Михаил Селезнев
Псалтирь была самой читаемой книгой в иудейском мире на рубеже эр; Новый Завет буквально насыщен аллюзиями на псалмы и цитатами из них. Четверть всех ветхозаветных цитат в Новом Завете – это цитаты из Псалтири (примерно 67 цитат; на втором месте после Псалтири находится книга Исайи – 63 цитаты).
Один из центральных образов Псалтири – невинный страдалец. Его голос звучит более чем в тридцати псалмах, в частности – почти во всех текстах столь хорошо знакомого нам Шестопсалмия: Пс. 3; Пс. 37; Пс. 62; Пс. 87; Пс. 142 (здесь и далее нумерация по греко-славянской традиции).
В библеистике эти тридцать с небольшим псалмов так иногда и называют: «псалмы невинного страдальца» («Psalms of the Righteous Sufferer»; в западной литературе, впрочем, часто можно встретить более сухую формулировку, восходящую к немецкому филологу Герману Гункелю: «жалобная песнь индивида» – «Klagelied des Einzelnen», «Psalms of individual lament»). Но поэзия с трудом поддается классификации – будь то поэзия русская или еврейская. Поэтому правильнее, пожалуй, было бы говорить не столько о корпусе «псалмов невинного страдальца» с четкими границами, сколько об образе невинного страдальца, который в одних псалмах выступает ярче, в других же – угадывается на втором плане.
Важнейший мотив этих псалмов – преследования и гонения.
Господи! Сколько врагов у меня!
Как много их против меня поднялось!
Многие про меня говорят:
“Не поможет ему его Бог!”
(Пс. 3:2-3; здесь и далее мой перевод с Септуагинты (LXX), но с «оглядкой» на еврейский текст и его ритмику; там, где еврейская и греческая Библии серьезно расходятся, я оговариваю это в примечаниях).
(κύριε τί ἐπληθύνθησαν οἱ θλίβοντές με πολλοὶ ἐπανίστανται ἐπ᾽ ἐμέ πολλοὶ λέγουσιν τῇ ψυχῇ μου οὐκ ἔστιν σωτηρία αὐτῷ ἐν τῷ θεῷ αὐτοῦ)
Мотив преследования часто сочетается с мотивом болезни, боли, причем подчас читателю псалма непонятно: то ли враги сами причиняют страдальцу муки, то ли они просто насмехаются и издеваются над его болезнью. Так, например, обстоит дело в Пс. 21:14–16:
…На меня они пасть раскрыли
словно лев, что над добычей рычит.
Я ж как пролитая вода,
кости больше не держат друг друга,
мое сердце стало как воск –
оно тает в моей груди.
Моя сила – что сухой черепок,
и язык мой к нёбу присох.
Ты низвел меня в прах могильный.
(ἤνοιξαν ἐπ᾽ ἐμὲ τὸ στόμα αὐτῶν ὡς λέων ὁ ἁρπάζων καὶ ὠρυόμενος ὡσεὶ ὕδωρ ἐξεχύθην καὶ διεσκορπίσθη πάντα τὰ ὀστᾶ μου ἐγενήθη ἡ καρδία μου ὡσεὶ κηρὸς τηκόμενος ἐν μέσῳ τῆς κοιλίας μου ἐξηράνθη ὡς ὄστρακον ἡ ἰσχύς μου καὶ ἡ γλῶσσά μου κεκόλληται τῷ λάρυγγί μου καὶ εἰς χοῦν θανάτου κατήγαγές με)
Идет ли речь про мучения и пытки в руках врагов? Или это описание болезни, которую недруги считают знаком наказания Божьего и поводом посмеяться над страдальцем? Два мотива – преследования и болезни – сплетаются друг с другом.
Кто именно является в Псалтири врагом невинного страдальца? Какая житейская ситуация стоит за этими псалмами? Надписания многих псалмов соотносят их с жизнью царя Давида, однако эти надписания, по-видимому, значительно позднее самих псалмов (любопытно, что в греческом переводе их больше, чем в еврейском оригинале, а в славянской Библии – еще больше, чем в греческой!). Некоторые строки подразумевают, что враги относятся к той же политико-религиозной общине, что и невинный страдалец – они обвиняют его в нечестии, судятся с ним.
Так кто же они? Богачи, притесняющие бедняков? Члены враждебной политической партии, захватившие власть в Иерусалиме (мы ведь знаем о множестве политических переворотов в Иудее и до и после плена)? Представители иного религиозного течения (кумранские свитки показывают нам, как много было разных религиозных движений в древнем иудаизме и насколько велика была вражда между ними)?
Несомненно, на образ невинного страдальца наложила печать и полная горя история еврейского народа. Иногда кажется, что невинный страдалец в псалмах – собирательный образ еврейского народа; в этом случае его враги – соседние народы, угнетающие Израиль.
Скорее всего, однако, верно и то, и другое, и третье: трагедии разных эпох, разных исторических контекстов слились в Псалтири в единый образ.
Жалобы страдальца перемежаются надеждой на спасение и хвалой Богу за избавление. Так, например, псалом 21 четко разбивается на две части. Первая часть (стихи 1-22) – жалоба страдальца, его молитва к Богу. Вторая часть (стихи 23-33) – благодарение за избавление. Интонационное различие между двумя частями псалма настолько велико, что некоторые исследователи рассматривают их как два разных поэтических текста под единой «шапкой».
Особенности древнееврейской глагольной системы, отразившиеся и в языке Септуагинты, таковы, что в поэтических текстах зачастую непонятно, идет ли речь про прошлое, настоящее или будущее (переводчику в таких случаях приходится выбирать то или иное время глагола на собственный страх и риск). Применительно к нашим псалмам это означает, что подчас мы не можем точно сказать, имеется ли в виду избавление чаемое – или уже совершившееся.
Образ невинного страдальца встречается не только в псалмах, но и в других книгах библейской и околобиблейской литературы: «раб Господень» в книге Исайи, «Учитель Праведности» в кумранских свитках. Однако сильнее всего этот образ отразился в Новом Завете. Ведь в каком-то смысле вся евангельская история, начиная с Матфеева рассказа об Ироде, который ищет младенца Иисуса, чтобы убить Его, – это развернутая повесть о Невинном Страдальце. А в повествовании о Страстях мы видим отражение псалмов невинного страдальца даже в поворотах сюжета и в деталях.
Надо сказать, что у разных евангелистов разный подход к использованию Ветхого Завета. Так, у Марка все аллюзии к псалмам в Страстях Христовых – имплицитные: нет таких отсылок и таких цитат, которые были бы оформлены в явном виде как отсылки и цитаты. Читателю этого Евангелия нужно хорошо знать Ветхий Завет, чтобы распознать их. Видимо, дело в том, что образность Псалтири настолько глубоко и целостно включена в повествование Марка, что любое указание на внешний (ветхозаветный) источник нарушало бы эту целостность: детали, восходящие к псалмам, срослись со своим контекстом до полного неразличения. Ту же картину видим мы и у других синоптиков – в Евангелиях от Матфея и Луки (согласно наиболее распространенной в современной библеистике точке зрения они следовали за Марком).
Иная картина в Евангелии от Иоанна, где почти все отсылки к псалмам в Страстном повествовании отмечены специальными вводными словами: «да исполнится Писание», «да свершится Писание» (ἵνα ἡ γραφὴ πληρωθῇ, ἵνα τελειωθῇ ἡ γραφή). Очевидно, здесь перед нами другая герменевтика, другое отношение к Ветхому Завету, другая богословская задача.
Отсылки к псалмам сопровождают самые главные, ключевые моменты повествования о Страстях Христовых: предательство Иуды, Гефсиманская молитва, суд, распятие, последний крик Иисуса. Проследуем же за этим повествованием, начиная с Тайной Вечери и вспоминая эти ключевые моменты один за другим. Чтобы не смешивать разные богословские перспективы разных Евангелий, мы выберем в качестве путеводителя одно из них (вероятно, самое древнее), а именно Евангелие от Марка.
Эпизод первый. Тайная вечеря. «Когда они возлежали за трапезой и ели, Иисус сказал: “Истинно говорю вам: один из вас предаст Меня – тот, кто ест со Мною… Один из двенадцати, тот, кто сейчас обмакивает хлеб в одно блюдо со Мною”» (Мк. 14:18, 20; параллели – Мф. 26:23, Лк. 22:21, Ин. 13:18).
Предатель назван здесь почти теми же словами «тот, кто ест со Мною» (ὁ ἐσθίων μετ᾽ ἐμοῦ), что и враг невинного страдальца в Пс. 40:10:
Даже тот, кто был в мире со мной,
на кого я надеялся,
кто ест хлеб мой,
заносит пяту надо мной.
(καὶ γὰρ ὁ ἄνθρωπος τῆς εἰρήνης μου ἐφ᾽ ὃν ἤλπισα ὁ ἐσθίων ἄρτους μου ἐμεγάλυνεν ἐπ᾽ ἐμὲ πτερνισμόν)
У синоптиков читатель должен сам вспомнить и понять связь слов Иисуса с Ветхим Заветом. В Евангелии от Иоанна (13:18) эта связь с Писанием указана в явном виде – предвозвещая предательство Иуды, Иисус говорит: «Но это происходит, чтобы исполнилось Писание: “Тот, кто ест Мой хлеб, занес надо Мною пяту свою”» (ἀλλ᾽ ἵνα ἡ γραφὴ πληρωθῇ· ὁ τρώγων μου τὸν ἄρτον ἐπῆρεν ἐπ᾽ ἐμὲ τὴν πτέρναν αὐτοῦ).
Эпизод второй. Гефсимания. «Он взял с собой Петра, Иакова и Иоанна. Ужас и тоска охватили Его, и Он говорит им: “Душа Моя скорбит смертельно, побудьте здесь и бодрствуйте”» (Мк. 14:34; параллель – Мф. 26:38).
Редкое и поэтическое выражение «душа Моя скорбит» (περίλυπός ἐστιν ἡ ψυχή μου) несомненно взято из Псалтири, где трижды (Пс. 41:6, Пс. 41:12, Пс. 42:5) как рефрен повторяются строки:
Что скорбишь ты, душа?
Что смущаешь меня?
Уповай же на Бога:
я еще буду славить Его!
(ἵνα τί περίλυπος εἶ ψυχή καὶ ἵνα τί συνταράσσεις με ἔλπισον ἐπὶ τὸν θεόν ὅτι ἐξομολογήσομαι αὐτῷ)
Эпизод третий. Суд. Здесь черты невинного праведника псалмов проступают в облике Иисуса всё сильнее.
«Многие давали лживые свидетельства против Него… Некоторые выступали и давали лживые свидетельства против Него, говоря…» (Mк. 14:56, 57; параллели – Мф. 26:59, 60).
Лжесвидетели, обвиняющие праведника, – характерный мотив в псалмах невинного страдальца. Слова «выступали и давали лживые свидетельства» (ἀναστάντες ἐψευδομαρτύρουν) частично повторяют здесь лексику псалмов.
Не отдавай меня на произвол врагов,
ибо вот выступают свидетели лживые (Пс. 26:12).
(μὴ παραδῷς με εἰς ψυχὰς θλιβόντων με ὅτι ἐπανέστησάν μοι μάρτυρες ἄδικοι)
Выступают свидетели лживые,
о том, про что я не знаю, ведут допрос (Пс. 34:11).
(ἀναστάντες μάρτυρες ἄδικοι ἃ οὐκ ἐγίνωσκον ἠρώτων με)
«Первосвященник, выступив вперед, спросил Иисуса: “Тебе нечего ответить на их свидетельства против тебя?” Но Он промолчал и не отвечал ничего… Пилат снова спросил Его: “Тебе нечего ответить? Смотри, сколько против Тебя обвинений”. Иисус по-прежнему не отвечал…» (Мк. 14:60-61, 15:4-5; параллели Мф. 26:62-63, 27:12-14, Лк. 23:8-9).
Перекличка с псалмами здесь не на уровне слов (слова другие), но на уровне образа: невинный страдалец псалмов молчит, когда его обвиняют.
…мне желают зла и проклятья (LXX: тщету) твердят,
замышляют коварство весь день.
Но не слышу я – как глухой.
Как немой, что рта не раскрыл (Пс. 37:13-14).
(οἱ ζητοῦντες τὰ κακά μοι ἐλάλησαν ματαιότητας καὶ δολιότητας ὅλην τὴν ἡμέραν ἐμελέτησαν ἐγὼ δὲ ὡσεὶ κωφὸς οὐκ ἤκουον καὶ ὡσεὶ ἄλαλος οὐκ ἀνοίγων τὸ στόμα αὐτοῦ)
Я сказал: буду стражем путей моих
и не дам языку согрешить,
на уста я надену узду,
если грешник стоит предо мной.
И я стал безгласен и нем…
Я стал нем, я рта не раскрыл… (Пс. 38:2–3, 10).
(εἶπα φυλάξω τὰς ὁδούς μου τοῦ μὴ ἁμαρτάνειν ἐν γλώσσῃ μου ἐθέμην τῷ στόματί μου φυλακὴν ἐν τῷ συστῆναι τὸν ἁμαρτωλὸν ἐναντίον μου ἐκωφώθην καὶ ἐταπεινώθην καὶ ἐσίγησα… ἐκωφώθην καὶ οὐκ ἤνοιξα τὸ στόμα μου…)
Эпизод четвертый. Распятие. Сцена Распятия – кульминация Страстей Христовых – пронизана образами двадцать первого Псалма. Некоторые аллюзии едва заметны, другие бросаются в глаза. Мы сейчас остановимся лишь на самых бесспорных (двадцать первому псалму в Страстном повествовании стоит посвятить отдельную статью).
«Они распяли Его и поделили между собой Его одежду, бросая жребий, кому что достанется» (Мк. 15:24; параллели Мф. 27:35, Лк. 23:34, Ин. 19:23-24).
Эти слова Евангелия (Καὶ σταυροῦσιν αὐτὸν καὶ διαμερίζονται τὰ ἱμάτια αὐτοῦ, βάλλοντες κλῆρον ἐπ᾽ αὐτὰ τίς τί ἄρῃ) чуть ли не дословно воспроизводят Пс. 21:19:
Они делят одежду мою,
об одеяньи моем бросают жребий.
(διεμερίσαντο τὰ ἱμάτιά μου ἑαυτοῖς καὶ ἐπὶ τὸν ἱματισμόν μου ἔβαλον κλῆρον)
В псалме обе строчки описывают одно и то же действие: злодеи делят между собою по жребию одежду праведника. Перед нами характерный для еврейской поэзии параллелизм соседних строк, которые, как бы поддерживая друг друга, описывают с разных сторон одну и ту же ситуацию. В Евангелии от Марка поэтическая структура псалма сменилась прозой, но сохранилось представление о том, что дележка одежды и бросание жребия – две стороны одного и того же действия.
В отличие от Марка и других синоптиков, в Евангелии от Иоанна (19:23-24) эти две строки псалма прочтены иначе – как относящиеся к двум разным действиям. Первая строка – как говорящая о том, что воины поделили на четверых одежды Иисуса (кроме хитона); вторая – как говорящая о судьбе хитона:
«Воины же, когда распяли Иисуса, взяли одежды Его и разделили на четыре части, каждому воину по доле, и еще был хитон. Хитон был цельнотканый, из единого полотна сверху донизу, и они сказали друг другу: “Не будем его рвать. Бросим жребий, кому он достанется”. Это было, чтобы исполнилось сказанное в Писании: “Они делят одежду мою, об одеяньи моем бросают жребий”».
«Проходившие мимо издевались над Ним, качая головами и говоря: “Эй, разрушающий Храм и за три дня восстанавливающий! Спаси-ка Себя самого – сойди с креста!” Также и первосвященники с толкователями Писания, глумясь, говорили друг другу: “Других спасал, а Себя и не может спасти! Мессия! Царь Израиля! Пускай теперь сойдет с креста, чтобы мы увидели и поверили!” И даже распятые вместе с Ним оскорбляли Его» (Мк. 15:29-32; параллели Мф. 27:39-44, Лк. 23:35-39).
Сцена осмеяния Распятого напоминает нам о двадцать первом псалме не только отдельными выражениями: «качая головами» (κινοῦντες τὰς κεφαλὰς), «спаси Себя» (σῶσαι ἑαυτὸν). Главное, что и в псалме и в Евангелии перед нами зловещий парадокс: насмехающиеся находят особенно забавным, что невинный страдалец когда-то считал Себя избранным, близким Богу («Мессия! Царь Израиля!», «Он на Господа надеялся», «Других спасал»). Теперь для них это повод поиздеваться, требуя, чтобы Бог спас Своего любимца.
Все, кто видит меня, глумятся,
говорят, головою качая:
“Он на Господа надеялся? –
пусть Тот его и спасет!
Пусть выручает, если любит его!” (Пс. 21:8-9).
(πάντες οἱ θεωροῦντές με ἐξεμυκτήρισάν με ἐλάλησαν ἐν χείλεσιν ἐκίνησαν κεφαλήν ἤλπισεν ἐπὶ κύριον ῥυσάσθω αὐτόν σωσάτω αὐτόν ὅτι θέλει αὐτόν)
Схожий мотив насмешек над праведником мы видим также в Пс. 41:11, Пс. 108:25, Плач 2:15.
«В девятом часу от рассвета Иисус прокричал громким голосом: “Элои! Элои! лема савахтани?” – что переводится: “Боже Мой! Боже Мой! Зачем Ты оставил Меня?”» (Мк. 15:34; параллель Мф. 27:46).
Предсмертный крик Христа – дословная цитата начального стиха двадцать первого псалма (21:2). Псалом в устах Иисуса звучит по-арамейски, евангелист дает греческий перевод. Как арамейские слова, так и их перевод следуют (в отличие от остальных цитат у Марка) не Септуагинте, а еврейской традиции:
Боже мой! Боже мой! Зачем Ты оставил меня?
Я кричу – а спасение далеко! (буквально: «Далеко от спасения моего слова крика моего»).
В греческой Библии этот стих псалма звучит чуть по-другому:
Боже, Боже мой! Услышь меня! Зачем Ты оставил меня?
Далеко от спасения моего слова грехов моих.
(ὁ θεὸς ὁ θεός μου πρόσχες μοι ἵνα τί ἐγκατέλιπές με μακρὰν ἀπὸ τῆς σωτηρίας μου οἱ λόγοι τῶν παραπτωμάτων μου)
Расхождения невелики, но они явственно указывают на близость этих слов именно к масоретскому тексту, а не к Септуагинте. Здесь, в кульминационный момент повествования, речь Иисуса звучит по-арамейски – на Его родном языке.
«Один из них подбежал, обмакнул губку в уксус, насадил на палку – и стал Его поить, говоря: “Подождите! Давайте посмотрим, придет ли Илия снимать Его с креста!”» (Мк. 15:36; параллели Мф. 27:48, Лк. 23:36, Ин. 19:28-29).
Этот стих, последний перед словами о смерти Иисуса, отсылает нас к Пс. 68:22:
Вместо пищи дали мне яд (LXX: желчь),
чтобы утолить мою жажду – уксус.
(καὶ ἔδωκαν εἰς τὸ βρῶμά μου χολὴν καὶ εἰς τὴν δίψαν μου ἐπότισάν με ὄξος)
* * *
Почему люди страдают? Почему праведники гонимы и над ними смеются? Ни Псалтирь, ни Иов не предлагают ответа, но образ невинного страдальца дает пример терпения и надежды – невзирая на боль, на насмешки, на оставленность Богом. Словно начерно эти тексты прорисовывают – Страстную Пятницу.