаться начали. А первое время дверь хлопает где-то или дети бегают по потолку, люди напрягаются, уже страшно. А когда была гроза…
«Як там, что там?»
По первому этажу, опираясь на трость, идет пожилая женщина в синем платке. Садится на диван и долго-долго смотрит в одну точку. Мария Николаевна, 94 года. Сюда приехала из села Липцы Харьковской области. Перечисляет, что на машине ехали вшестером: она, сын, невестка, их невестка и двое хлопцев — правнуки, 10 и 17 лет.
Дом был небольшой, на три комнаты. Когда начались обстрелы, сын и невестка прятались в подвале. Там было холоднее, чем на улице. Если стрельба затихала, приходили греться в дом на 10-15 минут, лежали у порога.
Мария Николаевна в подвал не полезла. Сын уговаривал, но она сказала, что «уже стара».
— Мне все равно: что тут убьет, что там. Я не хотела [спускаться]. Просто лежала на кровати, и все. Что Бог даст. Никуды не ходила. А они — конечно.
Считай, всю дорогу в погребе и сидели, особенно ночью. Днем то там притулятся, то там.
Ну сказати, дуже много [стреляли] — и немного. Утром трахкало дуже, а потом переставало, и в обед начинало. Потом переставало — и вечером.
Эвакуировались в Белгородскую область. Там переночевали в машине, а днем их присоединили к колонне. Поздно вечером добрались до места.
Дома у Марии Николаевны остались куры, нерки, овечка, две собаки, кот. Недавно сын созванивался со сватом — тот уезжать не захотел. Сейчас наведывается, смотрит за хозяйством. Сказал, одна собака жива, про кота не знает.
Сама Мария Николаевна в прошлом колхозница, мужа похоронила 33 года назад. Жалуется, что сейчас «робить» не может — по силам только гулять по этажу, еду ей приносят в комнату.
— Нам тут хорошо, нас тут кормят. Бачишь? И постель, и тепло. Самое главное, что тепло. Вроде и есть не так хочется, как хочется, чтоб было тепло…
Мария Николаевна молчит, потом всхлипывает. Говорит, хочет умереть на родине.
— Страшно хочется до дому. Хай бы и холодно, и голодно. Хочется до дому. Дом есть дом. Жалко — не то слово. Жалко, и сейчас жалко даже думать про него. Як там, что там? Вот такие у нас дела. Дела очень поганые. До дому хочется, душа рвется. Там уже и огороды начинаются, их обрамлять надо. Там у нас и цибуля на зиму посажена, и часнык посажен… Но кому он нужен?
«Как папа, как мы будем без него?»
Столовая на первом этаже наполняется беженцами. Сегодня на обед салат из квашеной капусты, суп и пюре с рыбой. На десерт — глазированные сырки. ПВР организовали на базе отдыха, здесь много зелени и света.
Со стороны может показаться, что все эти люди приехали в отпуск. Некоторые уже улыбаются.
Сын Марии Николаевны молча ковыряет вилкой в капусте.
— Это жутко вспоминать, — возмущается его жена, женщина с аккуратно уложенными волосами. — Сидели три недели в подвале, голодные-холодные, с внуками. Выскочим, чтобы хоть чуть-чуть согреться — и опять в подвал. Покушать практически не было ничего, мы не могли приготовить. Мы в подвал спускались и думали: останемся живы или нет.
У нас подвал не очень был надежный. Но все равно в доме оставаться страшнее.
Их сын остался в городе — поехал на работу, обратно его не выпустили. Поначалу женщины пили успокоительные, были запасы. Потом, когда солдаты стали привозить гуманитарную помощь, бегали за успокоительными к ним.
— Ну что я вам хочу сказать… оно ничего не помогало, — продолжает невестка Марии Николаевны. — Первые дни как приехали [в ПВР], приняли душ. Девушка, мы немытые были, мы были просто бомжами! Не могли поверить, что нет грохота, обстрелов, мы каждого шороха боимся даже сейчас. У нас бабушка с палочкой ходит, палочка ее упадет, а мы подпрыгиваем до потолка.
Пособие в 10 тысяч семья пока не получила, деньги есть только украинские — поменять их не успели, а теперь негде. Не за что даже выехать в город.
Хотят устроиться на работу, но пока не знают, как и куда. Дети постоянно спрашивают: «Как папа, как мы будем без него?» В России с ним появилась связь.
— Вот пройдет 90 дней, как возвращаться? Тут освоились, но все равно хочется домой. У нас все мысли за домом, мы скучаем.
Молим Бога, чтобы у нас хотя бы осталась крыша над головой. У нас нет будущего. Что нас ждет, мы не знаем.
После обеда беженцы расходятся по комнатам. Девочки продолжают гоняться друг за другом, размахивая цветными кеглями. По всему этажу раздаются крики:
— Мы русские солдаты!
Фото Вероники Словохотовой